Разводящий еще не пришел - Николай Камбулов

Утром, придя на службу, Дроздов увидел на своем столе стопку конвертов. Письма были от долго живших стариков, с которыми он наладил связь уже из Нагорного. Одно письмо было из Академии медицинских наук, от известного в стране кардиолога профессора Априна. Дроздов лично знал этого ученого по Ленинграду. Уезжая в Нагорное, послал ему письмо, в котором просил ответить на ряд вопросов, в частности о влиянии горного воздуха на здоровье человека. Априн писал: «Обычно здоровье и долголетие жителей гор стремятся объяснить влиянием чистого горного воздуха, своеобразным питанием, в котором преобладают молочные продукты, здоровыми жизненными привычками. Все это отрицать нельзя. Однако же, по моему глубокому убеждению, главную роль здесь играет вынужденная постоянная тренировка сердца. В Кисловодске для лечения сердечных больных широко применяются так называемые терренкуры — восхождение на подъемы небольшой крутизны. Люди горных районов занимаются такими терренкурами всю жизнь — от рождения до глубокой старости... Имейте в виду, что XX век внес большие изменения в быт миллионов людей. Прежде всего сильно уменьшилась роль физического труда — и в жизни всего нашего общества, и в жизни каждого отдельного человека. Люди стали меньше ходить, меньше переносить тяжестей на своих плечах. Поэтому, поймите меня правильно, Владимир Иванович, в наш век, век механизации и автоматизации, физкультура должна быть названа корнем жизни, той средой, тем условием, которые омолаживают человека...»

Все письмо Дроздов не успел прочитать. Его вызвал Водолазов. В кабинете полковник был один.

— Шабаш, Владимир Иванович, — сказал он, как только Дроздов переступил порог. — Ухожу в запас. Назначен новый командир полка... подполковник Громов. Академию окончил. Вчера познакомились в штабе артиллерии. Молод, тридцать четыре года... Приказано готовиться к инспекторскому опросу. Знаете, что это такое? Нет? Прочитайте шестьдесят четвертую статью Устава внутренней службы, там все сказано. В общем, построят полк, весь личный состав, и начнут выявлять жалобы и заявления, записывать, а потом новому командиру придется исправлять недостатки... мои недостатки и упущения. Их, конечно, немало у нас. Прошу быть готовым к этой процедуре. — Говорил Водолазов тихо, и было заметно, что он волнуется. — Подробные указания получите в шестнадцать часов здесь, в штабе. Теперь... можете идти. Впрочем, постойте... Вот что скажите мне... Прошел я медицинскую комиссию, смотрели меня врачи и так и эдак, и лежа и стоя, признали годным для службы в военное время... в тыловых учреждениях. В тыловых! На передний край — ни шагу. А вы, вы как считаете? — Водолазов встал, ожидая ответа.

Дроздов был знаком с заключением и выводами окружной медицинской комиссии: и каких только болезней не нашли у Водолазова! Видимо, писали, полагая, что человеку такого возраста по штату положено иметь букет недугов. А возраст-то всего пятьдесят лет!

— Товарищ полковник, я вам советую считать себя вполне трудоспособным, — сказал Дроздов.

— А это? — ткнул себя в грудь Водолазов.

— Это? Самая стойкая деталь в человеческом организме. Сердце обладает замечательной способностью к адаптации — приспособлению к условиям внешней среды. Не давайте ему барствовать, иначе оно совсем разленится.

— Значит, ходить по кручам?

— Во всяком случае, не сидеть без дела, а самое главное, товарищ полковник, не считать себя больным. По моим наблюдениям, вы, товарищ полковник, человек с солидным запасом прочности.

— Спасибо... Гляжу я на вас, Владимир Иванович, и думаю: вы. дай вам волю, запретили бы всем болеть. — Полковник засмеялся, вышел из-за стола и подал Дроздову руку.

После небольших заморозков наступили теплые дни. С утра и до вечера грело солнце. Зазеленела на пригорках трава. В воздухе поплыли шелковистые нити паутины. По ночам они оседали на стерню, образуя густую легкую сеть. Утром эта сеть искрилась в лучах солнца и напоминала сизоватую наледь. К полудню наледь исчезла, и над степью опять плыли паутинки — странницы бабьего лета.

В поле днем и ночью гудели тракторы. Матвей Сидорович объезжал на своем «газике» бригады, торопил колхозников в срок завершить осенние работы. Спал Матвей Сидорович где попало, иногда в пути, в ложбинке, когда глох мотор: минут пять он возился, чтобы найти неисправность, потом, будто человека, упрекал в упрямстве старенький «газик» и залезал в кабину прикорнуть до утра в надежде, что на рассвете его заметят и помогут завести машину. Почему-то так и получалось. И он вновь трясся на потертом сиденье, гордясь, что научился управлять автомобилем.

Однажды Околицын спешил в тракторную бригаду. Перед этим он побывал в соседнем совхозе: набирался опыта зяблевой вспашки. Дорога проходила неподалеку от старой гребли, и, когда он поравнялся с чернеющей в вечерних сумерках насыпью, мотор вдруг «зачихал», и «газик», пробежав метров тридцать, остановился. На этот раз Матвей Сидорович даже и не вышел из машины: прошлую ночь он не спал, допоздна задержался в райкоме партии, а оттуда помчался прямо в поле — узнать, как идет ночная уборка хлебов...

Он положил отяжелевшую голову на «баранку», чтобы прикинуть в уме, что же случилось с мотором. Глаза его сразу сомкнулись, но он еще не спал. Дверца была открыта, слышался далекий-далекий, будто с того света, гул машин. Потом Околицын уловил голоса людей, тоже далекие и неразборчивые. Он напряг слух, но тут же почувствовал, что не сможет побороть сонливость. И он уснул бы, но в этот миг, когда в мозгу уже пронеслось: «Пусть будет так, утро вечера мудренее», на его плечо легла чья-то рука.

— Матвей Сидорович, это вы? Опять отказал мотор?

Околицын, не поднимая головы, открыл один глаз — увидел Лиду, а дальше — группу людей, удаляющихся от машины. Околицын скорее догадался, чем опознал, что высокий парень, то и дело оглядывающийся назад, Александр, его сын, и еще несколько военных. Он не удивился тому, что эти люди шли сооружать водохранилище для колхоза, не удивился потому, что уже осознал полезность начатого дела. Более того, под нажимом вот этой девчушки, бог весть откуда прилетевшей в Сибирь (он точно не знал, из каких мест приехала Борзова, как-то в голову не приходило спросить ее об этом), Околицын выделил один трактор с навесными орудиями для строительства пруда, но сам тайком еще продолжал упрямствовать и сомневаться: вода, конечно, богатство, но разве убережешь ее летом? Иссушит солнце. «Эх, ребята, силушку потратите зря». И не раз он, особенно когда отступили заморозки, порывался поговорить с комсоргом, чтобы она призвала своих энтузиастов «засучить рукава для ночных работ в поле»: в прошлом году колхоз не успел убрать урожай, свыше тридцати гектаров пшеницы оказалось под снегом, Матвею Сидоровичу пришлось держать ответ на заседании бюро райкома партии. И он опасался, что и нынче может так случиться, хотя осень вроде бы не сулит ранней зимы. И все же пруд — это завтра, а полевые работы, они вот, под рукой, чуть ослабь силы — и получишь прошлогоднюю раскрутку от районного начальства...

Лида стояла молча. Матвей Сидорович смотрел на нее одним глазом, чувствуя, что сейчас-то он обязательно поспорит с комсоргом, убедит, где главнейший фронт работы. И он сделал бы это, но заметил метрах в тридцати от машины мужчину. Присмотрелся. «Никак, полковник Водолазов?» — подумал Матвей Сидорович, ожидая, что Водолазов подойдет к нему. А тот, ускорив шаг, догнал уже смутно видневшиеся вдали фигурки людей.

— Полковник?! — удивился Околицын. — Неужто и он туда же?

Лида утвердительно качнула головой и, поправив платок, сказала:

— Я пошла, Матвей Сидорович.

— Постой, дочка, — он протер глаза. — Садись-ка сюда, — хлопнул Матвей Сидорович по сиденью.

Лида, поколебавшись, обошла машину, села в кабину.

— И Александр тут?

— Тут, Матвей Сидорович.

— Увольнительную, значит, получил?

— Получил.

— А он-то зачем?

— Кто?

— Полковник...

— А-а... Он из армии уходит. Чудной дядька! Говорит: вы, ребята, отличные хозяева, этот самый пруд озолотит ваш колхоз... А может быть, и не чудной, — помолчав, сказала Лида. — До армии он полеводом работал в каком-то колхозе, вот и тянет его в поле.

«Ишь ты, и про это знает». Околицын положил большие руки на руль. Он тоже знал, что Водолазов до службы в армии работал в колхозе. Но откуда эта заноза пронюхала, ей-то что до таких дел? Или он ошибается в этой девчушке?..

— Значит, уходит из армии. Это хорошо. А ты сама-то откуда будешь? — спросил он Лиду.

— Ой, Матвей Сидорович, разве не знаете? Я же говорила, помните, когда документы вам показывала? Вы тогда ругали бухгалтера. Он Дмитричу приписал лишние трудодни, а вы на него: «Какой ты министр финансов, коли не ценишь артельную копеечку!»

Матвей Сидорович напряг память. Да, да, именно так было. Она вошла с чемоданчиком, нарядная, подала документы, певуче сказала: «Назначили заведующей вашим колхозным медпунктом». — «Тю-ю, еще один дезертир прибыл в Сибирь», — только и мог тогда рассудить Матвей Сидорович. Он взял у Борзовой какие-то бумаги, повертел их в руках и передал счетоводу, продолжая отчитывать старшего бухгалтера. Потом... потом эта девушка выпустила коготки: «Детясли, телефон, тент... Буду жаловаться в райком партии!» Покоя не давала. Как клещ, вцепится — и не оторвешь ее...