Шрам - Чайна Мьевиль

Назад к Нью—Кробюзону.

Уже прошло несколько месяцев с того дня, когда исчезла женщина, чьего имени я не знаю. Многое с тех пор переменилось.

Бунтовщики не сумели долго удерживать власть. У них не было ни программы, ни партии. Они были только разрозненными группками, узнавшими, что их обманывают, и не пожелавшими умирать. Они захватили власть, спонтанно учинив скоротечный мятеж, а потом легко отдали ее.

Прошло несколько дней, и снова появился Любовник. Он вышел из «Гранд—Оста» и стал отдавать приказы. Люди были рады выполнить их. Никто на него не в обиде.

Но при всем том он проиграл. И все это знают. Смотрит он рассеянным взглядом, а приказы его какие—то неопределенные. Утер Доул что—то нашептывает ему, и тогда Любовник кивает и отдает какой—нибудь осмысленный приказ — слова Доула исходят из уст Любовника.

Доул не позволит, чтобы это продолжалось. Он наемник — работает за деньги, продает свою преданность. Если он собирается взять бразды правления в свои руки, то вряд ли он хочет чтобы это выглядело так неприкрыто. Если он будет править, то тайно, чтобы пользоваться свободой наемника. Уж что—что, а это я про него поняла.

Не знаю, что с ним произошло, почему он бежит от реальной власти.

Я не знаю человека более сложного или, как я подозреваю, с более трагической судьбой. Его собственная история породила идеи, которые привели всех нас сюда, так далеко от того, что он сам искал в Армаде. Трудно сказать, какие его действия были преднамеренными, а какие — откликом на события. Не могу поверить, что ему нравится, как все идет сейчас, что, глядя на свое положение и на положение Любовника, он кивает и говорит: «Именно этого я и хотел».

Не знаю — он либо контролирует все, либо пребывает в постоянном страхе. Он либо скрупулезнейшим образом спланировал все, либо безысходно ведет нас от кризиса к кризису, не зная, чего хочет, надев на лицо маску бесстрастия.

Любовник безутешно смотрит за горизонт. Хотя под конец эта женщина стала презренной и опасной лгуньей, жалкой она никогда не была, а вот ее бывший любовник стал именно жалким. Думаю, он не переживет случившегося. Может быть, в один прекрасный день он обнаружит, что Доул вовсе не на его стороне. В особенности теперь, когда Бруколак снова правит Сухой осенью.

Что касается гриндилоу, то их видели лишь немногие, а еще меньше людей говорит о них. И только я не могу их забыть.

Ночью я видела Бруколака. Он свободно разгуливает по Армаде.

На коже у него остались ожоги от солнца, и они уже никогда не пройдут. Он теперь какой—то подавленный. Каррианна говорит о нем с некой суровой симпатией. Его подданные поддерживают его, а большинство остальных граждан быстро его простили, даже те, кто в ночь мятежа потерял близких. Ведь в конце концов, он повел своих подручных против Саргановых вод, потому что, как он говорил, мы должны развернуть город. И он был прав, и город развернули.

Сухая осень и Саргановы воды теперь сосуществуют мирно, Каррианна говорит, что Доул по ночам наведывается к Бруколаку на «Юрок».

Я много времени провожу с Каррианной. Она помалкивает о прежних взглядах, о том, что поддерживала Любовников. Почти две недели она вообще почти ни о чем не говорила. Может, ей было стыдно оказаться заодно с женщиной, которая так легко лгала и могла привести нас к гибели.

Именно такова общепринятая версия событий. Мы верим тому, что рассказал вернувшийся Хедригалл. Люди ему поверили и потому повернули город.

Флорин Сак и я… мы с ним встречаемся время от времени. Он снова начал работать под городом. Он никогда не вспоминает о том, как я отвела его в тесную каморку на «Гранд—Осте» и тем самым подвигла всех к мятежу.

Неужели я это сделала?

Неужели я была причиной восстания? Город снова движется на юг, к водам, по которым мы плавали прежде, в места, которые кое—что для меня значат. Неужели все это благодаря мне?

И означает ли это, что я выиграла?

Может быть, у нее все получилось, как она хотела, у той женщины. Может, она сумела заякориться на кромке воды, и опустить в пропасть свое оборудование, и получить оттуда все необходимые ей энергии, и теперь она могущественна, как боги.

А может, она упала в бездну.

А может, и падать—то было некуда.

Хедригалл болен, бредит после всех выпавших на его долю испытаний; он отлеживается где—то в глубинах «Гранд—Оста». Слыша об этом, я думаю: нас обманули.

Та женщина была права. Нас заставили поверить в совершенно невероятный, невозможный случай, в цепочку небывалых совпадений, что, мол, наш Хедригалл бежит, а из соседнего мира выходит другой, его будто бы носит по морю, а потом мы случайно наталкиваемся на него в огромном океане. Нет, нас обманули.

Я помню, как посмотрел на меня Доул.

Он искал меня взглядом на палубе «Гранд—Оста» и нащел. Сказал мне глазами, чтобы я пошла, подслушала и положила этому конец. Он так много сказал мне глазами и так много оставил необъясненным. И так много стало ясно. То, что он сделал Его игры. Его манипуляции.

Я представляю себе, как он встречался с Хедригаллом, этим верным кактом, которого страшил план Любовников. Доул выдвигает собственный план. Прячет где—то Хедригалла, чтобы его никто не нашел. А сам потихоньку, неслышно, как только он один и умеет, идет и перерезает канат «Высокомерия», потом, спустя время, снова извлекает на свет Хедригалла, чтобы тот до смерти перепугал жителей своей историей о пропасти посреди моря. А Доул при этом остается в стороне. И в его лояльности никто не сомневается.

А может, спрятаться Хедригаллу предложил Фенек, составивший этот план на тот случай, если кробюзонская атака не увенчается успехом и мы не сможем вернуться в родные воды.

Но я видела тот взгляд Доула. И если даже все это замыслил Фенек, то Доул знал о плане и помог ему воплотиться в жизнь.

Я вспоминаю все те случаи, когда Доул рассказывал мне всякое, делал намеки, сообщал, куда мы направляемся, что собираемся делать, зная, что я знаю Сайласа Фенека, или Саймона Фенча, зная, что я передам эти сведения ему. И разозлился он лишь тогда, когда я передала не ту информацию, на какую он рассчитывал.

Он тратил на меня свое время, наводил меня на нужные ему мысли. И я давала себя наводить. Он использовал меня как проводник.

Я поражена тем, как много он знал и видел. Интересно, когда все это началось, сколько времени меня использовали — много—много месяцев или только в последние дни. Не знаю, какая часть из того, что делает Доул, — стратегический замысел, а какая — реакция на события. Но конечно, он знал гораздо, гораздо больше, чем я полагала.