Игрушка Двуликого - Василий Горъ

Клинок, уже почти дотянувшийся до бурой шерсти, бессильно соскользнул в сторону и воткнулся в землю, а когти Хозяина Леса располосовали араллух…

…Что было потом, мальчишка толком не запомнил – «вроде уворачивался», «кажется, бил…», «а когда наконец достал, то отрезал у туши обе передние лапы, потом поднял Лорта и понес его в Шаргайл…». Но это было уже неважно: Испытание Духа закончилось смертью айти’ара. А значит, в сарти Ракташей пришло Горе…

…Когда Зербек обессиленно закрыл глаза и начал клониться вперед, я плюнул на последствия своего поступка и кинулся к нему. Сбил с ног попавшегося на пути хейсара, подхватил мальчишку на руки и рявкнул на весь сарти:

– Лекаря сюда! Живо!!!

Хейсары, одна часть которых сетовала на никчемность нынешней молодежи, «не способной завалить медвежонка», а другая обсуждала будущую тризну, изумленно повернулись ко мне.

Общее мнение высказал аннар рода Уаттах:

– Оставь его… Он – айти’ар… А лекарь сейчас придет…

Меня аж затрясло от бешенства – горцы, трясущиеся над мальчишками до пяти лет и гордящиеся своими воинами, ни во что не ставили тех, кто еще не заслужил Имя!

– Опусти его на кошму… – тихонечко попросила возникшая рядом со мной Мэй. – Я его осмотрю…

– Спасибо… – поблагодарил я, осторожно положил бессознательное тело на белоснежную шкуру и, увидев, что моя супруга пытается расшнуровать тесьму араллуха, протянул ей засапожник.

Мэй благодарно кивнула, распустила шнуровку и закусила губу – лапа медведя переломала мальчишке ребра, и они, проткнув кожу, торчали наружу.

– Бедняга… – сглотнув подступивший к горлу комок, выдохнула моя жена. И, вскочив на ноги, привстала на цыпочки, чтобы найти и поторопить лекаря.

Я встал следом за ней, подобрал брошенный посох и с силой вбил его в землю:

– Ашер’о и ашиар’о! Зербек из рода Ракташ – один из достойнейших айти’аров Шаргайла и я, баас’ори’те, считаю, что он заслужил Имя…

– Чем?! – перебил меня аннар Усмаров. – Он сделал то, что должно!

– То, что должно? – прищурившись, переспросил я. – Скажи, для чего вы проходите Испытание Духа? Для того, чтобы не бояться выходить из сарти, когда за его стенами воют волки?!

Хейсары недовольно зароптали. А кто-то из Оноирэ даже попытался засомневаться в мужестве мальчишки.

– Мы не видели следов, поэтому…

– Медведь – животное! – рявкнул я. – А воины берут в руки меч, чтобы защищать своих сородичей ОТ ЛЮДЕЙ! Этот айти’ар не только вышел из боя победителем – он, будучи тяжело раненным, принес тело товарища домой, то есть победил свою немощь и боль! Не знаю, как вы, а я бы доверил ему свою спину…

Увей, внимательно вслушивавшийся в мои слова, согласно кивнул. И, жестом попросив меня ненадолго прерваться, вскинул над головой правый кулак:

– Баас’ори’те говорит голосом Барса! Эразд Клинок Рассвета, твое Слово!!!

…Лорт из рода Ракташ воином так и не стал, поэтому на его тризне присутствовали только сородичи. Однако отблески пламени погребального костра, разожженного на поминальном поле, отражались от низких туч, краев бойниц и потолка и заставляли вспоминать прошлое. То самое, которое обычно приходило ко мне только в кошмарных снах:

…У лестницы, ведущей на помост, всего четыре перекладины – первая, третья, четвертая и шестая. Там, где когда-то были вторая и пятая – дыры, которые взрослый перешагнет, не глядя.

Увы, я – не взрослый, поэтому перед тем, как поднять наверх маму, останавливаюсь и собираюсь с силами.

Одноногий Данор, опирающийся на свою клюку, начинает скрипеть зубами, а через мгновение на мое плечо опускается пахнущая окалиной лапища Бразза:

– Дай помогу…

Отрицательно мотаю головой, ставлю ногу на первую ступеньку и еле удерживаю равновесие – тело мамы, завернутое в белое полотно, кажется неподъемным.

С ненавистью смотрю на первую дыру и вдруг взмываю вверх – кузнец, не дождавшись моего ответа, хватает меня под мышки и без разговоров ставит на прогибающиеся доски, подаренные мне плотником Ревзаром.

Делаю шаг, за ним – второй. Медленно опускаюсь на одно колено, осторожно опускаю маму на предназначенное для нее место, расслабляю отрывающиеся руки и откидываю угол полотна, до этого момента прикрывавший ее голову: если мне не изменяет память, последние мгновения на Горготе усопшие должны видеть ночное небо.

Вглядываюсь в ее изуродованное, покрытое чудовищными ожогами лицо и с трудом сдерживаю рвущиеся наружу рыдания – мужчина, провожающий родных в последний путь, должен быть сильным.

В глазах начинает щипать. Таращу глаза, чувствую, как щеку обжигает чем-то горячим, и, дотронувшись до нее, вспоминаю про то, что там – одна сплошная рана.

Шиплю на всю поляну. И вздрагиваю от встревоженного крика Маланьи:

– Осторожно, заразу занесешь!

Кривлю губы в презрительной гримасе, пячусь назад, нащупываю лестницу, ставлю ногу на верхнюю перекладину и слышу низкий рык кузнеца:

– Отойди…

Разворачиваюсь на месте и гневно сжимаю кулаки: он несет на помост Ларку! Вместо меня!!!

– Я сам!

– Она для тебя слишком тяжелая… – мрачно бросает он, взлетает по ступеням и оказывается на помосте, который ощутимо прогибается под его весом. – Куда класть?

Место для сестрички застелено ее любимым покрывалом – тем самым, на котором она училась рукоделию.

Провожу по нему ладонью, вспоминаю, с какой любовью и тщанием она вышивала на нем цветы, и закрываю глаза:

– Сюда…

Еле слышно скрипит подошва Браззовского сапога, звякает какая-то железка, а потом мою руку придавливает холодная мертвая тяжесть.

– Открой ей лицо… – напоминает кузнец и, судя по тому, что доски начинают ходить ходуном, отходит на край помоста.

Киваю, открываю глаза, трясущимися пальцами берусь за угол полотна и вскидываю взгляд к ночному небу, чтобы запомнить то, что видит Ларка перед тем, как вознестись. Потом целую сестру в лоб, ласково прикасаюсь к руке мамы и, спрыгнув с помоста, выхватываю из рук Корта Рваной Подметки горящий факел…

Образы были такими же яркими, как в первые годы после ухода мамы и Ларки – я видел сучки и потеки смолы на еловых досках, складки ткани и даже черные черточки заноз в своих ладонях и пальцах. Но при этом боль, которую я испытывал, была терпимой!

«Привык…» – в какой-то момент горько подумал я, повернулся спиной к окну-бойнице и, увидев заплаканное лицо Мэй, сидящей на кровати и кутающейся в одеяло, вдруг понял, что не ПРЕДСТАВЛЯЛ, а РАССКАЗЫВАЛ!!!

– Почему они… – начала Мэй и замолкла, не сумев выговорить слово «умерли».

Я сел на пол прямо там, где стоял, прислонился к стене и криво усмехнулся:

– Ларка была красивой… Такой же, как ты… И однажды попалась на глаза одному ублю… дворянину…

Глава 14

Король Неддар Третий Латирдан

Шестой день четвертой десятины второго травника

—Замок Ромм пал, сир… – расстроенно вздохнула леди Амалия и, закусив губу, обреченно посмотрела на короля.

– Это вас расстраивает? – полюбовавшись на щит с родовым гербом Латирданов, красующийся между зубцами надвратной башни, поинтересовался Неддар.

Насурьмленные ресницы баронессы затрепетали:

– Конечно, сир: теперь вы просто обязаны воспользоваться правом победителя!

Представив себе, чем закончится такая попытка[117], юноша жизнерадостно засмеялся:

– Ну уж нет! Предпочитаю общество девушки, преданной мне…

– …и душой, и телом? – мурлыкнула девушка.

– Ага!

Леди Амалия торжествующе улыбнулась и как бы невзначай шевельнула поводом, в результате чего ее колено соприкоснулось с коленом короля.

– Тогда я могу не ревновать…

– А вы что, ревнивы?! – притворно ужаснулся Неддар.

– О да, сир! Я страшная собственница и готова выцарапать глаза за один лишь заинтересованный взгляд в вашу сторону!

В этой фразе баронессы оказалось так много Чувства, что король невольно хмыкнул:

– Вы – страшная женщина, леди…

– Я?! Страшная?! – глаза Амалии наполнились слезами, а щечки ощутимо побледнели.

«Как они это делают?! – потрясенно подумал король. – Одно слово, которым можно воспользоваться в своих целях, – и мужчина тут же чувствует себя виноватым!»

– Вы потрясающе красивы, леди! – воскликнул он, подъехал вплотную к баронессе и, стянув с мизинца перстень с довольно крупной Слезой Эйдилии[118], протянул его ей. – Настолько, что даже вот это чудо природы рядом с вами кажется обычным серым камнем…

– Тогда зачем вы пытаетесь надеть его мне на палец? – обиженно выпятив губу, спросила баронесса.

– Честно?

– Само собой!