Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

от простоватых православных сестер милосердия до социал-демократов и весьма самоуверенных курсисток. Часть отряда во главе с Глебовым уже ушла на Карс – Ольты в рамках первого главного операционного направления (Карс – Эрзерум)[912], а другая часть во главе с Полнером выбрала второе направление (Эривань – Алашкерт) и должна была проследовать в Игдырь и в Каракалису Алашкертскую. Толстая уже хорошо знала, что эриванское направление особенно опасное: по дороге нападали банды курдов, на местах свирепствовали эпидемии тифа, оспы и малярии, в высокогорье проезда не было, а в некоторых местах даже верблюды пробивались с трудом.

Сложность переходов верхом «через перевалы без дорог», опасность пребывания в местах эпидемии, трудности обустройства на новом месте были отягощены для А. Л. Толстой проявлениями острой социальной неприязни в ее адрес. С подобным она столкнулась в своей жизни впервые.

В Игдыре прибывшие организовали первый перевязочный пункт 7-го Передового отряда Всероссийского земского союза. И здесь Толстую остро возненавидела врач-социалистка:

«– Прислали, видите ли, „работницу“! – жаловалась она молодому врачу. – Без протекции она сюда бы не попала. Что она знает? графиня, аристократка!»[913]

И врач приказала Толстой расставлять и застилать кровати, мыть полы, окна, двери в палатах. Александра беспрекословно подчинилась, о чем позднее вспоминала:

«Щеток не было. Молча, стиснув зубы, я терла полы тряпками. Я так боялась, что врачиха будет смеяться над моей никчемностью, называть белоручкой, барыней, – тем более что опыта в мытье полов у меня не было никакого»[914].

Правда, Александру выручал брат милосердия Эмилио Феррарис – доброволец-итальянец. Но докторша не сдавалась: назначила Толстую делать массаж тридцати больным. Такое и с годами не забылось.

«И я терла им ноги, руки, спины часами, пот лил с меня ручьем. Я не знала тогда, что мыть полы, массировать десятки больных – не входило в обязанности сестры. Да злая докторша и не назначала кадровых сестер на эту работу.

– Сестрица, брось, умаялась, – говорили мне больные солдаты. Они жалели меня, но я не обращала внимания на их слова, продолжая их часами массировать.

Может быть, это и был подвиг? Но подвигом в моем представлении было нечто совсем другое!»[915]

В начале февраля в Игдырскую земскую больницу прибыл корпусный командир и, выполняя распоряжение великого князя Георгия Михайловича[916], наградил А. Л. Толстую Георгиевской медалью[917]. Документа, в котором обосновывалось принятое решение, по-видимому, не сохранилось. Сама же Александра Львовна не сочла необходимым пояснить в своих воспоминаниях, за что она была удостоена награды, именно поэтому у читателей книги «Дочь» до сих пор складывается обманчивое впечатление, что дочь Толстого получила свою медаль незаслуженно.

В письме от 12 февраля 1915 года Александра Львовна сообщила о награждении матери, подчеркнув, что ей неприятно было получить эту медаль: ведь ей-то хотелось совершить какое-то особое, «хорошее дело». Умолчание Александры Толстой в книге «Дочь» можно объяснить ее твердым убеждением, что она получила медаль не то чтобы случайно, но явно не за настоящий геройский поступок. По-видимому, у нее были и сохранились в последующие годы иные представления о героизме.

Отряд продвигался дальше, в Каракалису Алашкертскую, расположенную в Турецкой Армении. Перед походом Александра решила приобрести себе выносливую лошадь, которая не подвела бы на длительных переходах и сложных перевалах. В горах еще лежал глубокий снег, и передвигаться можно было только верхом на лошадях, но не все участники отряда умели это делать. О них она и написала: «А вечером на стоянках не могли ни ходить, ни сидеть от боли в ногах. А я только посмеивалась… Недаром отец меня приучил ездить верхом с 6-летнего возраста». Путь, как отмечала позднее Александра Львовна, был сложным и по-своему прекрасным.

«Немного страшно было переправляться через бурные реки. Широко разлились полноводный Евфрат и его приток, через которые пришлось переправляться. Я даже не заметила, как лошадь отделилась от земли и поплыла. Сильным течением нас отнесло далеко в сторону, и как ни поджимала я ноги, они промокли выше колен.

Слева вдали сиял на солнце снеговой покров Арарата, и дальше, утопая в туманной мгле, виднелись цепи снеговых гор. Подъем. Выше, выше. Склоны гор голубые, покрытые незабудками, но незабудки не такие, как у нас в Тульской губернии, а крупные, точно искусственные. Дикие нарциссы, тюльпаны…

Чингильский перевал. Выше, выше. Становится холоднее. Снега. Местами лошадь проваливается по брюхо. Слезаю, чтобы облегчить коня, кувыркаюсь в снегу… Спуски, подъемы, дикая горная природа, ни одного жилья, ни одной живой души…»[918]

В военной обстановке Александра Львовна, вопреки мнению князя Г. Е. Львова, отличилась практической смекалкой, раз за разом энергично решая проблему продовольствия. К концу марта отряд разбил в Каракалисе Алашкертской лагерь с госпиталем на 50 человек. Раненых было мало, однако, как Толстая позднее вспоминала, свирепствовали все формы тифа – «брюшной, сыпной и возвратный»[919]. Не хватало продовольствия. К Александре Толстой очень хорошо относился генерал Абациев[920] и старался помочь. Однажды она попросила у него для выхаживания тяжелобольных кур-несушек, и генерал прислал их через несколько дней. Александра живо описала тот случай и последовавшие события:

«Смотрю, к седлам головой вниз приторочены куры. Отвязали, а они на ногах не стоят… Отекли ноги. Я отыскала большой железный таз, устроила курам ножную горячую ванну. Молодежь издевалась надо мной, но постепенно ноги у моих пациентов отошли, и через несколько дней они занеслись.

Я радовалась, что мои больные получат яйца, а сестры завидовали и воровали у меня яйца прямо из-под кур для своих больных»[921].

Потом разговор с генералом зашел о коровьем молоке, и Абациев вновь помог: через несколько дней его казаки пригнали семь коров. В итоге у Александры появилось новое занятие – доить коров. Об этом и о вновь последовавшей помощи она написала:

«Коровы худые, маленькие, молока мало, но доить надо – больше некому.

Сижу на скамеечке, дою, руки болят с непривычки.

– Что это вы делаете, сестра?

Я и не заметила, как подошел генерал Абациев.

– Коров дою, ваше превосходительство.

Постоял, покачал головой, а вечером меннонита прислал коров доить»[922].

Из Каракалисы Александра Львовна написала матери, что ее впервые потянуло домой. И это понятно: ей было очень трудно. О том времени она вспоминала:

«Ночью сестры дежурили по очереди. Четыре палаты по 40–50 больных в каждой. На каждую палату один дежурный санитар, а на все палаты одна сестра.

Почти все больные – тифозные. Всю ночь бегаешь из одной палаты в другую. Стонут, мечутся, бредят. Чувствуешь