Изменник - Владимир Герлах

В кафе Гро было весело и шумно, здесь собралось все начальство карательного отряда: полковник Шварц, Баер, Кригер и их подчиненные ротные командиры. Выпили изрядно, испуганные француженки разносили непрерывно по столам коньяк и вино, улыбались вымученными улыбками палачам и прислушивались к крикам и выстрелам на улице. Вошедший Галанин спокойно подошел к Баеру и рапортовал ему о положении в батальоне. Пьяный Баер дружески похлопал его по плечу, представлял Шварцу и Кригеру: «Вот он — оберлейтенант Галанин, моя правая рука, он господа нам предан, предан как собака!» Собаку прибавил шепотом, нагнувшись к уху красного Шварца. Галанин криво улыбался, почтительно жал руки снисходительных немцев, сев рядом с Баером, прищурившись посмотрел на остановившуюся около него девушку: «Что я хочу пить? Хм! дайте мне чего нибудь покрепче, — мы, русские любим крепкое! Нет ли у вас мара? Есть? Дайте ка его сюда, и потом вот что, — не бойтесь нас русских, мы только на вид страшные, а если посмотреть внимательно, то увидите что и у нас есть души не хуже ваших! За ваше здоровье.» Говорил по-французски, тихо и пьяные немцы, занятые своими разговорами, не обращали внимания на его пьяную болтовню.

Воспользовавшись шумом и криком, он вышел в коридор, Козину дал задание: «Козин! мне надоели этот крик и шум на улице! Пойдите к Жукову и пусть он пошлет патрули по улицам прекратить грабежи и пожары! Если немцы будут сопротивляться, стреляйте в этих сволочей! Я отвечаю!»

Козлов вытер губы обожженные маром, побежал исполнять полученное приятное задание. Без труда нашел первую роту сейчас же на горке за городком. Жуков, выслушал приказание, обрадовался развлечению, и немедленно отправил патрули по городу, — смешанные, что бы не было недоразумения, немецко-русские. Прекращали шум и крики по улицам, просили по-русски и по-немецки честью не грабить и прекратить поджоги, не бить и не насиловать. Если их не слушали прибегали к мерам более действительным — били морды по-русски в кровь с выбиванием зубов и с расплющиванием носов. Обезоруживали ничего не понимающих, от вина и разгула потерявших головы, грабителей и поджигателей… Одного француза, шофера тащившего узел с награбленным барахлом поставили сгоряча к стенке, приняв его за террориста. Избитые немцы бежали в кафе к Шварцу, становились перед ним смирно, рапортовали ему о бесчинствах русских патрулей. Шварц совещался с Баером, о том какие нужно принять меры, что бы прекратить драки между союзниками, боялись кровопролития так как знали, что солдаты были все пьяны. Баер предостерегал Шварца от слишком опрометчивых действий. «Ради Бога не волнуйтесь. Если вы дадите приказ обезоруживать моих русских, дойдет до взаимного истребления. Вы, господин полковник, не знаете моих солдат. Они отчаянно храбры в боях, но если выпьют, совершенно невменяемы… Мы с Галаниным поэтому завели, как общее правило, давать кантинную водку и вино по очереди взводам. Один взвод всегда трезв на случай тревоги, пока другие пьют!»

Шварц смеялся долго, Галанин невозмутимо подтверждал, затем объяснял в свою очередь: «Это правда: прекрасные добрые люди становятся в пьяном виде зверьми. Тут ведь в чем дело? Вы, европейцы, пьете по своему, вам нравится вкус, аромат, букет вина, вы его смакуете, перед тем как проглотить, вообще вы пьете тот или иной напиток, потому что вы цените его вкус! Мы, русские, пьем что попало, будь это тончайший выдержанный коньяк или шампанское, или древесный спирт! Пьем с отвращением, передергиваясь, не потому что нам важен вкус, запах и цвет алкоголя! Нам это совсем неважно. Нам нужно наступающее после него опьянение и мы стараемся его как можно скорее ускорить, и потом, обалделые ничего не соображающие, ставшие животными, даем волю нашим первобытным инстинктам. Грабим, убиваем, насилуем и бьем нам неприятные физиономии. Когда отрезвеем, каемся в своих грехах со всей силой душевного отчаяния… до следующего пьянства. Да, теперь, к моему сожалению, я не могу ничего с ними поделать. Я просил вас уже несколько раз проверить положение на улицах, так как отсюда я не могу их обуздать, вы считаете что мое присутствие необходимо здесь и я подчинился… и вы видите.»

Все немецкие офицеры временно прекратили свое веселье, посовещались, вид нескольких солдат в рванных мундирах, с выбитыми зубами с огромными синяками на предвещал ничего доброго. На темных улицах царствовал хаос, вызванный этими унтерменшами, которых так ярко описал Галанин, в настоящее время немец, но в прошлом тоже недалеко ушедший от Азии.

С другой стороны в кафе было чрезвычайно весело и уютно! Много красивых француженок, которые, не жеманясь, садились на колени и с ними танцевали под звуки граммофона и, если иногда вдруг, плакали то недолго и снова подчинялись желаниям победителей. Правда, после того как их уговорил в уголку Галанин. Этот замечательный собутыльник. Веселый и услужливый. И преданный! Баер был совершенно прав, но если прав, то нужно до конца использовать этого офицера восточного батальона. И все сошлись на одном: отправить его в город, дав ему полномочие прекратить начавшиеся беспорядки и восстановить дисциплину среди русских!

Галанин, слегка щелкнул каблуками, ушел, подставив свою голову под кран, долго лил ледяную воду на разгоряченный затылок. Потом вытерся полотенцем, принесенным услужливой хозяйкой, посмотрел на нее внимательно совершенно трезвыми глазами: «Я иду на улицы прекратить грабежи и бесчинства. В мое отсутствие, что бы не было здесь недоразумений. Пусть ваши служанки не слишком упрямятся; я уже им говорил! Если кто-нибудь из них не может, пусть уйдет и на ее место найдите какую-нибудь проститутку. Что бы немцы довольны были. Это единственный способ спасти что еще можно спасти, спасти ваш город, погибающий по глупости вашего дурака кюре!»

Снял с позиции Первую роту и начал действовать от имени полковника Шварца. Сам с русскими офицерами: Красильниковым, Воробьевым и Жуковым следил за порядком. Расположил свой штаб в другом кафе на околице, сам ходил по улицам и наблюдал. Не был доволен своими солдатами. В одном доме откуда неслись крики и плач нашел на месте преступления солдата Шарова, который успел изнасиловать десятилетнюю девочку на глазах испуганной матери, потерявшей рассудок от ужаса и горя. Положил конец преступлению и спросил Шарова, почему он зверствовал? Маленький худой солдат с цыганским загоревшим лицом и желтыми белками глаз, бегающими при свете карманного фонаря, ослепленный ярким светом, смеялся наглым, пьяным смехом: «Так я же пьяный, ей Богу ничего не помню! Откуда она взялась, думал что она сама этого хотела, а она целкой оказалась! Ей Богу ничего…!» Замолчал сразу, проглотив пулю посланную ему в рот Галаниным, упал и сразу затих. Галанин вложил маузер в кобуру, коротко приказал: «Убрать эту падаль! Он давно позорит наш батальон! Так же буду поступать с каждым, кто будет насиловать и грабить! Стыдно! Не берите примера с немцев! Вспомните нашу родину, будьте достойными ее сынами!»