Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Мессер Джованни и его черные телохранители перемахнули через Белую речку, в этот день заслужившую название Красной, и направились к лагерю осман.

Падишах Мухаммед раскинул свой стан выше места сражения по течению речки, за поворотом дороги, на просторных лугах, на которых тут и там одиноко высились вековые буки и дубы. Новый лагерь, по обычаю, был уже окружен бревенчатым палисадником и рвом, у въездов воздвигли рогатки и поставили стражу. Армии предстояло провести здесь те три дня, которые повелитель предоставил ей для отдыха и приготовлений к дальнейшему походу. Внутри, круг за кругом, разместились палатки воинов: с внешней стороны — янычар, за ними — других полков. Ближе к середине стояли пушки огневого наряда, какого не видывал еще этот бедный край землепашцев и чабанов. Далее встал кольцом громадный обоз, верблюды и волы, вьючные кони и мулы великой армии. В самой же середке, вокруг обширного майдана, стояли шатры военачальников и придворных и блистал великолепием златоверхий походный дворец султана.

Падишах Мухаммед, действительно, помнил суровый урок, преподанный ему в минувшие годы мунтянским воеводой Цепешем, не забывал, какие хитрости всегда таят, как за пазухой камень, коварные люди его нынешнего противника, бея Штефана; поэтому стража была поставлена против других походов двойная, а сам султан, его сераскеры и визири, не зная лени, в самое неожиданное время, среди ночи и дня обходили посты, без пощады карая скорой смертью нерадивых и уснувших. Войско молдавского бея было теперь сокрушено, но самого Штефана среди мертвых не нашли, так что бдительность в охране армии не была уменьшена ни на карыш.[92]

Мессер Джованни не спеша ехал по лагерю. Воины давно были на ногах; всюду, как и полагалось после победы, царило веселое, радостное оживление. Между палатками горели костры, в больших котлах варился пилав, на вертелах жарилось мясо. Откуда-то доносились звуки бубнов и струн, тягучие песни, смех. В углу возле палисадника, отведенного бакалам, шла бойкая торговля. Расхаживали, следя за порядком, важные лагерные чауши. И во всех направлениях, разнося воду и шербет, сновали со своими бурдюками, кувшинами и чашками бойкие сакаджи.

Это была, как и в прежние годы, молодая армия молодой победоносной империи, не утратившей боевого пыла, не собирающейся останавливаться в неудержимом разбеге, начатом еще там, в каменистых глубинах Малой Азии. Молодая армия, спаянная боевым товариществом, слепою верой в своего бога и вождя, в свою непобедимость и неизменное воинское счастье, в силу бесстрашных бойцов и искусство воевод. Ее вела уверенность в собственном превосходстве и презрение к неверным кяфирам, жажда добычи и славы. Эта армия мало изменилась за те десятки лет, которые ведет ее султан Мухаммед. Мессер Джованни украдкой вздохнул. Как христианин и католик, не порвавший прежних уз со своими единоверцами, он страдал и страшился при виде этой армии, способной, казалось, дойти до самых крайних пределов христианских стран. Как близкий человек султана, советник и собеседник падишаха, его друг и раб, Джованьолли гордился и наслаждался видом этой армии, шедшей на покорение мира.

Солнце поднималось все выше над лесами, закрывавшими горизонт. И над морем палаток и шатров прозвучал отчаянный и жалобный крик муэдзина — второй эзан начавшегося дня. Чернокожие воины, сопровождавшие итальянца, не ожидая дозволения неверного, сошли с коней, расстелили куцые коврики и начали свой намаз. Мессер Джованни тоже спешился, выказывая уважение к молитве, терпеливо ожидая, когда его слуги и все османское войско закончат бить поклоны, проводить по лицам ладонями и истово бормотать священные суры корана.

Намаз кончился, и Анджолелло въехал на главную площадь походного города великой армии. Перед шатрами падишаха собирались высшие сановники и военачальники империи. Здесь были уже шейх-уль-ислам, главные визири, хранитель кладовых — килерджибаши, главный конюший — мирахурбаши, чашнигирбаши, многие ич-аглары, беки, алай-беки, паши. Джованьолли прошел в шатер, преклонил колени.

— Приблизься, мой Джованни! — приказал султан, восседавший на невысоком бархатном табурете, щедро расшитом золотом. — Что увидел ты в месте, где вчера шел бой, что запишешь в свою тетрадь?

Анджолелло коротко поведал о том, что успел рассмотреть.

— Мои храбрые барашки отлично поработали! — воскликнул Мухаммед. — Сколько ак-ифляков убито?

— Трупы неверных еще не сосчитаны, о царь мира, — ответил визирь Сулейман, смиренно стоявший близ входа в шатер.

— А сколько поймано?

— Пять сотен, великий султан, — сообщил Гадымб.

— Не так уж много, — усмехнулся Мухаммед. — Впрочем, их вообще там было мало, некого ловить и вязать; если убитых — много, значит, ак-ифляков мало остается. А бей Штефан — что? Его уже нашли?

— Среди пленников бея нет, о Прибежище справедливости, — с поклоном отвечал визирь.

Мухаммед подал знак, и роскошно одетый матараджи, согнувшись чуть ли не до земли, поднес своему повелителю матару — золотой сосуд, обшитый красным бархатом и наполненный теплой водой. Султан смочил кончики тонких пальцев, провел ими по холеной бороде, выкрашенной хной. Мухаммед знал уже, каковы потери среди его газиев; пять тысяч отборных воинов ислама, в большинстве — бешлиев и янычар, полегло в бою с двенадцатью тысячами ак-ифляков; шестисот своих куртян недосчитался мунтянский бей Басараб. На армии более чем в двести тысяч отличных бойцов — одной из многих армий султана — это не могло существенно отразиться.

— Если бей Штефан не пал в бою, — спокойно молвил Мухаммед, — его еще приведут ко мне за бороду. Я видел это в сбывающемся сне в вещую ночь с четверга на пятницу, она же — день отдыха и молитвы. Какие вести, мой Гадымб, от двух алаев Али-бека?

Али-бек с тысячью акинджи еще на заре поскакал вперед, по дороге к Сучаве, разведывая путь.

— Али обещал прислать Юнис-бека, великий царь, — напомнил визирь Сулейман. — Тогда мы узнаем, как пошли у него дела.

Султан слегка кивнул бритой головой. Начальники личных покоев и государевой спальни — хассодабаши и сарай-агасы, недвижно стоявшие справа и слева от его особы, подали знак, и к падишаху приблизился сарыкчибаши с двумя помощниками-сарыкчи. Вначале на священную главу повелителя возложили легкий золоченый шлем. Затем пятеро гулямов торжественно внесли длиннющую — в несколько сажен, казавшуюся невесомой полосу прозрачного и яркого зеленого шелка. Осторожно приняв драгоценную ткань, сарыкчибаши с помощью подручных начал ловко накручивать ее на шлем падишаха.