У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде

На третий день вечером Анхель объявил, что дальше они пойдут одни, без него. Они были спасены, оставалось только спуститься вниз по склону.

— Идите по этой тропе, ниже вы наткнетесь на заброшенную ферму. Там сможете передохнуть. — Он дал им немного хлеба и сыра, взял деньги и коротко обнял. — Твоя жена — золото, парень, береги ее. Я провел через горы сотни мужчин, от солдат, закаленных в бою, до бандитов, но я никогда не видел никого, кто бы, как она, вытерпел все, ни разу не пожаловавшись. Да еще с ее животом.

Через час, когда баск и его спутница подходили к ферме, им навстречу вышел мужчина с винтовкой. Завидев его, они резко остановились, пытаясь перевести дух. Воспользовавшись моментом, Айтор убедился, что пистолет на месте, в заднем кармане, и готов к бою. Несколько бесконечных минут мужчины стояли на расстоянии пятидесяти метров и смотрели друг на друга, а потом Росер сделала шаг вперед и крикнула, что они беженцы. Услышав женский голос и поняв, что одна из спускавшихся по склону женщина и что они напуганы даже больше, чем он сам, мужчина опустил оружие и обратился к ним на каталонском:

— Идите сюда, идите, я вам ничего плохого не сделаю.

Они были не первые и не последние беженцы, которые здесь побывали, сказал он и добавил, что сегодня утром его сын ушел во Францию и что теперь он боится, как бы его не схватили франкисты. Незнакомец привел их в некое подобие дома с земляным полом, у которого не хватало половины крыши, накормил их тем, что у него оставалось из еды, после чего устроил гостей на убогом, но чистом ложе, на котором спал его сын. Через несколько часов рядом с фермой появилось еще трое испанцев, и этот добрый человек принял на постой и их тоже. На рассвете он приготовил для своих гостей горячий, чуть подсоленный отвар, с маленькими кусочками картофеля и какими-то травами, объяснив, что это поможет им вытерпеть холод. Перед тем как показать дорогу, по которой путникам предстояло идти дальше, он подарил Росер пять кусочков сахара — последние, что у него были, — чтобы подсластить дорогу ей и еще не родившемуся малышу.

Вся группа во главе с Айтором и Росер направилась к границе. Они шли целый день, в точности следуя указаниям каталонца, давшего им приют у себя на ферме, и когда добрались до края горного карниза, то внизу увидели дома с освещенными окнами. Тогда-то они и поняли, что находятся уже во Франции, потому что в Испании по вечерам никто не зажигал свет — все боялись бомбежек. Группа беженцев продолжила спускаться и через некоторое время вышла на дорогу, где вскоре появился фургон французской сельской жандармерии, и тогда беженцы воспрянули духом: они во Франции, а она солидарна с ними, потому что в этой стране царит свобода, равенство и братство, потому что правительство здесь левое, а его глава — социалист. Жандармы грубо остановили их, бесцеремонно обыскали и отобрали у Айтора пистолет, перочинный нож и последние деньги. Больше ни у кого из испанцев оружия не было. Жандармы сопроводили всю группу в барак около мельницы, который раньше служил ангаром для зерна, а теперь его приспособили для беженцев, прибывавших во Францию сотнями. В бараке находилось множество людей — мужчин, женщин, детей, — тесно сгрудившихся на земляном полу, голодных и задыхавшихся от недостатка кислорода и от зерновой пыли, летавшей в воздухе. От жажды задержанных спасали несколько бидонов с водой сомнительной чистоты. Вместо отхожих мест рядом с бараком было вырыто несколько ям, над которыми, чтобы опорожниться, приходилось садиться на корточки, причем под присмотром охраны. Женщины плакали от унижения, а охранники насмехались над ними. Когда выйти в туалет понадобилось Росер, Айтор стал настаивать, что он ее проводит, и жандармы, видя, с каким трудом та поддерживает живот, разрешили ему пойти с ней. Позже, забившись в угол, они разделили между собой остатки хлеба и засохшую салями, выигранную у итальянцев; баск изо всех сил старался как мог огородить девушку от скопища людей и защитить от приступов отчаяния, то и дело охватывавших кого-нибудь в душном бараке. Люди вокруг беспрестанно обсуждали, что здесь их держат временно и что скоро их переведут в Административный центр задержания. Впрочем, что это означает, никто не знал.

Наследующий день прибыли военные грузовики и стали забирать женщин и детей. Людей в бараке охватила паника; жандармам приходилось разнимать семьи при помощи дубинок. Росер обняла Айтора, поблагодарила за все, что он для нее сделал, заверила, что с ней все будет в порядке, и спокойно направилась к грузовику.

— Я найду тебя, Росер, обещаю! — успел крикнуть Айтор ей вдогонку и упал на колени, злой от собственного бессилия.

В то время как гражданское население по возможности пробиралось к французской границе, а с ними и остатки побежденной армии, Виктор Далмау и другие врачи, до последнего остававшиеся на посту, вместе с волонтерами увозили раненых из Барселоны на поездах, в каретах «скорой помощи» и на грузовиках. Ситуация в городе сложилась настолько трудная, что главный врач, продолжавший руководить госпиталем, вынужден был принять чудовищное решение: оставить в госпитале наиболее тяжелых раненых, которые все равно не смогли бы выдержать дорогу и непременно умерли бы, и грузить на транспорт только тех, у кого еще сохранялась надежда выжить. Вагоны и машины заполняли ранеными до отказа, их укладывали на пол, дрожащих от холода и лихорадки, голодных, только что прооперированных, контуженных, ослепших, с ампутированными конечностями, больных тифом, дизентерией, гангреной, — и отправляли. У сопровождавшего их медицинского персонала не было средств, чтобы облегчить страдания несчастных, они могли лишь дать им попить, произнести слова утешения, а иногда, если умирающий об этом просил, — помолиться за него.

Больше двух лет Виктор проработал бок о бок с врачами, куда более опытными, чем он; он многому научился и когда работал на передовой, и в госпитале, где давно уже никто не спрашивал, какая у него квалификация, — здесь ценилась только преданность работе. Он, похоже, и сам забыл, что не доучился два курса до диплома, и рекомендовался пациентам как профессиональный медик, чтобы они больше ему доверяли. Он видел страшные раны, присутствовал при ампутации, ни разу не дрогнув, утешил многих несчастных, ушедших в мир иной, и считал, что его огрубевшая душа выдержит зрелище любого страдания и любого насилия, но поезд, на который его определили, и вся эта трагическая ситуация, свидетелем которой он стал, сломили его.