Конан Дойл - Максим Чертанов

Побывав на спиритическом сеансе и не составив никакого определенного мнения о спиритизме, Мелоун идет в свой клуб, где собираются литераторы и художники: они грубо издеваются над спиритами, особенно романист Полтер: «За этим неглупым человеком водилась одна странность: его абсолютно не волновало, на чьей стороне истина, и он всегда был готов употребить всю мощь своего интеллекта, чтобы отстаивать, забавы ради, заведомо ложные взгляды».

Полтер – это, конечно, образ выдуманный и собирательный, как подавляющее большинство литературных персонажей. Многие писатели того времени – да практически все! – к теориям доктора Дойла относились, мягко говоря, неодобрительно. Его друг Джером одним из первых пытался увещевать его – еще в июле 1921-го между ними развернулась дискуссия (очень вежливая) в журнале «Здравый смысл»; его друг Барри публично высказывал свое огорчение тем, что талантливый человек тратит свое время на глупости. Для Честертона спиритизм был – обман и зло, уводящее людей от Бога. Бернард Шоу постоянно издевался над спиритами: хаживал на их сеансы и однажды устроил ловкую мистификацию, которой присутствующие поверили, а он потом написал об этом в самом насмешливом тоне. Дойла это бесило, и он не мог понять, при чем тут спиритизм: если злодей-атеист продемонстрирует доверчивому христианину фальшивого ангела, а потом будет над ним потешаться, – разве это доказывает, что ангелов не бывает? В своей предпоследней книге «Наша африканская зима» (изданной в 1930-м) доктор писал: «Не приходится сомневаться, что я, в присутствии свидетелей, видел свою мать также и после ее кончины. Но, похоже, люди уже не верят моему слову, поскольку Бернард Шоу обманул своих друзей. Можно ли придумать софизм более бессовестный?»

Уэллс, также поклонник здравого смысла, спиритизма терпеть не мог: в его романе «Неугасимый огонь» есть издевки даже в адрес несчастного Оливера Лоджа; в романе «Любовь и мистер Льюишем» герой говорит спиритам: «Это обман. <...> Даже если то, что вы делаете, и не обман, все равно это – заблуждение, то есть бессознательный обман. Даже если в этом есть хоть частица истины, все равно это плохо. Правда или нет – все равно плохо». Вот так вот: правда или нет – все равно плохо, плохо – и все тут! Дойла подобная позиция могла свести с ума. В те годы Уэллс и Дойл раздражали друг друга неописуемо, чем дальше – тем больше; мы безуспешно пытались сформулировать суть этого раздражения, пока не наткнулись на эссе Оруэлла, где тот пишет об Уэллсе: «Подобно Диккенсу, Уэллс происходит из среднего класса, которому чуждо все военное. Его оставляют абсолютно бесстрастным гром пушек, звяканье шпор и проносимое по улицам боевое знамя, при виде которого у других перехватывает дыхание. <...> С одной стороны – наука, порядок, прогресс, интернационализм, аэропланы, сталь, бетон, гигиена; с другой – война, националистические страсти, религия, монархия, крестьяне, профессора древнегреческого, поэты, лошади. История в понимании Уэллса – это победа за победой, которые ученый одерживает над романтиком». Конан Дойл, хотя его и приводили в трепет такие слова, как «боевое знамя», вовсе не был поклонником националистических страстей, монархий и религий. Он обожал прогресс и не считал, что лошади лучше аэропланов, а рыцари полезнее танков. И бетон в его системе ценностей занимал высокое место. Но все же не такое высокое, как поэты...

«Лучше увязать в грязи со здравомыслящими людьми, чем витать в облаках с психами, – сказал Полтер. – Я знаком с несколькими спиритуалистами и убежден, что половина из них дураки, а другая – плуты.

Сначала Мелоун прислушивался к разговору с интересом, но потом в нем стало нарастать раздражение. И вдруг он взорвался.

– Послушайте, Полтер, – сказал он, разворачивая стул в сторону спорщиков. – Именно такие, как вы, тупицы и олухи, тормозят прогресс. По вашим собственным словам, вы ничего об этом не читали и, могу поклясться, ничего не видели. Тем не менее вы, пользуясь своим положением и именем, заслуженным на совсем другом поприще, изо всех сил стараетесь дискредитировать людей, которые серьезно и обстоятельно исследуют эту проблему».

Беззащитных, неуклюжих спиритов ругают у них за спиной; их жестоко высмеивают – а за них некому заступиться! Мелоун же видел, что среди них есть приличные, образованные и доброжелательные люди, – а их называют дураками и плутами! Некому заступиться! Именно с этой минуты Мелоун невольно становится на сторону гонимых, а не гонителей, и, разругавшись с литературной братией, уходит из клуба. Он посещает новый сеанс с материализацией духов, где медиумами работают супруги Линдены. К ним приходят клиенты (гинея за сеанс, это немного, ведь любой труд должен оплачиваться): несчастную женщину, потерявшую мужа, утешают, бизнесмену, желающему получить биржевой совет, отказывают. Приходят две несчастные девушки, Линдены проникаются к ним жалостью, а те оказываются агентами полиции. Линдену грозят судом. Вид безобидной супружеской четы, охваченной ужасом, вызывает у Мелоуна желание защитить жертву – все равно, виновна она или нет. Мелоун находит Линдену хорошего адвоката, и тот на суде произносит речь: «В то время как полиция тратит время, посылая к медиумам своих агентов, проливающих крокодиловы слезы по якобы почившим родственникам, повсюду безнаказанно вершатся жестокие злодеяния». Но Линдена все же приговорили к нескольким месяцам заключения.

Далее появляется лорд Рокстон, вернувшийся из Африки: он намерен приобрести дом с привидениями. На спиритизм ему наплевать, неугомонный лорд попросту ищет новых приключений: интересно ведь! Дойл, как мы помним, вступив когда-то в Общество психических исследований, не пропускал ни одной возможности переночевать в доме с полтергейстом – не эта ли возможность так долго удерживала его в организации, взгляды большинства членов которой его раздражали? С Рокстоном беседуют Мелоун и священник англиканской церкви Мейсон, сочувственно относящийся к спиритизму. Тут нет ничего надуманного, теологов, сочувствовавших спиритическому движению, было немало: Филдинг Оулд, Артур Чамберс, Чарлз Твидейл; в «Истории спиритизма» Дойл писал о преподобном Бейкере и других представителях церкви (только не католической), которые много сделали для пропаганды спиритических учений; его другом и сподвижником по спиритизму был пресвитерианский священник Джон Ламонд, который, возможно, отчасти является прототипом Мейсона.

В ответ на вопрос Мелоуна Мейсон рассказывает, почему он стал придерживаться нетрадиционных взглядов: «В деревне был дом, где прочно обосновался полтергейст необычайной злобности и коварства. Я вызвался прогнать его. Как вам известно, у нас в церкви существует по этому поводу специальный обряд, и я чувствовал себя во всеоружии. Служба началась в гостиной, где особенно буйствовал призрак; все домашние стояли на коленях, внимая мне. И как вы думаете, что произошло? – Суровое лицо Мейсона расплылось в добродушной улыбке. – В тот момент, когда я произнес „аминь“, ожидая, что пристыженный злой дух не замедлит покинуть поле боя, медвежья шкура, лежавшая у камина, поднялась во весь рост и пошла на меня, пытаясь обхватить. Стыдно сказать, но я в два прыжка выскочил из дома. Тогда-то я и понял, что от чисто формальных религиозных обрядов проку мало.