Другая сторона света (сборник) - Всеволод Овчинников

Выбравшись наружу, порадовались: целы и невредимы. Водитель сказал, что до рассвета останется в машине, а мы принялись карабкаться по обрыву. Это было похоже на кошмарный сон. Проползешь по грязи метров пять вверх – и снова срываешься вниз. Наконец зашагали в кромешной тьме по кромке дороги. В Китае деревни разбросаны густо: едва скрывается из виду одна, показывается другая. Но на Лессовом плато мы брели добрых пару часов, пока наконец услышали собачий лай.

Дом на краю деревни, судя по добротным воротам, принадлежал бывшему помещику. Разбуженный среди ночи хозяин пустил нас внутрь. Мои спутники стали расспрашивать: как называется деревня, далеко ли до железнодорожной станции. Уже потом мы поняли, что подобные вопросы людей, словно свалившихся с неба, не могли не насторожить его.

Дело было в разгар кампании под лозунгом: «Непременно освободим Тайвань!» Страна была помешана на поисках гоминьдановских агентов. И трое незнакомцев, один из которых к тому же с иностранной внешностью, естественно, вызвали подозрение.

Хозяин угостил нас чаем и пошел позаботиться о ночлеге. Через полчаса в фанзу ворвались ополченцы с дробовиками. Нас связали и заперли в сарае. Утром принялись допрашивать. Меня особенно встревожило, что предъявленные мною документы староста держал вверх ногами – в деревне не было грамотных. Допытывались: «Где ваши парашюты?» Мы твердили, что ехали из Янани на автомашине. Но посланные на ее поиски люди вернулись ни с чем.

В конце концов всех жителей собрали на митинг. Нас со связанными за спиной руками поставили на колени перед толпой. Ополченец придавил мне шею ногой в соломенной сандалии и приставил ружье к виску. Не раз видел по телевидению, что именно в такой позе совершаются публичные казни.

Часть участников сходки требовала, чтобы нас расстреляли немедленно. Другие предлагали отправить нас в уезд, чтобы нашей казнью «воспитать более широкие массы». Тут я нарушил молчание, которое хранил по просьбе своих спутников. Сказал по-китайски, что мы действительно агенты. Если они нас казнят, председатель Мао не получит важных сведений о планах врага. Нас, мол, надо сдать в уездное управление общественной безопасности.

К моей радости, староста с этим согласился. Просидели еще ночь в запертом сарае, а на следующее утро приехал вездеход с оперативниками. Нас посадили в зарешеченный фургон и через пару часов доставили в уезд. Ну а там уже знали, что нас повсюду ищут. Вечером я был в гостинице для советских специалистов в Сиани. Налил полный стакан коньяка, и тут у меня вдруг стало дрожать левое колено – дал о себе знать накопившийся стресс.

Сразу после возвращения в Пекин по уши окунулся в освещение Восьмого съезда КПК. «Правда» ежедневно отводила этой теме целую страницу. (Газету доставляли из Хабаровска самолетом и раздавали делегатам вместе с «Жэньминь жибао».)

В завершающий день съезда в комнату для иностранных корреспондентов неожиданно вошел Мао Цзэдун и спросил:

– Кто тут из «Правды»?

– Это я, – робко произнес я.

Великий кормчий протянул мне свою пухлую руку и, как всегда афористично, изрек:

– Потрудился так потрудился. Освещал съезд хорошо!

Так самый опасный эпизод моей работы в Китае сомкнулся во времени с самым триумфальным.

Семьдесят на тридцать

В таком соотношении китайцы оценивают заслуги и ошибки Мао Цзэдуна. Значки с профилем Мао нынче носят не одни седовласые ветераны. Они остаются в моде и у молодежи. Чем больше материальных благ приносит рыночная экономика, тем чаще юноши и девушки тоскуют по романтике революционных лет. Встречаясь в Пекине с китайцами самого разного возраста, достатка и положения, убеждаешься, что формула «семьдесят на тридцать», как соотношение заслуг и ошибок Мао Цзэдуна, отражает общее мнение его соотечественников.

Полвека назад я своими глазами видел китайских Павлов Корчагиных на новостройках индустриализации. 26 декабря 1953 года страна праздновала первую победу первой пятилетки. На Анынаньском металлургическом комбинате вступили в строй новая доменная печь, рельсобалочный и трубопрокатный цехи.

По этому случаю из Москвы прилетел заместитель председателя Совнаркома Тевосян. В своей приветственной речи он поздравил китайский народ с тем, что столь важное событие совпало с шестидесятилетием председателя Мао Цзэдуна. И сообщил, что советское руководство дарит юбиляру личный самолет, оснащенный новейшей системой правительственной связи.

Эти слова прозвучали тогда для китайцев как сенсация. О шестидесятилетии главы государства (а именно оно считается на Дальнем Востоке главной вехой в жизни любого человека) в печати не говорилось ни слова. Дело в том, что после победы революции Политбюро запретило присваивать населенным пунктам, предприятиям и учреждениям имена ныне здравствующих руководителей, отмечать их юбилеи.

Приведенный факт свидетельствует, что культ личности поначалу не был присущ КНР. Он сложился и принял уродливые формы только во времена «великой пролетарской культурной революции» 60-х годов. Тогда под лозунгом Мао Цзэдуна «Огонь по штабам!» хунвэйбины учиняли самосуды, размахивая сборниками цитат «великого кормчего».

Хотя лозунг «Огонь по штабам!» ныне расценивается как преступление, китайское общество убеждено, что заслуг у Мао вдвое больше, чем ошибок. Распространена такая метафора: «Если ружье заржавело, в этом виновато не оно, а владелец, который его не почистил. Ошибки Мао – результат порочной системы пожизненного пребывания на руководящих постах».

Когда я начал работать в Пекине полвека назад, там было аккредитовано 12 иностранных послов и 14 зарубежных журналистов. Поэтому нас приглашали на все государственные банкеты. Буквально в нескольких метрах от нашего стола Мао Цзэдун чокался то с Неру, то с Сукарно, то с Хо Ши Мином. «Великий кормчий» ярко выделялся среди гостей и ростом, и высоким лбом, и каким-то устремленным вдаль взглядом. А слава каллиграфа и поэта еще больше приумножала харизму лидера нации.

После того, как Мао Цзэдун в 1956 году специально зашел в комнату для иностранных журналистов, чтобы пожать мне руку и лично поблагодарить за освещение работы Восьмого съезда КПК, все мои проблемы стали решаться одна за другой. Вместо фанзы с земляными полами и дымными буржуйками корпункт переместили в современную квартиру с центральным отоплением. А при поездках по стране уже не требовалось согласовывать их с отделом печати МИД. После рукопожатия «великого кормчего» ко мне стали относиться чуть ли не как к святому!

Черные трусы до колен

Одним из самых памятных моментов моей полувековой журналистской карьеры я считаю май 1989 года. В разгар многодневных студенческих манифестаций на площади Тяньаньмэнь Дэн Сяопин и Михаил Горбачев договорились полностью нормализовать отношения между Пекином и Москвой, положить конец абсурдной тридцатилетней конфронтации.

Мне довелось быть не только свидетелем, но и участником этого события. В качестве эксперта советской делегации я работал над подготовкой всех документов данного визита, каждый день передавал в газету репортажи.

Очень утомительно было по нескольку раз в день проталкиваться сквозь толпы манифестантов, которые заполонили главную площадь столицы и парализовали автомобильное движение в центре города. А ведь мне надо было присутствовать на мероприятиях в Доме народных собраний, а потом так же пешком возвращаться в «Пекин-отель» на очередной сеанс связи (мобильных телефонов у нас тогда еще не было).

Увидев меня после итоговой пресс-конференции, Горбачев сказал послу Трояновскому: «Больше всех, наверное, сегодня радуется Овчинников. Ведь вся эта размолвка прошла трещиной по его судьбе». Тогда мне действительно вспомнились драматические события 1959 года, свидетелем и участником которых я был.

Первая трещина в китайско-советских отношениях появилась после Двадцатого съезда КПСС. По мнению Мао Цзэдуна, Хрущев был не вправе самовольно выступать против культа личности Сталина, не посоветовавшись с международным коммунистическим движением.

После успешного завершения первой пятилетки, которая осуществлялась на основе советского опыта и при содействии наших специалистов, «Великий кормчий» прибег к авантюристической тактике «большого скачка» (тогдашний лозунг – «Три года горького труда – десять тысяч лет счастья»). Мао решил первым скакнуть в коммунизм. Крестьян заставили не только коллективно трудиться, но и есть из общего котла. Во дворе газеты «Жэньминь жибао», как и повсюду в Пекине, варили сталь. А я с китайскими коллегами неделю таскал на коромысле корзины с землей, помогая строить Шисаньлинское водохранилище. «Прыжок в коммунизм» закончился бедствием для страны и народа.

Причину провала стали искать в международной обстановке. В начале 50-х годов «Голубь мира» Пикассо был у китайцев самой популярной эмблемой – он красовался даже на туалетной бумаге. И вот в Пекине словно забыли, что именно Чжоу Эньлай и Неру в свое время провозгласили знаменитые «панча шила» – пять принципов мирного сосуществования, которые на конференции в Бандунге стали политической платформой неприсоединившихся стран. Китайское руководство стало обвинять Хрущева в ревизионизме за его попытки снизить накал «холодной войны», сделать идею мирного сосуществования стержнем внешней политики социалистических государств.