Царица Прасковья - Михаил Семевский

«Благодарствую, матушка моя, за миласть вашу, што пожаловала неволила вспомнить меня. Не знаю, матушка мая, как мне благодарить за высокую вашу миласть; как я обрадовалась, Бог вас, свет мой, самоё так порадует. Ей, ей, дарагая моя тетушка! я на свете ничему так не радовалась, как нынче радуюсь о миласти вашей к себе; и прошу, матушка мая, впреть меня содержать в своей неотменай миласти: ей, ей, у меня краме тебя, свет мой, нет никакой надежды! и вручаю я себя в миласть тваю матеренскую, и надеюсь, радость мая тетушка, што не оставишь меня в своей миласти и до маей смерти».

«Неволили вы, свет мой, ка мне приказовать, штоб я отписала про Василья Федоровича. И я донашу: каторай здеся бытнастию своею многие мне противнасти делал, как славами, так и публичными поступками, против моей чести; между которыми раза стри со слезами от него отошла; а жену он сваю бил безо всякой здешнай причины, толка прежняе упоминал, каторыми здешными своими худыми паступками здешных людей веема удивил. Он же сердился на меня за Бестужева, показовая себя, штоб он был, или хто другой, ево руки, на Бестужева места. И прошу, свет мой, до таво не допустить: я от Бестужева во всем доволна, и в моих здешних делах, очень харашо поступает. И о всех Василья Федоровича поступках писать я не магу; и приказала вам, матушка моя, славами о всем донесть Маврину. И поехал Василей Федоровичь от меня (с) серцам; мошна было видеть, што он снадеждаю поехал — што матушке на меня мутить. Извесна, свет мой, вам, как оне намутили на сестрицу (Катерину Ивановну). И как он приехал впитербурх, и матушка неволить ка мне писать не так миластива, как прежде неволила писавать; а нынче неволит писать, што б я не печалилась: «я де не сердита!» а я сваей вины, ей, ей! не знаю, а мошна видеть по писмам, што гневна на меня; и мне, свет мой, печална, што нас мутят. Также как праважал сестрицу (Катерину) Окунев до Мемля и был здесь, и приехал отселя в Питербурх, и он немала напрасна на меня намутил матушке; и чаю, — вы свет мой, таго Окунева неволите знать. И ни чем не могу радоваца; толка радуюсь, матушка моя, твоею милостью к себе. — А кнежна (Александра Григорьевна Салтыкова, рожд. княжна Долгорукова) поехала от меня, и мне сказала тихонка, што поедет ис Риги в варшаву кацу (к отцу)»

«При сем прашу, матушка моя, как у самаво Бога — у вас, дарагая моя тетушка: покажи нада мною материнскую миласть: попроси, свет мой, миласти у дарагова государя нашева, батюшка-дядюшка, оба мне, што б показал миласть: мое супружественнае дела ко окончанию привесть, дабы я болше в сокрушении и терпени от моих зладеев, с со раю к матушке не была. Истенна, матушка моя, донашу: неснозна, как нами ругаютца! Еслибы я таперь была при матушки «ию бы чуть была жива от их смутак: я думаю, и сестрица от них, чаю, сокрушилась. Не оставь, мой свет, сие в своей миласте».

«Также неволили вы, свет мой, приказовать ко мне; нет ли нужды мне вчом здесь? Вам, матушка мая, извесна, што у меня ничего нет, краме што с воли вашей выписаны штофы; а ежели к чему случей позавет, и я не имею нарочетых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава: и втом ко мне исволте учинить, матушка моя, по высокай своей миласти, из здешных пошленых денек; а деревенскими доходами насилу я магу дом и стол свой в гот содержать. Также определон, по вашему указу, Бестужев сын ка мне обар-камарам-юнкаром; и живет другой год без жалованья; и просит у меня жалованья; и вы, свет мой, как неволите? И прошу, матушка моя, не прогневася на меня, што утрудила сваим писмом, надеючи на миласть вашу ксебе. Еще прошу, свет мой, штоб матушка не ведала ничево; и кладусь в волю вашу, как, матушка моя, изволишь са мною. При сем племянница ваша Анна кланеюсь»[73].

Приведенное нами послание, без всяких объяснений, довольно ярко обрисовывает личность герцогини. Мы узнаем отношения царевны к матери и к Салтыкову, о котором она боится много писать, к царице Катерине Алексеевне и Петру, своим милостивцам; наконец, из того же письма ясно видны старания царевны снять всякое сомнение с Бестужева, чтоб отнюдь де не вызвали его из Митавы[74].

Нежная заботливость двадцатипятилетней царевны о 54-летнем любимце и его семействе проглядывает в нескольких письмах. Вот одно из них, которое, как и нижеследующие, приводим дословно, но без сохранения массы грамматических ошибок, так как степень грамотности герцогини Курляндской, Анны Ивановны, — достаточно засвидетельствована вышеприведенным, буквально приведенным, ее посланием; — здесь же сохраняем лишь немногие своеобразности ее письма.

«Митава, 1719 года ноября 1-го. Государыня моя тетушка и матушка царица Екатерина Алексеевна! здравствуй государыня моя на многая лета, вкупе с государем нашим дядюшком и батюшком и с государынями нашими сестрицами».

«Прошу, свет мой тетушка, содержать меня в вашей высокой милости, в которой мой живот, и всю мою надежду, и от всех противностей защищение имею. Еще прошу вашей высокой милости к Бестужевой дочери, княгине Волконской, которая ныне отселе поехала: не оставить ее в вашей высокой милости».

«При сем матушка моя дорогая, посылаю вашему величеству доскан енътарной, о котором, свет мой, прошу милостиво принять».

«При сем племянница ваша Анна кланяюсь»[75].

Пока бил челом Долгоруков, да писала свою иеремиаду герцогиня Курляндская, нежный братец царицы Прасковьи не оставался в бездействии. Встречая атаку обороной, Салтыков притворился, будто ничего не знает, куда и от чего скрылась его жена, и в мнимом неведении, 7 февраля 1720 г. подал на высочайшее имя объявление.

В нем Василий Федорович обстоятельно рассказывает о том, как послал его государь в Митаву состоять при герцогине и как оставил он ее по указу царицы Прасковьи. «При этом отъезде, я приказал жене своей Александре, — так объявлял супруг, — ехать за мной в Петербург как можно скорей. Для проводов оставлены были дворовые люди — Третьяков, Гаврилов, Васильев, Веревкин, жонка Яковлева, да девица Аграфена Иевлева. Все названные служителя, кроме жены моей да служанки, явились ко мне в Петербург. Ни жены, ни девки, ни животов моих, что при них осталось, не оказалось. А куда все они скрылись — про то я не сведал; ведомо же только то, что жена приказу моего не послушала, учинила противное и не хочет со мной в законе жить».

Салтыков просил в заключение о снятии допросов со своих людей: куда и зачем скрылась жена его, куда дела его пожитки и пр. Достойно замечания, что в числе представленных им служителей не было Васильева: он умер вскоре по приезде. Зная тогдашние нравы и характер братца царицы Прасковьи, невольно останавливаешься на мысли — не испустил ли дух безвестный челядинец под барскими батогами? Не погневался ли на него боярин за недосмотр за беглянкой княгиней?