Миссия пролетариата - Александр Секацкий

Теперь о трудности, связанной с непокорностью природы, природы, которая может представать во всей своей первозданности, как греческий фюзис или как уже перепричиненная хитростью разума стихия.

Пролетариат, не испытывая никакого почтения к «естественным законам развития общества» (поскольку он знает, кто под шумок провозгласил и увековечил эти законы в качестве естественных), склонен усомниться и в незыблемости тех принципов, которым подчиняется материя. Всякий победивший класс должен перепроверить прочность незыблемого (вспомним, как решительно и блистательно проделала это буржуазия, создав в соответствии с внятно сформулированным социальным заказом науку и особенно технику). Пролетариат же просто обязан бросить вызов «смертоносным силам природы» (Н. Ф. Федоров), обязан очертить заново фронт предметности, то есть испытать всякое встречное сущее на его устойчивость в качестве Ge-gen-Stand, чего-то воистину противостоящего, собственно, предмета. Не окажется ли это овеществленное сущее всего лишь «священной коровой» (как священна для буржуазии сама товарная форма), отчужденной, материализованной робостью, которую в этом случае может растворить субвенция революционного порыва?

Интенсивность преобразующего усилия и грандиозность задач указывают на трансцендентное расширение революции и тем самым на ее подлинность. Обуздать водную стихию, повернув реки вспять и перегородив их Днепрогэсами, заставить пшеницу расти кустами, упорядочить метеоритный поток в соответствии с волей трудового народа – можно сколько угодно иронизировать над этими стратегическими задачами коммуны, но стоит все же призадуматься над могучим первоисточником импульса, без которого не было бы ни спекулятивной метафизики, ни экспериментальной науки. Андрей Платонов, один из самых чутких и проницательных художников пролетариата, описал глубину преобразующих усилий на страницах своих романов. Копенкин, Дванов, безымянные машинисты локомотивов и механики-жрецы разного рода турбин предстают как меняющийся лик совокупного Прометея-Пролетариата. Грань между иронией и восхищением оказывается чрезвычайно зыбкой, опять же все зависит от точки зрения, от того, кто смотрит и кто говорит: участник забега to stadion или зритель-теорос, наблюдающий за игрой со стороны. Порой изменение позиции автора происходит по ходу дела, по мере вникания в экзистенциальное измерение происходящего. Вполне возможно, что «Поднятая целина» сначала писалась Шолоховым с некоторой иронической дистанции, с фигой в кармане: Макар Нагульнов, изучающий английский назло «мировой контре», фигура, безусловно, комическая, но и он в конце концов пленяет неким реализмом духа революции.

Советская коллективизация в целом как раз оказалась карикатурой на всеобщее распредмечивающее усилие пролетариата. Предметность, сопротивляемость земледельческого (крестьянского) уклада в действительности была намного выше сопротивляемости течения сибирских рек, и из опыта коллективизации можно сделать двоякий вывод. С одной стороны, вывод о колоссальной силе, громадной кинетической энергии, высвобожденной Октябрьской революцией: этой силы хватило на то, чтобы сломать становой хребет крестьянства, фактически уничтожить целый класс в основах его бытия, и ясно, что никаким отдельным сталиным и троцким при всей их предполагаемой «злокозненности» никогда бы не удалось ничего подобного, если бы это шло вразрез с объективным вектором Большого взрыва. С другой стороны, можно говорить о дезорганизации, о стратегической слепоте и ничтожности вождей, не сумевших определить направление главного удара и сосредоточиться, например, на задачах мировой революции или общего дела, великого космического проекта Николая Федорова.

Класс, уже господствующий на социальных высотах, с определенного момента вынужден держать круговую оборону от мира, ибо восходящий класс ведет наступление по всем фронтам. Непокорность природы способна истощать силы пролетариата не меньше, чем противодействие антагонистических классов, но способна и вселять задор, пробуждать азарт и консолидировать решимость. Строки Маяковского неплохо отражают революционный настрой пролетариата:

…в упор я крикнул Солнцу:«Слазь!довольно шляться в пекло!»

Ревизия календарей, пересмотр расписания вращения планет, графика приливов и отливов входят в повестку дня победоносной революции. Не намерен пролетариат оставлять в покое и залежи полезных ископаемых: эй, сколько можно залегать? А ну подъем! Это вовсе не значит, что в музыке революции преобладают беспорядочные шум и ярость, хотя некая толика фоновой ярости всегда присутствует в спектре максимально сгущенного исторического времени, времени революции. Но преобладает как раз сознательность, хотя и не в том понимании, в каком рассматривает сознательность теоретик, то есть не как сознание ограниченности собственных возможностей или определение того, что не в наших силах[57]. Сознательность пролетариата – это его мобилизованность, это в некотором смысле анти-скептицизм, скепсис относительно скепсиса, и здесь опять же пролетариат ближе к идеям воинского братства, чем к взаимно воспламеняемой хитрости разума, являющейся колыбелью буржуазии.

Не зря Федоров в «Философии общего дела» все время говорит о всеобщей мобилизованности сыновей и братьев, направленной на противодействие смертоносным началам природы. Вообще эта книга по своему революционному импульсу не уступает «Капиталу», и вовсе не случайно, что взгляды Федорова незримо, а то и зримо одухотворяют историческую поступь русской революции[58]. Не то чтобы идея собирания праха всех умерших была внутренне близка машинистам, наладчикам и их детям, строгим юношам, вознамерившимся покорять электричество, покорять высоту, глубину и скорость. Непосредственно им гораздо ближе были строки Николая Рубцова:

Я весь в мазуте, весь в тавоте,Зато работаю в тралфлоте!

Но лишь философия Федорова по своему размаху и грандиозности, по бескомпромиссности поставленной задачи могла соответствовать миссии пролетариата. А эта миссия, тесно пересекаясь с задачей общего дела, в целом выглядит все же иначе, у миссии пролетариата отсутствует финализм, присущий всеобщему воскрешению, неявно устраняющему главный вопрос: для чего?

Миссия пролетариата достаточно четко очерчена в своей негативной формулировке, в задаче уничтожить теперешнее состояние. Целью здесь является воссоздание практики или даже действительности с человеческим лицом, что прежде всего означает: упразднение классов, упразднение (преодоление) разделения труда и грядущее устранение отчуждения вообще. Коммунизм как обретаемое состояние ставит вещи на подобающее им место: они должны быть объективациями воли, а не предметами воображения – сам же ресурс воображения (желания) следует направить на Другого, на взаимоотношения свободных личностей. Что же касается характера будущей действительности, именуемой коммунизмом, то он не может быть заранее ограничен каким-либо предписанием: если угодно, творение форм действительной жизни и будет содержанием коммунистического бытия, лишенного предустановленности. Проект общего дела имеет все шансы быть принятым к исполнению, хотя никому не дано знать, какие горизонты откроются человеку, преодолевшему отчуждение – главную смертоносную силу природы.

В описании препятствий, мешающих осуществлению миссии, Федоров прозорлив и точен. Он, во-первых, указывает на небратское состояние как на основную причину бессознательности мира, в силу которой лишь отчужденный человеческий труд образует объединяющие объективации, прежде всего товары, в дальнейшем властвующие над индивидом и обеспечивающие тем самым собственное воспроизводство. В силу небратского состояния человек не только не хозяин своего труда, но и агент превратности Weltlauf, увековечивающий закрепощенность, распыленность человеческой сущности. Николай Федоров формулирует обвинение современному обществу: вся его экономика – это производство безделушек, и в подобных условиях никакая самоотдача не способна противодействовать хаосу, смертоносным силам природы. Напротив, каждый товар есть новый знак раздора, препятствующий наступлению братских взаимоотношений.

Только стряхнув наваждение экономики вообще, перестав рассматривать дистрибуцию вещей как диктатуру целеполагания и поприще борьбы за признанность, человек способен противопоставить природе ясную волю (к воскрешению умерших), а не новое топливо к углублению распри. Пролетариат, проверив на деле преобразующую роль классовой солидарности, понимает это и умом и сердцем, именно пролетариат и оказывается реальным прообразом, предвосхищением единого человечества, которое возникает не путем абстрактных умозаключений, а в ситуации «плечом к плечу»: без коллективного самочувствия союз единомышленников никогда не станет социально-преобразующей силой. Иными словами, лишь восстановление и утверждение единства практики, общего дела, а не общей говорильни, действительно конституирует субъекта исторического процесса и одновременно субъекта Логоса, противостоящего хаосу. Пресловутое «умное делание», хорошо знакомое Федорову в качестве тезиса, являет – ся умным лишь постольку, поскольку является деланием, практикой.