Студенты. Книга 2 - Анатолий Аргунов

Савва как-то попросил:

— Дед, дай и мне попробовать твою трубку?

Дед усмехнулся:

— Ну на, попробуй, — и протянул Савве мундштук.

Тот, совсем как дед, попыхтел сперва, а потом глотнул дым и, закашлявшись, чуть не выбросил трубку.

— Забери, забери обратно, — закричал мальчик.

— Ну что, накурился? То-то, знай, что курить могут только взрослые, да и то не все, — засмеялся дед, забирая трубку у внука. — Будет тебе впредь наука.

А еще дед очень любил давать поручения. Они вроде бы и не трудные, но всегда требовали внимания и сосредоточенности. Например, он посылал внука в магазин купить хлеба, буханку черного, пять коробков спичек и селедки ровно один килограмм.

— Только смотри, селедка должна быть серебристая, а не желтая. Понял? — напутствовал дед внука. — На вот тебе один рубль, купи себе потом стаканчик мороженого.

Савва несся со всех ног в сельмаг. Там всегда кипела жизнь. Мужики толпились у буфета, ожидая свежее бочковое пиво, женщины стояли в очереди за продуктами, ребятня бегала вокруг них, выпрашивая мелочь на мороженое. Савва встал в очередь за женщинами. Когда дело дошло до него, продавщица с ярко накрашенными губами спросила:

— Чего тебе, мальчик?

Савва растерялся. Спросил сначала спичек, потом вспомнил про буханку хлеба.

Отсчитав пять коробков спичек и подав буханку черного хлеба, продавщица переспросила:

— И все?

И тут Савва вспомнил:

— Селедок килограмм.

Продавщица кинула на весы три большие селедины.

— Ровно кило, — сказала она, заворачивая селедку в серую оберточную бумагу. — Теперь все?

— Все, — тихо ответил Савва, складывая покупки в сетку-авоську.

— Ну тогда держи сдачу. — И продавщица отсчитала ровно десять копеек.

Счастливый Савва сразу же направился к мороженщице и на оставшиеся десять копеек купил так любимое им лакомство. Женщина подала бумажный стаканчик с белым-белым, как снег, мороженым и деревянную палочку. Примостившись в сквере на пеньке под акациями, Савва с наслаждением поел мороженого, до блеска выскреб палочкой стенки и дно стаканчика. Вздохнув, что мороженое быстро закончилось, Савва поплелся к дому. Дед уже, кажется, ждал внука.

— Ну показывай, что купил.

Савва радостно отсчитал пять коробков спичек, вынул буханку хлеба и выложил уже промокшую бумагу с селединами.

— Все как ты говорил, — отрапортовал Савва.

Но дед развернул бумагу и тут же отдал селедку Савве.

— Неси обратно. Не та селедка. Я тебе сказал купить серебристую, а ты принес желтую.

И только сейчас Савва вспомнил наказ деда. Слезы навернулись на глаза.

— Я забыл… Забыл я…

— Ладно тебе, дед, ребенка ругать. Я схожу, обменяю. Мне все равно туда надо, — как всегда, заступилась бабушка Таня.

— Нет, пусть сам исправляет ошибку, — строго сказал дед Саша.

Спорить с дедом бабушка не смела. Она знала его крутой нрав. Все равно своего мнения не переменит.

Савва, схватив селедку, бегом побежал в магазин. Продавщица сразу же заметила мальчика, стоящего со слезами на глазах.

— Ну что, не то купил?

— Тетенька, мне нужна селедка серебристая, а не эта. — И он протянул мокрый сверток.

— А чей ты? — незлобно спросила продавщица, забирая обратно селедку.

— Да верно бабы Тани, кажется, к ней внук приезжал, — ответила какая-то женщина из очереди.

— Деда Саши, — усмехнулась продавщица. — Тот не только ребенка, бабку свою куда надо пошлет, если не по нему, — сострила она.

Но ее никто не поддержал.

— На вот твои серебристые селедки. Ровно кило, — подала продавщица новый сверток из той же серой бумаги. — А сдачи тебе не будет. Еще семь копеек мне задолжал. Серебристая-то селедка немного дороже. Ну да ладно, баба Таня отдаст. Деду-то не говори об этом, а то снова рассердится, — напутствовала подобревшая продавщица мальчика.

Так, шаг за шагом, Савва познавал сложный мир взрослых отношений. И когда ныне говорят о конфликте поколений, отцов и детей, спорщикам всегда нужно вспомнить о своем детстве. Если в детстве были такие воспитатели, как дед Саша, никаких конфликтов не может быть, не возникнет почвы.

Дед Саша умер как-то вдруг на квартире у дочери в Ленинграде, за несколько лет состарившись до немощи. Память о нем напрочь засела в мозгу Саввы Николаевича. И если ему не хватало аргументов при воспитании своих собственных детей, то он находил нужные доводы в поступках легендарного деда Саши.

Глава 6. Эвтаназия

Савва Николаевич долго не мог отойти от мыслей о своем детстве, о тех близких и любимых им людях: матери, отце, бабушке Тане, дедушке Саше, о брате Лешке и сестре. Почти всех их уже давно нет в живых. Сестра умерла прямо в лесу от приступа бронхиальной астмы, когда ей не было еще и сорока лет. Вот теперь умирал от рака старший брат, Лешка. Савва Николаевич пристроил его в хорошую клинику, но уже ничто не могло спасти Леонида. Метастазы проникли во все органы и оперировать было бесполезно. Лешка умирал тяжело и долго. Савва Николаевич, когда приезжал к нему в больницу, каждый раз расстраивался так, что долго не мог прийти в себя от увиденного. Ранее всегда веселый и общительный брат с фигурой античного воина, у которого мышцы рельефно выделялись при каждом движении, сейчас представлял собой ссохшийся живой труп. Мышц туловища уже давно не было, лишь серо-желтая кожа обтягивала скелет. Глаза Лешки запали и потухли. Серый цвет лица и вылезающие волосы дополняли эту безрадостную картину.

Входя в одноместную палату к брату и стараясь говорить как можно бодрее, Савва Николаевич обращался к нему:

— Ты сегодня выглядишь получше, Леонид.

Тот едва заметно улыбнулся.

— Препарат, который ты мне прислал, помогает… вчера даже немного поел, — тихо отвечал брат, едва шевеля губами.

— Вот и отлично. Капельницы ставили?

— Да, если бы не они, умер бы давно. Через них и подпитывают, и что-то вводят, обезболивающие или еще что. После них сплю, и боль не так мучает. Только ночью наркотики вводят, а днем терплю. Не дай бог наркоманом стану.

— Да нет, брат, наркоманом ты если не стал, то сейчас точно не станешь. Принес тебе соков разных. Ты любишь яблочный, но я взял и апельсиновый, манго и гранатовый. В нем много железа и витаминов, тебе сейчас они нужны, — пытался Савва отвлечь Леонида от разговора о болезни.

Но тот упорно вел к мучившему его вопросу:

— Скажи, Савва, только честно — я умираю, да? Не говори, что не знаешь: ты ученый, сам оперируешь… Скажи, а то я устал бороться. Если нет надежды, то попрошу, чтобы усыпили и все… Хватит небо зря коптить и всех беспокоить.

— Послушай, Леонид. — Савва Николаевич звал своего брата всегда так, а не Лешка или Алексей, как все вокруг (так он привык с детства и сейчас не изменял своей привычке). — Можно мне не отвечать на твой вопрос? Я твой брат, ученость здесь ни при чем. Никто не знает, кому и сколько суждено жить. Мне приходилось видеть умирающих людей, которые, я считал, не дотянут и до утра, а они выздоравливали и на своих ногах уходили домой… И наоборот, шутники, у которых все было хорошо, вдруг ни с того ни с сего умирали. Вопрос, который ты мне задал, Леонид, ответа не имеет. Хочешь вылечиться, это уже половина успеха, вторая — врачебное искусство. Помню, один герой романа высказал по этому поводу мудрую мысль: ошибки архитектора скрывает план, а ошибки врача — мать-земля. Правда, про ошибки самого писателя ничего не сказано. Как ты думаешь, Леонид, может, писатель ошибся?

Беседуя, Савва Николаевич внимательно смотрел на брата. Он очень хотел как-то отвлечь того, но прежде всего себя, от страха перед неизбежностью. Она страшной и неотвратимой морской воронкой подобралась к брату — еще один миг и засосет его безвозвратно.

Леонид, видно, это понимал, но он верил ему, брату Савве, светиле медицины, и, если бы почувствовал хоть какую-то фальшь, то умер бы быстрее, чем отведено ему Богом.

— Не знаю, писатели, как и артисты, для меня люди непонятные. Иногда удивляюсь, как они так себя ведут в обществе, хотя пишут вроде бы простые и понятные вещи, играют отлично свои роли. А почему, Савва, ты переключился на писателей? — И Леонид впервые за время их беседы поднял глаза, внимательно посмотрел на Савву Николаевича.

— Да так, просто хотел тебя отвлечь от грустных мыслей.

— Нет, Савва, не просто, ты никогда в жизни ничего не делал просто так. Я даже удивлялся тебе. Кто бы мне сказал в детстве, что ты станешь врачом и ученым. Но ведь ты стал… Вопреки всему — послевоенный голод, холод, студенческая неустроенность, отец — простой железнодорожник, а сын — врач, ученый. Ну о себе я не говорю. Мне не хватило силы воли. Вот если бы мне такую, как у тебя, устремленность, я, наверное, горы бы свернул, а так, сам видишь, ничего после себя не оставил. Сын где-то на чужбине, со мной не знается. Жена ушла, вторую сам бросил… Один ты у меня остался и больше никого. Спасибо, что ходишь, помогаешь… Иногда проснусь и думаю: что меня держит на этом свете… и не нахожу зацепки. А вспомню тебя и вроде бы знаю зачем: брат у меня есть, нельзя же его огорчать. Вот и тяну из последних сил… Дай отмашку, Савва, и сам перестану мучиться, и тебя мучить не буду. Честное слово, подустал я. Скажи, чтобы дали чего-нибудь из лекарств, уснул и все. Сам на себя руки наложить не смогу. Не тот у меня характер, хотя и не трус, а что-то удерживает…