Да воздастся каждому по делам его. Часть 2. Алька - Ирина Критская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аля пошатнулась, уронила ведро, и ледяная вода окатила ей ноги.
– Нет…я.…
Она больше не могла говорить, и бегом бросилась во двор. Во дворе, развязывая веревку на пологе, закрывавшем телегу, возился Борис. Аля было бросилась мимо, но он перегородил ей дорогу.
– Ну? – брат смотрел ей в лицо – Что? На тебе лица нет. Свалил? Я тебе говорил, не вяжись с ним. Парней нормальных мало?
Аля молча отстранила брата и, еле перебирая ногами, ушла в дом.
Бабка, то ли что-то узнала, то ли почувствовала, но Алю не трогала до вечера. Девушка пролежала вниз лицом на кровати до темна, и только когда луна стала большой и яркой, подошла к маленькому окну, выходящему в цыганский двор. Ей не хотелось плакать, она совершенно задеревенела, ни ощущая ни боли, ни разочарования. Просто стояла и молча смотрела на искорки, отлетавшие от уже догоравшего цыганского костра… Тут, кто-то распахнул тяжелую дверь дома, как будто она была бумажной! Дверь отлетела и стукнулась о стену. Тонкий противный голос отца выкрикивал какие -то цыганские слова, резкие противные, похожие на визжащий звук инструмента, впивающегося в металл. Лачо, который вышел первым совсем сгорбился, вжал голову в плечи и молчал. Отец откричался, подошел к сыну, что- то тихо начал говорить, вроде и не кричал. Лачо отвечал так же тихо, и тер и тер дрожащей рукой лоб. Аля очнулась, приоткрыла створку окна, тихонько, как мышка и прислушалась. Она почти не понимала цыганский, но кое-какие слова уже узнавала. В виноватом голосе Лачо слышались нотки покорности и смирения. Он говорил так тихо, что она различила только пару слов: чаюри, румны,
– мэ банго ли, санакуно*.
И вдруг, подняв голову, он посмотрел прямо отцу в глаза – "Нанэ ада вавир прэ свето!!!"*
Отец не слушал. Он стоял под яблоней, рубил ребром ладони по столу и каркал только одну фразу. Аля ее знала и с мертвенным равнодушием слушала через приоткрытое окно – "Парно лубны"…*
Вышла Шанита. Отец развернулся и ушел в дом. Лачо посмотрел вверх и увидел Алю. В мутном свете луны её лицо казалось неживым. Лачо подтянулся на руках, но Аля отпрянула. Из темноты улыбнулась – " Я отпускаю тебя. Совсем".
Опять легла, без слез и чувств, глядя в белеющий в свете луны потолок, по которому, переливаясь прыгал небольшой перламутровый шарик, и вдруг уснула, неожиданно, сразу, как будто выключили что-то у нее внутри. Аля спала крепко и не слышала, как на улице, у палисадника, в мертвую, в кровь бились Борис и Лачо, зверея, грызли друг друга, словно два одичавших пса.
Чаюри -девушка
Румны – жена
Мэ банго ли – Я виноват
Санакуно – золотая
нанэ ада вавир прэ свето… – нету больше таких на свете
Парно лубны – белая шлюха
Глава 16. Сашка
Вы никогда не видели, как из женщин получаются снежные бабы? Аля тоже не поверила бы в это, если бы снежной бабой не стала сама… Это происходит так: откуда-то изнутри, что -то медленно, но верно студит сердце. И в общем, ничего не происходит, только все время холодная кожа и очень хочется спать. Ты ходишь, разговариваешь, но это не ты.
Аля так и жила – ходила в школу, вела уроки, делала все по дому – все точно, вовремя, хорошо, как робот. В её времени и пространстве между пятичасовым подъемом и десятичасовым отбоем шла ровная прямая линия. Аля шла точно по линии, не смотря по сторонам, шла ровно, без спешки, никуда не сворачивая, и от этого мерного движения у нее в ушах все время раздавалось – шшшшшшшшшшш.
… И только дети… Дети, это такие зверьки, которые не верят в спокойное равнодушное шшшшшш, если в самых лучших глазах на свете, всегда живых, ласковых и любящих, кто-то опустил жестяную заслонку. И маленькие ручки держали Алю на краю пропасти, не давая сделать шаг…
В середине ноября, когда на село опустились непрозрачные тучи, и уже в пять вечера серый воздух уплотнялся, тяжелел, и ложился покрывалом, облепляя дома и сараи, в дом к бабе Пелагее явился Борис. Чуть поигрывая своим тонким, кошачьим, ухоженным усом, прищурился, оценивающе посмотрел на сестру, худую, серую, совершенно не похожую на ту, счастливую, золотую, конопатую девушку, всю в сиянье рыжих волос, которая стрелой носилась по деревне всего месяц назад.. Над корытом, по локоть в мыльной воде стирала белье незнакомая сутулая женщина с острыми локтями, ходящими, как челнок туда-сюда.
– Алюсь! Хватит уже. А? Бабку пожалела что ль бы?
Аля медленно подняла глаза, вытерла руки о фартук. Борис был по-прежнему блестящ, вылизан, сиял как медный пятак, хоть и прихрамывал после той дикой драки и ходил с тонкой фраерской палочкой, правда тяжело опираясь об нее на подъёме.
– Чего тебе?
– Женюсь. Вот чего!
– И на ком?
Але было совершенно все равно – кто и на ком, она все спрашивала автоматически, почти не слушая ответов.
– Не поверишь, Линой зовут. Из Саратова, ни хухры тебе. Красииивааяяя.
Борис протянул фотку нежной красавицы с белокожим полным личиком, русалочьими глазами и родинкой над верхней губой.
– И чего?
Але очень хотелось, чтобы Борис, наконец, отстал и ушел куда-нибудь. Но брат отставать не собирался.
– Мы тут решили вечером что-то типа пикничка забабахать. Погодка хоть у поганенькая, зато тепло и дождя нет. Позову ребят, Сашку кстати тоже, у меня еще парочка дружбанов из его училища есть. Знакомить буду вас, страдальцев, с Линой. Эт невеста моя, если чо.
Аля тупо слушала, что говорит Борис и ничего не понимала. Вдруг, как будто ее пнули сзади, бросилась к Борису, схватила его за руки и горячо, глотая слезы, быстро зашептала:
– Борь. Богом прошу. Сходи к Лачо, попроси … Скажи…
Аля запнулась. Она сама не знала, что просить и остановилась резко, опустила голову, слезинки текли и попадали в рот. Борис озверел.
–Дура, б… Ты совсем охренела что ли? Не! Ей в морду насрали, а она ещё и рот подставляет. А ты пойди, дай ему, чо. Может он одууумается… Сватоооов зашлет, к тебе, идиотке. Ты кто там у нас теперь? Белая шлюха?
И видя, что Аля побелевшими пальцами вцепилась в вишню, чтобы не упасть, приобнял её, взял за подбородок.
– Извини. Ушел
