Да воздастся каждому по делам его. Часть 2. Алька - Ирина Критская

Светало. Все устало сидели у догорающего костра. Рая говорила тихо и медленно, бросала тяжелые, маслянистые карты на платок…

– Жизнь у тебя такая разная…и черная, и белая, но всюду светит тебе звезда. Счастливой будешь и несчастной, мужчина твой будет тебя любить вечно, до крови, до смерти. И ты его. И детей вокруг тебя вижу много и здоровых, и больных. Жить будешь долго, хорошо. О смерти не думай, она легкой у тебя будет, заслужишь такую…

Она много еще говорила, но Аля почти не слышала её, засыпала, свернувшись калачиком под ласковой шалью.

....

Уже всходило солнце, Аля и Рая шли, держа под уздцы коня, а чуть сбоку, не сводя с Али пронзительных черных глаз, шел Лачо… У ворот они постояли…Лачо что-то сказал Рае и она посмотрела на Алю испытующе

– Лачо тебя хочет у нас видеть, в субботу эту. У меня свадьба, сегодня девичник был. Придешь? Кстати, Сашку тоже позвали, мать просила. Он нам потом огород вспахать обещал, к осени…

– Он что, знает про твою свадьбу?

–Теперь да…Видишь, хотела своей жизнью жить, так не получается. Сосватали еще в десять меня, он наш, цыган. У него сестра есть, красивая, только таборная, она должна за Лачо идти, в обмен, есть у нас такое. А он что-то крутит, на тебя засматривается. Ты смотри, мать злится, еще порчу наведет. И молчи! Я ничего тебе не говорила.

....

Баба Пелагея стояла во дворе и осуждающе качала головой.

"И ты туда же, тянет что ли? Платок сыми, я отдам им" – и перешла вдруг резко на свой, ей хорошо понятный язык – " До свадьбы иды, ни пидешь, обиды кровной наживешь. Соседи ж". Больше ничего не сказала, отворила ворота, выпуская корову в стадо.

В субботу погода была необыкновенно хороша. Солнышко, ласковое, не очень жаркое, светило уже с утра, хотя в ночь шел ливень. Аля нашла свое лучшее платье, белое в меленький горошек, с кружевным воротничком. Достала черные туфельки, высоко подняла волосы.

– Эх, сережек не хватает, жалко, не взяла ни одни, – пробурчала себе под нос, крутясь перед зеркалом у бабки в комнате – вот так бы хорошо было!

– И кому рядишься, цы'гану этому косматому? Смотри! Он тебя в момент окрутит, вон глазюками стрижет, как коршун. Ты как идешь, он аж белеет, копытом бьет.

Баба Пелагея стояла рядом, спрятав, по своей привычке руки под фартук. Потом подошла поближе, пригладила слегка Але волосы.

– На – ка! Хотела на первое сентября дать. Да ладно!

Аля взяла у нее с ладони небольшие золотые сережки, дутики, с маленькой круглой на каждой, с красивым длинным изогнутым ушком.

– Примерь!

Еще раз посмотрела, подперла рукой щеку.

– Ыды!

Алька вышла на улицу, огромный букет роз, который она нарезала у бабы Тани, тянул руки. В подарок она несла серебряную ложку, которую ей дала бабка, и набор шикарных носовых платков с кружевами, ее личных, ей их подарила мать перед отъездом из той, своей прошлой жизни.

На улице, под длинными плакучими ветвями старой березы стоял Сашка. Он был красив, в белой наглаженной рубашке и лаковых ботинках. Влажные, начесанные назад волосы, еще не легли упрямым привычным вихром, и слегка волнились. Немного бледнее обычного, парень был абсолютно таким, как всегда, только глаза какие- то остановившиеся слегка пугали. Как будто у заводной собачки с вращающимися глазками вдруг нажали выключалку. Он крепко взял Алю под руку.

– Пошли. Будешь моя девушка сегодня! И наплевать нам на всех!

Глава 14. Свадьба

Ворота цыганского дома увили гирляндами цветов – и луговых, и садовых, вперемежку. Запахи трав густо и пряно плыли по улице, смешиваясь с ароматом жареного мяса и пряностей. Открытые настежь ворота перегородили длинной лавкой, покрашенной золотой краской, по ней скакали цыганчата, умытые, наряженные в алые рубашечки, черные жилетики и атласные штаны. Правда все были босыми и деревенская вездесущая пыль въелась в маленькие смуглые ножки черными и серыми разводами, но, несмотря на это, блестящие черные угольки- глазки и кучеряшки над смуглыми румяными мордочками, делали мальчишек похожими на куклят. Девочки же, в длинных разноцветных юбках и шелковых кофточках, все с распущенными волосами, украшенными цветами, с рядами монист на тонких шейках выглядели более взрослыми, стояли поодаль, перехихикиваясь, прыская в смуглые ладошки и слегка жеманясь.

Аля просто впитывала в себя эту красоту, она в первый раз видела цыганский двор таким, обычно эта осевшая в деревне семья, не совала в нос сельчанам свои привычки, они жили скромно, скрытно даже. Но больше всего ей хотелось в компанию цыганчат, побаловаться и поскакать по золотой лавке.

Сашка напряженно всматривался внутрь двора, он был похож на деревянную статую, держал спину прямо, руки по швам. Бледность стала уже очень заметной, на фоне побелевшей кожи синие глаза казались фиолетовыми. Аля резко дернула его за руку, ей показалось, что он сейчас упадет в обморок.

– Хватит дурить. Я тебе говорила, Райка всегда была не по зубам никому из вас, хоть вы все тут и казаки необыкновенные. Цыганкой была, цыганкой и останется, в какие одежки ее не ряди. Хоть профессором медицинских наук станет, а все равно, ночь позовет, так в табор уйдет. Цыганская кровь, не водица. А ты болван! Тыщу раз просила, обрати внимание на Тоньку. Самая красивая ведь девка в селе. Глаза уже об тебя все стесала.

Сашка вроде вынырнул из омута, как-то ошарашенно посмотрел на Алю, но быстро пришел в себя

– Мне ты нравишься! Что Тонька, ты самая красивая. Замуж за меня пойдешь?

– Дурак!

Аля действительно разозлилась, выдернула руку из холодной здоровенной Сашкиной лапы и пошла к воротам.

У ворот веселая толчея односельчан закружила её в небольшом водовороте, оказалось, что пригласили из села не только их с Сашкой. Видимо, цыганской семье, жившей в деревне уже не так просто, было соблюдать свои устои, слишком тесна была совхозная жизнь. Аля увидела и учителя школы, и бухгалтершу, и продавщицу сельпо. И даже председательский уазик стоял в стороне, под кленом у палисадника. Кто-то схватил Алю сзади за плечо, она обернулась. Молодая сноха старшего, русская, приехавшая откуда -то издалека, белокожая и светловолосая, в парчовом платке, туго стягивавшем белокурые косы, смеялась, сверкая золотым передним зубом.

– Глянь! – она раскрыла увесистую узорчатую сумку. Там, кося обалдевшим круглым глазом, сидела рябая курица.

– Галь! Дурочка! Зачем