Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари

Его ум одержим тем, что с философской точки зрения он, однако же, должен признать (и о чем в то время велось немало дебатов в богословских «школах»): Бог может сделать все, что хочет; Бог не обязан ни перед кем отчитываться в своих таинственных замыслах; вечная жизнь не может быть «заслужена» человеческими поступками и т. д.

Но сердце (которое также имеет свой разум, более глубокий и более «послушный») отвечает молитвой, созерцанием лика и сердца Бога — такого, каким Он явил себя: щедрого бесконечным милосердием.

Что означало подобное испытание? Франсуа усвоил коренным образом, раз и навсегда, что такое любовь, когда ты приносишь себя в дар без всяких условий, без всяких требований, из одной только чистой любви.

Много лет спустя он напишет для всех христиан «Трактат о Божественной любви», в котором будет объяснять, что настоящая любовь не стремится ничего получить: она лишь отдает себя.

Естественно, что этот кризис, необходимый для подготовки к его будущей миссии, был преодолен у ног Святой Девы. Перед ее алтарем он нашел однажды листок для чтения верующими, на котором была написана «Memorare» (лат.: «Вспомни…») — та прекрасная древняя молитва, что просит Богоматерь «вспомнить, что никогда еще не был оставлен тот, кто прибегнул к ее защите».

Франсуа со слезами прочел ее и не был оставлен: вдруг он «почувствовал, что боль упала к его ногам, как струпы проказы, отделившиеся от его тела».

Таким образом, в двадцать лет он был подготовлен к ожидавшей его миссии: проповедовать католическую нежность миру кальвинизма в той ситуации, в которой все — в том числе и католики — теперь уже считали, что следовало предать разрешение богословских конфликтов силе оружия и хитростям политики.

Завершив изучение философии, он, согласно отцовским планам, должен был начать изучение права; Франсуа выбрал Падуанский университет, который тогда насчитывал около двадцати тысяч студентов и был всемирно известен своими Юридическим и Медицинским факультетами.

Здесь он также распределил свое время и силы между изучением права и богословия. Не стоит и говорить о том, что он закончил учебу с отличием.

К падуанскому периоду восходят некоторые, известные нам, эпизоды. Самый значительный — это, конечно же, болезнь, которая довела его едва ли не до смерти: он получил последние таинства и составил завещание. Именно эти «последние волеизъявления» открывают нам особую черту его восприимчивости.

В Падуе тогда разыгрывались сцены, которые сегодня покажутся сколь ужасными, столь и невероятными: студенты медицинского факультета «с оружием в руках ходили откапывать трупы казненных, чтобы сделать их объектом изучения анатомии, — сражаясь при этом с родственниками последних, которые, так же вооружившись, противостояли им, что приводило к кровавым и часто смертельным конфликтам».

«Где вас похоронить? О каких похоронах вы распорядитесь?» — спросил священник умирающего Франсуа. Он отвечал: «Я могу сделать лишь одно завещание: вверить мою душу Богу. А мое тело, прошу вас, отдайте студентам-медикам, — так что, хоть оно и не послужило ни к чему в этой жизни, пусть будет полезным, когда я умру. Я был бы рад, если бы, поступив так, я мог предотвратить хоть одну ссору и хоть одну резню из тех, что устраивают студенты, когда хотят завладеть трупом для вскрытия».

Он выздоровел, но это последнее решение свидетельствует о необычайной для двадцатичетырехлетнего юноши зрелости — плоде евангельской любви и отрешенности от самого себя — и в то же время о его уважении и стремлении к науке.

Когда он вернулся к себе в Савойю, все было готово к его приему, даже четырнадцатилетняя невеста, «благородная по крови и добродетели»; поместье в Вилларожё, место в суде Шамбери и членство в высшем Сенате Савойи. Более того, это последнее достоинство было присвоено ему в порядке исключения раньше срока, в двадцать четыре года (обычно его жаловали тем, кому исполнилось хотя бы тридцать лет).

Он отверг невесту, обойдясь с ней безукоризненно учтиво. Отказался он и от титула Сенатора.

Между тем некоторые друзья, знавшие о его желании посвятить себя Богу, — при полном его неведении — добились для него в Риме назначения настоятелем Женевского капитула, фактически самой престижной после епископа должности в той епархии.

Это была возможность для того, чтобы преодолеть сопротивление семьи, и господин де Буази наконец-то сдался, хотя и почувствовал себя жестоко уязвленным во всех тех мечтах, которые он лелеял в отношении любимого сына, и в своей надежде доверить ему ответственность за все семейство.

Франсуа уже имел необходимую подготовку, какая требовалась для принятия священного сана, так как он тайно завершил изучение богословия. За несколько месяцев он был последовательно возведен во все соответствующие степени.

Свою первую мессу он совершил 21 декабря 1593 года, в двадцать шесть лет. «Во время первой же Бескровной Жертвы, — признается он впоследствии, — Бог завладел моей душой невыразимым образом».

Здесь мы должны остановиться, чтобы рассмотреть странное положение Женевской епархии, к которой Франсуа теперь окончательно принадлежал: епископ и капитул в действительности пребывали в изгнани в Аннеси, так как знаменитый швейцарский город крепко держали в своих руках кальвинисты, сделавшие его своей цитаделью. Едва лишь появившись в Женеве, католический священник рисковал жизнью.

Первая речь, которую произнес Франсуа, вступая в свою престижную должность, была на тему: «Необходимо отвоевать Женеву!»

В то время международное право постановляло, что вера должна была следовать за судьбами политики: фактически всякая область была обязана избрать религию своего государя, — подлинный, который не подчинялся, терял гражданские права.

Тот, кто хотел отвоевать какую-либо территорию для католической веры, должен был сделать это с оружием в руках. И в том случае, когда военные судьбы создавали политически нестабильные ситуации, вера граждан делалась неустойчивой и корыстной.

Франсуа, с одной стороны, разделял взгляды юриспруденции того времени, в которой он был специалистом; с другой стороны он, однако же, понимал, что оружие никогда не сможет гарантировать настоящую веру.

В 1596 году, посылая доклад в Рим, он позволит себе пояснить с трезвым реализмом: «Большое число жителей, движимое более лязгом аркебуз, нежели проповедями, которые читали для них по приказу Монсиньора Епископа, вернулись к вере и возвратились в лоно нашей Матери, Святой Церкви; впоследствии же эти края были разорены набегами женевцев и французов, и народ вновь упал в свою грязь».

Итак, в той первой речи он говорил об отвоевании Женевы, — а это была тема, воспламенявшая изгнанников, — но добавил без обиняков: «Любовью нужно опрокинуть стены Женевы, любовью нужно захватить ее, любовью нужно отвоевать ее… Я не предлагаю вам ни железа,