Студенты. Книга 2 - Анатолий Аргунов

Савва Николаевич родился почти сразу после войны, самой жестокой и тяжелой во всей истории человечества. И его Родина с усатым Сталиным во главе выиграла эту войну. Не победили бы никогда параноика Гитлера, если бы не дядюшка Джо, как называли за спиной Иосифа Сталина. И тут ничего не поделаешь, не стереть из памяти народа таких людей.

Чайник уже вскипел, щелкнув выключателем. Савва Николаевич, не дождавшись Володьки, стал хозяйничать сам. В столике рядом нашел кофе «Чибо», коробку конфет, сахарницу с песком, чашечки, перевернутые вверх дном на маленькие фарфоровые блюдца. «Никак настоящий китайский сервиз?» Взял одну чашечку, которая почти ничего не весила. «Точно, настоящий фарфор». Сделав себе кофе покрепче, Савва Николаевич окунулся в свои наболевшие мысли. Телевизор хоть не включай: «Наша РАША», «Дом-2», «Если это любовь», «Комеди Клаб». Господи, чего только нет. И вся эта помойка льется на головы неискушенной молодежи. Савва Николаевич хотел было выругаться, но в это время щелкнула дверь и на пороге появился хозяин кабинета, Володька Хайшин.

— Ты куда запропастился, я уже кофе выпил. Сижу — всякую ерунду пропускаю. А тебя нет и нет.

— Сложный случай, Савва. Вчера пульмонэктомию сделал, а культя подкравливает, отвезли на снимок. Вроде бы ничего, шов на месте…

— У тебя что, некому скопию сделать, сам облучаться ходишь, — не выдержал Савва Николаевич. — Сам-то видел себя в зеркале. Ты же высох весь, одни кости остались да седина…

— Савва, брось эту тему: если бы мы все боялись, нечего в нашей профессии делать. А то ты не смотришь на рентгене, когда тебе надо. Ну, вот и доказательство. Давай не будем о работе, она все время с нами. Как тебе брат?

— Плох совсем, по-моему, никакой, — ответил грустно Савва Николаевич. — Собственно, за этим и зашел к тебе. Что делать-то? Леонид сегодня потребовал, чтобы мы укололи его, если нет надежды. Я, как мог, отговаривал, но, видно, он не поверил. Мне показалось, что он даже попрощался со мной. Что скажешь?

— А что я скажу тебе, Савва, ты не хуже меня знаешь… доживает на стимуляторах и обезболивающих. Сильный организм у него, другой бы давно ушел. Он же держится, хотя ни одного органа не осталось без метастазов. Может, и впрямь эвтаназию применить?

— Брат попросил меня сегодня об этом, — Савва Николаевич тяжело вздохнул и посмотрел на Володьку. — Мучается он…

— Савва, противозаконно, мы же клятву с тобой давали сделать все, чтобы спасти человека. Нет там слов об эвтаназии. А значит, не должно быть и сомнений. Иной так мучается, не приведи бог. Так и хочется аппарат отключить, а смотришь, через неделю лучше стало. Неведома нам пока, Савва, сила человеческого организма, неведома. Гены открыли, клонировать научились, пересадку органов за рядовую операцию считаем. А вот что на самом деле внутри нас, никто не знает. Что завтра нам организм выдаст, нет на этот счет никаких научных исследований. Все больше по практике выживания, о силе духа — ничего. Так, шарлатанские рассуждения о том о сем. Непостижим человек, непостижим, и это правильно. Хочется все узнать, но объем знаний должен на чем-то кончаться. Иначе все до винтика разберем, а собрать не сможем. Так невзначай цивилизацию можно уничтожить. Да что цивилизация, целые миры под угрозой окажутся.

— Володя, давай ближе к делу, — остановил философствование друга Савва Николаевич.

— Извини, Савва, но без этого односложный ответ: «не могу это сделать» — тебе покажется оскорбительным.

— Нет, почему же, нормальный ответ. Собственно, другого и не ожидал… Сколько он еще протянет, ты хоть намекни, а то я собрался улетать за границу почти на неделю. Не знаю, лететь или нет: вдруг с Леонидом за это время что-то случится. Оттуда так просто не вернешься.

— Загадывать не будем, Савва, но если надо, лети: неделю, а может, и больше проживет. Пока есть желание и силы бороться, пусть борется. Лечить, конечно же, такую патологию сейчас Савва, нечем, скальпель тоже не помощник… — Володька сел в кресло и замолчал.

— Как дети-то, внук? — перевел разговор Савва Николаевич.

— Да внучок скоро школу заканчивает, ходит ко мне, присматривается. Может, пойдет по стопам всех Хайшиных, но сомневаюсь. Заходит, сразу ноутбук достает и что-то все в Интернете ищет, что-то пишет. Поколение Next! Ничего не поделаешь, Савва, каждому времени свои песни, свои увлечения. Наши-то помнишь? В киношку сходить, мороженое эскимо за 12 копеек съесть, девчонку газировкой угостить, песни Высоцкого послушать. А нынешние ребята раскованные, ничего не стесняются. У меня два аспиранта на практике, так хоть запрещай, не запрещай, на таком сленге между собой говорят, что у меня внутри все кипит. Молодые, образованные, а слов русских подобрать не могут. Ништяк, клево, круто, бухнули, зависли, нирвана, бабки… Тьфу ты, говорить больше не хочу. — Володька снял очки. — Будешь еще кофе?

— Нет, хватит, — ответил Савва Николаевич.

— А мне вот уже совсем нельзя, — с сожалением произнес Володька и тоскливо посмотрел на банку «Чибо». Пью теперь чай фруктовый «Пикник», чтоб его…

— А что так, Володя?

— Сердечко пошаливает, после кофе так начинает молотить, что аритмия появляется. Запретил кардиолог, говорит, не прекратишь, на кардиостимулятор переводить будем. Вот дожили, Савва, с кардиостимулятором ходить буду… Кто бы мог подумать. Думал, сносу мне не будет.

— Володя, ты не шути с этим. Если говорят, то остерегайся. У меня тоже так вышло, что не верил в свою болезнь, пока не прооперировали. Металл и то устает, а человек, он же не из бетона сделан… Сами должны понимать, а не хотим. Врачи — самые большие агностики. — Савва Николаевич посидел какое-то время, наблюдая, как Володька заваривает пакетик фруктового чая. — Значит, не считаешь мою поездку невозможной, с братом будет порядок? А, Володька?

— Слушай, Савва, не вешай на меня ответственность за твои поступки. Ты сам профессор и все прекрасно понимаешь: брат может умереть в любую минуту. Нет никаких гарантий. Ехать тебе или нет, решай сам. Я единственно, что обещаю — сделаю все, что смогу. Ты же знаешь меня.

— Спасибо, Володя, ты всегда был таким. Мне сейчас очень погано. Брат один остался старше меня, он уйдет — моя очередь. И потом, нет у меня сегодня ближе его никого. Никогда об этом не думал, а вот только сейчас понял: умрет брат, уйдет с ним все — мое детство, мои мечты, моя любовь к родному дому, к нашему разъезду. Никто и ничто больше не будет меня связывать с прошлым. Жутко потерять прошлое, жутко, Володя!

— Ну что ты так расстроился, Савва! Жить все равно нужно. Как-никак, мы в ответе за остающихся после нас. Твой внук, дети — они должны чувствовать опору, без нее, без тебя старшего Мартыновы — не Мартыновы, а просто однофамильцы. Так было, так и должно быть. Не нами заведено, нашими отцами, прадедами, прапрадедами. Я отца своего почти не помню, но всегда о нем думаю, как бы он то или иное сделал, что сказал. Говорю себе: «Нет, Володька, батя бы тебя не похвалил…» А то, что мы становимся во главе семейств, значит, пришло время… Наше время возглавлять род. У меня мать долго была первой, как ни уберегал, а ушла, царство ей небесное. Вот теперь я сам встал впереди всех… Закон жизни, Савва, и нельзя обижаться или плакаться… Это настоящая, а не придуманная книжная жизнь!

— Ну мне пора! — Савва Николаевич встал. — Извини Володя, поеду, и время уже вечернее, тебе тоже домой нужно…

Они попрощались. Савва Николаевич вышел на улицу. Слякотная и грязная осень глухим стоном заполнила улицы города. Заляпанные машины медленно ползли вдоль тротуара, словно парализованные. «Господи, помоги и укрепи! — перекрестился мысленно Савва Николаевич на куполки, возведенной недавно на территории больницы церквушки. — Вот ведь как, когда был студентом, атеистом себя считал стойким. И надо же, сорок пять лет прошло, вроде бы ничего во мне не изменилось, а на религию потянуло. Старею или умнею? Наверное, и то и другое. А жаль, глупцом так хочется побыть!»

И тут Савва Николаевич вспомнил свою тетку. Когда студентом приходилось бывать у нее в гостях, тетка всякий раз заводила разговор о крещении.

— Давай, Савва, я тебя окрещу, негоже православному без крещения жить. Мало ли, что в жизни случится, а тебе и опереться не на кого. А так все Бога попросишь!

— Ты чего, тетя, я же советский студент, комсомолец, в конце концов. Какой Бог, какая опора. Опора на научный коммунизм, это понятно, но на абстрактного дедушку-Бога?! Ерунда какая-то!

— Не говори так, не говори, — махала руками и шикала на Савву тетушка. — Разве так можно. Вера в Бога твоей науке не помеха, а, наоборот, помощь. Бог-то, он все видит и все слышит, не даст плохой поступок совершить, убережет от дурного глаза и соблазна. Великое дело — вера, Савва, попомнишь мое слово, все безбожники к Богу вернетесь. Все до единого, ну разве кроме дураков. Тем все равно: что лоб, что поп. Вот у нас на фабрике-то директор ушел с должности и сан принял. Теперь в церкви на Малом проспекте служит батюшкой. А какой идейный был, не подступись. Маркса вашего наизусть цитировал. Бывало, на собрании как начнет резать цитатами, так секретарь парткома не знает, что после этого сказать. А тут вдруг однажды пришел директор в горком, партбилет на стол и заявление: мол, так и так, переосмыслил всю свою жизнь и понял, что заблуждался. Окрестился и в батюшки подался. Теперь вся фабрика к нему на службу ходит… А ты говоришь, комсомолец. Заблуждаться можно до седых волос, а в молодости само собой. Девчонкой-то я от бабушки Тани, когда она в церковь ходила, пряталась. Не хотела службу стоять, убегала, чтобы с собой не брала. А в блокаду и защитить некому было, кроме Боженьки, он-то и уберег меня. Мне, сопливой девчонке, одной бы не выжить. А баба Таня дала еще до войны иконку Иверскую, говорит: едешь в большой город, трудно будет — помолись, и помощь придет. Не верила, как и ты сейчас. А вот она-то меня и спасла. — Тетушка повернулась к иконке, стоящей на видном месте в книжном шкафу, и, перекрестившись, продолжала: — Спасла она меня в блокаду. Солдатиками на фронте две старшие сестры, Настя и Прасковья, на работах под Ижорой, а я одна. Ни продуктов, ни денег… Как выжила, только один Бог и знает. Он помогал, пока не эвакуировали через Ладогу. Ничего не взяла, только вот иконку с собой захватила. И на льду-то спасло: машина перед нами под лед ушла прямо с людьми, а мы живы остались.