Дороги, ведущие в Эдем - Трумен Капоте

— Теперь надо догнать этого чертова пса…

— Это верно, — согласился Желтоволосый. — Вот токо мне бы передохнуть малость… Я себе волдырь натер с кулак! Болит — мочи нет!

Покачиваясь под тяжестью ружей и добычи, они затянули песню и двинулись к темнеющим соснам, и лучи заходящего солнца отражались в остекленевших золотистых глазах рыси и плясали в них огненными бликами.

Тем временем Причер уже одолел приличное расстояние. Он не бегал так резво с того самого дня, как за ним погналась змея-обруч[11] и чуть не отправила в самое Царствие Небесное. Из старой развалины он превратился в скорохода и мчался сломя голову. Ступни его уверенно и упруго отталкивались от земли, и, между прочим, тот болевой желвак в спине, что последние лет двадцать не давал ему житья, сразу рассосался без следа. Он и не заметил, как миновал темную лощину, а потом вприпрыжку перемахнул через ручей, да так проворно, что только промокшие штанины комбинезона хлопали, словно крылья большой птицы. О да, он несся, подгоняемый великим страхом, и топот его ног разносился по лесу грозным барабанным боем.

А когда он добежал до кизилового дерева, его и осенило. Пришедшая в голову мысль была настолько беспощадной и ошеломительной, что Причер споткнулся и налетел на дерево, оросившее его дождевыми каплями, отчего он еще больше перепугался. Он потер ушибленное плечо, облизал губы и кивнул:

— Отец мой Небесный, за что же мне это?

О да, да, он догадался. Он знал, кто такие эти незнакомцы, — спасибо Доброй Книге, но это знание, вопреки ожиданиям, не принесло ему успокоения.

Поэтому он поднялся, рысцой пересек двор и взбежал по ступенькам.

На крыльце он обернулся и поглядел в сторону леса. Все было тихо, спокойно: никакого движения, только тени рыскали вдалеке. Над горной грядой веером распускались сумерки. Поля и деревья, кустарники и лозы словно подернулись сеткой, наливаясь пурпурным и розовым цветом, а низкорослые персиковые деревья окрасились серебристо-зеленым. Невдалеке послышался собачий лай. Причер прикинул, хватит ли ему силенок пробежать несколько миль до Сайпрес-Сити, и тут же понял, что это его не спасет.

— Ни за что в жизни!

Закрыть дверь, задвинуть засов — и порядок! Теперь окна… Ах ты, ставни-то давно сломаны и оторваны.

Так он стоял посреди хижины, беспомощный, обреченный, и таращился на квадратные проемы, в которые снаружи через подоконник лезли стебли вьюнка. Что же делать?

— Эвелина?.. Эвелина! Эвелина!

Но в ответ послышался лишь шорох мыши за стеной да шелест календарного листа под игривыми наскоками ветра.

Тогда он, яростно бормоча, заметался по хижине и начал прибирать разбросанные вещи, смахивать пыль по углам да кому-то грозить:

— Эй вы, пауки-дураки да тараканы-смутьяны, а ну, брысь отсюдова! Ко мне идут гости, осененные могучей властью и славой…

Он запалил медную керосиновую лампу (подарок Эвелины на Рождество 1918 года) и, когда пламя разгорелось, поставил ее на полку над очагом возле выгоревшей фотокарточки (ее сделал бродячий фотограф, появлявшийся в этих краях раз в год), на которой можно было различить пухлощекое лицо цвета кока-колы: Эвелина улыбалась, и ее волосы были перетянуты полоской белых кружев. Потом он взбил атласную подушечку (Главная премия за лоскутное изделие, которую Бьютифул-Лав получила на фольклорной ярмарке 1910 года) и гордо бросил ее в качалку. Больше делать было нечего, он поворошил кочергой огонь, подбросил в очаг еще поленце, сел в качалку и стал ждать.

Ждал он недолго. Скоро послышалось пение: басовитые голоса разухабисто горланили песню, которая гулким эхом разносилась по всей округе:

— Я проработал на желе-е-езной доро-о-о-оге всю свою долгую жизнь…

Причер, закрыв глаза и торжественно сложив руки на коленях, мысленно отмерял вехи их веселого путешествия: прошли через заросли пекана… вышли на дорогу… зашли под крону мелии…

(Говорили, что накануне папиной смерти в комнату невесть откуда влетела огромная птица с красными крыльями и страшным клювом, покружила над его кроватью и, прежде чем кто слово успел вымолвить, исчезла.)

И Причер теперь ожидал такого же знамения.

Они поднялись на крыльцо: их сапоги тяжело ступали на просевшие ступеньки. Он вздохнул, услышав стук в дверь. Придется впустить их в дом. Он улыбнулся Эвелине, мельком вспомнил о своих непутевых отпрысках, потом медленно, нехотя дохромал до двери, отодвинул засов и открыл.

Курчавый, тот, что с длинной оранжево-рыжей бородой, первым шагнул через порог и обтер шейным платком квадратное загорелое лицо. Он отдал старику честь, приложив руку к невидимой фуражке.

— Добрывечер, миста Исус, — произнес Причер, низко, сколько смог, поклонившись.

— Добрый! — отозвался Курчавый.

За ним вразвалочку вошел и Желтоволосый, весело насвистывая и засунув руки в карманы плисовых штанов. Он молча смерил Причера взглядом.

— Добрывечер, миста Святой, — сказал Причер, произвольно расставив их в небесной иерархии.

— Здоровки!

Причер суетливо кружил вокруг них, пока все не расположились перед пылающим очагом.

— Как чувствуете себя, джентмены? — спросил он.

— Не жалуемся, — ответил Курчавый, с веселым изумлением разглядывая вырезки комиксов и календарь с полуголой девицей на стене. — А ты, дед, на девок заглядываешься!

— Нет, сэр! — важно ответил Причер. — Девицы меня не антересуют, нет, сэр! — И для верности энергично замотал головой. — Я же христианин, миста Исус, истинно верующий баптист, добрый прихожанин церкви Утренней Звезды в Сайпрес-Сити.

— Не обижайся, дед! — сказал Курчавый. — Как тебя звать?

— Звать? Как же, миста Исус, вы разе не знаете, что я Причер? Тот Причер, который беседует с вами, почитай, уж цельных полгода.

— А, ну как же, как же… — Курчавый по-свойски хлопнул старика по спине. — Конечно знаю!

— Что это за хрень? — воскликнул Желтоволосый. — Что вы мелете?

— Да сам не пойму, — пожал плечами Курчавый. — Слушай, Причер, у нас сегодня был трудный день, и что-то в горле пересохло… Не поднесешь?

Причер лукаво улыбнулся, воздел руки и заявил:

— Я в жизни ни капли в рот не брал, чесслово!

— Да я про воду, дед. Простой воды у тебя не найдется?

— И чистый черпачок! — добавил Желтоволосый. Парень этот был привередливый и, по всему видно, раздражительный, несмотря на внешнюю веселость. — А зачем ты такой огонь развел, а, дед?

— Чтоб здоровье укрепить, миста Святой. Знобит меня оченно сильно.

— Эти цветные все одинаковые… — пробурчал Желтоволосый. — Как будто их на конвейере клепают! Вечно болеют и вечно выдумывают всякую чушь!

— Я не болею! — возразил Причер, просияв. — Я чувствую себя оченно хорошо! Так хорошо, что лучше и не бывает. — Он погладил подлокотник кресла-качалки. — Идите-ка посидите в моей качалке, миста Исус.