Категории
Самые читаемые
RUSBOOK.SU » Проза » Советская классическая проза » Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров

Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров

Читать онлайн Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 64
Перейти на страницу:

Кондратьевна все постукивает пальцем по клеенке, словно отдельным от руки крючком:

— Зыринка, та за Баб-карьером произрастает…

Все вроде бы невзначай опять кратко взглядывают на бабку Глазливую.

Я лежу на пахучей овчине, ощущаю всем телом нутряное тепло русской печи. Она, протопленная днем, медленно остывает. Полати кажутся широкой спиной большого и доброго животного. Мальцом я карабкался сюда под ласковое и успокаивающее тепло бабушкиного тела. И тепло это было неотделимо от тепла самой печи.

В ногах под потолком всегда висели пучки разных трав. Я не помню, чтобы ими пользовались. Маленькие желтенькие цветочки от прикосновения хрупко рассыпались, теряясь крошками в лохматых завитках овчины. Они создавали особый, еле уловимый аромат терпкости и домашнего очага. А еще пахло испеченным хлебом и румяными булочками, посыпанными корицей, густыми мясными щами, шанежками из творога, тыквенной кашей, прокаленными днищами чугунов и противней, подгоревшими валенками и бельевой вываркой.

Сейчас печь источает густой и сытный запах бабушкиной горошницы.

Задвижка дымохода служила отцу хранительницей папирос и одновременно пепельницей. Тайком я как-то попробовал табаку, и меня, задохнувшегося от кашля, стащили с полатей, чтобы выпороть. Вторично это случилось, когда я столкнул кота в квашню с тестом.

Летом печь затапливалась редко: либо просушить избу после дождей, либо в грибную пору. Три дня под теплыми кирпичами, в самом чреве печи сохли в чугунках с песком нанизанные на остроконечные палочки отборные белые грибы.

Убаюкивающе тикают старинные ходики. Проснулся и неуверенно стрекнул пожилой сверчок, наш вечный домосед. Я дремотно разглядываю сверху нашу кухню и сидящих, кто где, старух. У каждой, впрочем, свое излюбленное место. Кондратьевна всегда сидит по левую сторону стола, возле окна. Напротив — бабка Калина. Глухая Липа, привалившись спиной к печи, что-то вяжет из распущенной старой кофты. Бабке Лампии больше по душе бабушкин сундук, а в ногах, у порога, не любимая всеми Глазливая. Ну а моя бабушка на одном месте не сидит.

Мой взгляд скользит, не задерживаясь, по привычным сызмала предметам и вещам: засиженной мухами картине «Меншиков в Березове»; деформированному черному кругу громкоговорителя, который, сколько я помню, вещал с простуженной хрипотцой; резной и всегда пустующей полочке с приклеенными ракушками; отрывному календарю — каждый сорванный листок прочитывался отцом вслух; небольшому буфету с треснувшим стеклом; мятому самовару…

Разве мог я тогда подумать, что спустя четверть века буду мучительно восстанавливать в памяти, словно крайне необходимое, все подробности обстановки нашего дома? Многое я бы сейчас отдал, чтобы иметь у себя в современной квартире хоть осколок, кусочек тех вещей, которые были частицей нашего дома!

— О господи! — всплескивает руками Глазливая. — Память-то совсем никудышная. Белье-то у меня все висит, а уж темно… Кабы кто не снял…

Она поднимается, нерешительно переступает у порога, все еще надеясь на предложение остаться. Но все молчат. Решает слово моей бабушки.

— Сымешь белье — приходи есть горошницу.

— Уж и не знаю, приду ли… Ну, я побегла, ненароком кто сымет белье.

Ушла.

— Придет, придет! — хрустнула спиной Кондратьевна. — Знаю я эту ерефелку, не белье ее сманило, к Марье Наумовне, слышала, сын с невесткой приехал. Как же, надо и там побывать! Завсе перебегат из дому в дом туды, сюды, везде тараторит, того да другого перешевернет. Злокоманка этакая!

— Чего уж на нее серчать-то теперь, — говорит примирительно бабушка. — Одна ведь, как есть одна.

Бабка Лампия подается всем своим грузным телом вперед:

— А кто виноват? Сама и виновата. Невестка-то ай хороша девка была. Ан нет, измытрафырила всю: то не так, это не так. Засудачила вконец перед всем миром. Вот и сбегла с муженьком куда глаза глядят.

Кондратьевна стучит в нетерпении пальцем-крючком по клеенке и уже собирается с духом рассказать «всю как есть правду» о своей скотинке, но неожиданно вступает бабка Липа. Из-за своей глухоты она имела привычку внезапно встревать в разговор, и, конечно же, совершенно невпопад. Но тут она по лицам сидящих уловила содержание разговора и решила внести свою посильную лепту:

— Бабы, вот мой крест! Третьеводни курочка моя ненароком заскочила в ограду к Глазливой. Тащу я ее, окаянную, а она квохчет и квохчет, аж у самой что-то вот тут нехорошо сделалось. Ну и что вы думаете? Поутру-то курочка снеслась посередь улицы. Яичко мягкое такое, да двужелтячное. Быть, девушки, беде!

— А ты бы с курочкой, как только ее выводила от Глазливой, да обошла бы три раза вокруг ее дома, и дело с концом, — кричит в ухо Липе моя бабушка… — Говорят, от живоглазья помогает шибко.

— Кабы знать, Матвеевна…

Бабка Калина, светло и озорно постреливая своими все еще красивыми глазами над припухшими смуглыми скулами, доверительно и быстро тараторит:

— От живоглазья, девицы, другое есть средство — вернее самого верного. Есть на свете остров, на острове камень, в камне заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце желток, в желтке каменек. Это и есть сглазу смерть. Взять каменек да проглотить в вечерок.

— Двужелтячное, и я говорю, — утвердительно кивает Липа.

Калина мягко смеется:

— Ну тя, бабка, не про то разговор.

— Каменек тот да моей Ноченьке. А молоко-то было густо-густо, а на сметане — жарь, не хочу, без всякого масла, — пытается свернуть разговор в нужное русло Кондратьевна. А чтобы не перебили, громогласно и сурово начинает: — Это, девицы, еще Ночка жива была. Приносит Глазливая мне как-то свою собачонку — пущай, грит, Кондратьевна, поживет у тебя с недельку, я, грит, к сыну — туда и обратно — не задержусь, значит. Что сказать? Пущай живет собачонка, не объест, чай. А вышло? Возвращается Глазливая от сына, собачонку, ясно, к себе, а та — на-кась, вертается ко мне ночью да так жалобно скулит, аж сердце разрывается. Я ее — туда, она опять ко мне… Так и прижилась. По правде, и я-то к ней попривыкла, ничего собачонка, ласковая, не пакостная. А все одно — приворожила, значит, к моему дому, не нужна стала собачонка…

Бабушка, толкая ухватом чугуны, утробно проговаривает в печь:

— Лиху-то она тоже хватила, сердешная. Чего уж теперь… Всех скоро приберет бог…

— Лиху — не лиху, — разгибается Кондратьевна, но уже без хруста в спине, — а гулеванька по молодости была, свет такой не видывал. Выпьет с полведра и проспит до утра. И все ей знакомы: и зустречны, и поперечны… А мы детей ростили, за скотинкой ходили, мужей обстирывали… От зари до зари, бывало, не разогнешь спину, то-то вон сейчас и ломает. А она, знай, только мужниными деньгами клочить да по чужим дворам ходить…

— Бог простит! — снова пытается заступиться за Глазливую моя бабушка.

Какой-то посторонний звук, напоминающий дребезжание листового железа, выводит меня из сладкой дремоты. Репродуктор, хрипнув, прокашливается и простуженным голосом начинает вечернее вещание:

— Съезд архитекторов Эстонии. Хиросимская трагедия не должна повториться… Итоги Женевского совещания глав правительств четырех держав… Освобожденные советские моряки танкера «Туапсе» выехали на родину…

В репродукторе опять верещит, словно на птичьем базаре. Бабушка потянулась к «тарелке», что-то там крутит. Диктор, будто прочистив горло, снова говорит, правда, с некоторой дрожью в голосе:

— Нью-Йорк. В американской печати появились сообщения о планах запуска в верхние слои земной атмосферы сверхвысотных летательных снарядов. Печать называет их «искусственными спутниками Земли», «сателлоидами»…

— Евона куды замахнулись, антихристы, — комментирует сообщение бабка Лампия. — Мой-то старшой, который на ироплане летает, сказывал, скоро к звездам направят людей.

— Не ходи, конда, в пенду! — наставительно и непонятно проговаривает бабка Калина.

— Чего, чего? — Я выглядываю из-за дымохода.

— Не ходи, конда, в пенду, — повторяет с лукавой улыбкой Калина.

— Что за конда и… пенда?

— Загадка така, сынок. Кот, не лезь в печь…

— Ну и загадка. Армянская, что ли?

— Зачем армянская? Наша, московская. От бабки слыхала: не ходи, конда, в пенду: в пенде канда проклянда.

Кондратьевна громко вздыхает:

— Проклянда не проклянда, а зустречь прогерсу, девушки, нету никаких препятствий. Это не сглаз. Иропланы летают, машины под носом шмыгают, поезда дудолят… Белый свет иным делается.

— …В Хиросиме открылась Международная конференция за запрещение атомного и водородного оружия, — сообщает радио.

— Войны бы хоть не было, — говорит печально бабушка, помешивая ложкой в чугунке.

— Война от жадобы, — определяет Лампия.

Глухая Липа с мучительным сосредоточением на лице вслушивается в разговор подружек, стараясь ухватить хоть одно слово. Она даже одно ухо выпростала из-под платка и часто-часто моргает белесыми ресницами.

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 64
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров торрент бесплатно.
Комментарии
Открыть боковую панель
Комментарии
Сергій
Сергій 25.01.2024 - 17:17
"Убийство миссис Спэнлоу" от Агаты Кристи – это великолепный детектив, который завораживает с первой страницы и держит в напряжении до последнего момента. Кристи, как всегда, мастерски строит