Океан. Выпуск десятый - Светлана Мекшен

— К нам? Матроз?

— Да, да, — закивал Егор.

— Юнга море хотеть?

— Хочу плавать. Вы — англичане? В Англию бы с вами пошел…

— Твой хотеть Инглэнд?[14] — спросил опять моряк в плаще. — Юнга знай паруса? Работай паруса мог?

— Я знаю парусное дело, — сказал Егор.

Англичане, сбившись в круг, стали советоваться, поглядывая на Егора. Он слышал отрывистые фразы и часто повторяемое «кэптэн, кэптэн»[15]. Наконец высокий моряк сказал:

— Вэри вэлл[16].

Один из матросов подошел к Егору и вдруг облапил его своими дюжими ручищами со спины, пытаясь повалить на причал. Матросы захохотали. Егор устоял на ногах, вывернулся и сунул моряку кулаком в живот. Англичанин скорчился и притворно заохал, прижав руки к животу. Остальные опять принялись хохотать, посматривая на Егора уже одобрительно. Матрос выпрямился и похлопал его по плечу. Это было совсем непонятно Егору: «То дерется, то по плечу хлопает, как своего приятеля». Высокий сказал:

— Это испытай твой сила.

«Ага, испытывают, крепок ли я, есть ли силенка», — догадался Егор.

— Вэри вэлл! — повторил высокий. — Будем барк ехай вельбот.

Как ни хотелось Егору уйти в море, сердце у него все же екнуло. Он был и рад тому, что наконец-то удалось осуществить задуманное, и к этой радости примешивалась тоска: ведь теперь ему придется расставаться с Архангельском, с Соломбалой, с родными и уйти неизвестно куда не с русскими моряками, а с иноземцами, не зная ни языка, ни обычаев чужой страны… Уйти, может быть; надолго…

Но раздумывать не приходилось. Моряки уже садились в вельбот, подваливший к пристани. Высокий, взяв Егора за локоть, повелительно указал глазами вниз, и Егор легко спрыгнул в шлюпку. Моряк в плаще сел последним и опять стал набивать трубку, а остальные взялись за весла.

Рулевой развернул вельбот носом к кораблю.

«Прощай, Архангельской город, прощайте, дедушко, маменька и Катя!» — с грустью подумал Егор и стал смотреть вперед.

Вскоре вельбот подошел к высокому смоленому борту парусника.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда в иностранном порту из-за недостатка матросов в команду брали моряка без вида на жительство и без визы на выезд из страны, то его обычно прятали от глаз таможенников и пограничной стражи где-нибудь в укромном месте на корабле. Прием испытанный, и, пожалуй, такой же древний, как история мореплавания. Капитан словно бы играл с таможенниками в кошки-мышки. Он, конечно, знал, что, если у него на борту обнаружится человек без роду без племени, таможенники прикажут высадить его. Прятал человека отнюдь не капитан, а его подчиненные. Так что, если уж пограничный надзор нашел бы его, капитан мог бы отговориться: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю», хотя и все знал и ведал по своей должности.

Таможенные чиновники предполагали, что на корабле мог находиться человек, не являющийся членом экипажа, и старались заглянуть во все потайные места, чтобы его найти. Но это им удавалось редко: почти невозможно обшарить во всех трюмных отсеках каждую лазейку, каждый закуток за грудами ящиков, тюков или бочек. Время для досмотра ограничено, и таможенники, ознакомясь с рейсовыми документами и грузом и не найдя ни посторонних пассажиров, ни контрабанды, покидали корабль, выпив на прощанье с капитаном по рюмке рому или виски. Если, конечно, подозрительного человека не разыскивала полиция. Когда его искали, осмотр велся более тщательно, и в нем участвовали полицейские агенты.

Егор был запретным пассажиром на борту «Пассата», и его, следуя традиции, тоже спрятали подальше от глаз надзора. Боцман — им оказался высокий моряк, который взял его на берегу в вельбот, — упрятал парня в трюм. Там имелся очень узкий лаз, такой узкий, что в него протиснуться можно было с трудом. Лаз вел за тюки в небольшое укромное местечко, где, согнувшись в три погибели, и можно было пересидеть таможенный досмотр.

Егора, предварительно обыскав — нет ли спичек или огнива, — затолкали в этот лаз и загородили его бочонком. Он оказался в кромешной тьме.

«Вот и началось мое плавание», — подумал Егор и пригнул голову к коленям, сидя в неудобном положении в сыром и душном трюме.

Так просидел он около часа, а может, и больше. Наконец бочку, закрывавшую проход, откатили в сторону, в глаза ему плеснул свет керосинового фонаря, и боцман позвал:

— Эй, рашен!

«Рашен» вылез из своего убежища и следом за боцманом поднялся по трапу на палубу. Боцман — его звали Дик Пэйли — покровительственно похлопал его по плечу:

— Идем кэптэн.

Вместо плаща и шляпы на боцмане были надеты форменная шкиперская куртка и берет с помпоном. На груди висела на цепочке боцманская дудка, ноги обуты в крепкие ботинки на толстой подошве. Дик Пэйли был чисто выбрит, оживлен и вполне удовлетворен тем, что «Пассат» благополучно миновал таможенный пост.

Корабль уже прошел двинское устье и выходил в горло Белого моря. Дул несильный, довольно теплый ветер. Паруса были натянуты ровно и хорошо, и от них на палубе казалось светло. Волны плескались в борта барка, и он слегка переваливался с боку на бок.

Егор следом за боцманом шагнул в раскрытую дверь капитанской каюты, споткнувшись с непривычки о высокий комингс.

Капитан только что сделал запись в судовом журнале:

«16 июля 18… в 07 час. по Гринвичу вышли из порта Архангельск. Курс — Лондон. Ход 9 узлов. Ветер — зюйд-вест, 4 балла. Груз: смола в бочках — 150 т, лен в тюках — 20 т…»

Капитан был пожилой, сухощавый, бритый. Волосы с проседью, брови черны, глаза блестели молодым блеском. Морщинистое лицо освежал кружевной воротник рубашки чистейшего голландского полотна. На плечи был накинут сюртук зеленоватого тонкошерстного манчестерского сукна. На этом судне капитан Боб Стронг проплавал больше двенадцати лет. Раньше «Пассат» принадлежал Адмиралтейству и нес пограничную дозорную службу в проливе Ла-Манш. Но потом его списали с военной службы, разоружив, и продали по дешевке торговой фирме «Стивенсон энд Компани». Капитан, тоже завершив пограничную службу, стал цивильным судоводителем и плавал теперь уже от компании на своем барке, к которому привык, и собирался плавать на нем до того дня, когда корабль пойдет на слом…

Барк был порядком трепан штормами, и ходить по морям ему оставалось недолго. Почти каждый год судно ремонтировали в доках.

В мореплавании наступала эра паровых судов. Уже по всем направлениям начинали бороздить океаны парусно-моторные и паровые корабли. Эпоха парусников кончалась.

Капитан вынул изо рта сигару и, откинувшись на спинку кресла, быстро и цепко оглядел русского, парня с головы до ног.

— Почему ты пошел в команду к нам, а не на русский корабль? — спросил он.

— На русский не взяли: команда набрана полностью, — слукавил Егор. Не рассказывать же англичанину об истории с дедом!

— Ты пошел в море искать приключений? — Капитан снисходительно улыбнулся и опять пыхнул сигарой. Дым попал ему в глаза, и он прищурился.

— Я хочу стать настоящим моряком. — твердо сказал Егор.

— Такой ответ мне нравится. — Капитан довольно хорошо говорил по-русски. Он много раз бывал в Архангельске. — Ты еще не плавал?

Егор отрицательно покачал головой.

— Я работал в парусной мастерской.

— Ол райт! Если будет нужно, примешься чинить паруса. А пока служи палубным матросом. На реи тебе еще рано, нет опыта. А впрочем, как придется… Я беру тебя только до Лондона.

Боцману капитан сказал по-английски:

— Отведи русскому койку в кубрике, пусть его кок накормит. И дай ему швабру в руки.

— Есть, сэр! — ответил боцман.

«Пассат» был стар, как отплававший свое моряк, что собирается, уйдя на покой, сидеть вечерами у камелька с трубкой в руке и рассказывать домочадцам разные истории из своей жизни. Однако на судне во всем чувствовался морской порядок, все находилось на месте, аккуратно прибрано, подогнано, закреплено. И хотя на высокой волне барк сильно мотало и он, переваливаясь с боку на бок, поскрипывал всем корпусом, сработан он был на совесть и еще довольно уверенно справлялся с превратностями своей морской судьбы.

Боцман Дик Пэйли, который спозаранку свирепствовал на палубе, подавая сигналы то своей дудкой, то резким голосом, приказал Егору следить за чистотой и порядком, да, кроме того, помогать коку на камбузе. С утра паренек брался за швабру и ведро и не расставался с ними весь день. Он черпал ведром забортную воду, обливал ею палубный настил и драил его до блеска, пока боцман, пройдя мимо, не кивал и не говорил свое «вэри вэлл».

Потом Егор бежал на камбуз, приносил из топливного бункера кардифский уголь для плиты, выливал помои, помогал подавать обед.