Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери - Сара Лейбовиц

Пока мы жили в блоке 16, я входила в постоянную группу из пяти человек, и мы почти всегда стояли в одном ряду. Первой была Шейви Аврам, двадцатипятилетняя, незамужняя. Второй – Ийдис Аврам, которой исполнилось двенадцать, но она выглядела старше. Из-за возраста, а еще потому, что она в Комяте лишилась отца, мы все присматривали за ней. Я была третьей, а четвертой – Малка Дейч. Пятой была ее сестра, Иегудит Дейч.

После утренней переклички каждой пятерке девушек давали кружку чая – темной жидкости без сахара. Таким был «завтрак» в лагере.

Дальше нас группами по сто человек водили в туалет. Оттуда мы шли на работу: сортировать одежду. Стояло лето, дни были длинными, и мы работали подолгу, до самой темноты. По воскресеньям мы работали до полудня, а потом нас отводили обратно в блок, где мы без дела дожидались вечера. Иногда нам приказывали стоять во дворе, а иногда велели лежать на нарах.

Мы постоянно были голодны. На работе, когда мы сортировали одежду, обеда нам не давали, считая, что мы все равно потихоньку набиваем рты пищей, которую находим в чемоданах. Но еду мы могли брать, только когда капо на нас не смотрели.

Иногда мы находили среди вещей высохшие булочки или печенье. Девушки отвлекали капо какой-нибудь шуткой, и пока все смеялись, можно было затолкать еду в рот. Если капо поворачивала голову до того, как прожуешь, тебе доставался сильный удар.

Иногда по дороге, в грязи, мы находили грязные корнеплоды. Если удавалось наклониться и подобрать овощ, пока капо не видит, мы совали его в рот прямо так, неочищенным и грязным.

Когда мы возвращались вечером в блок, начиналась еще одна перекличка, на которой нас пересчитывали. Нас тщательно пересчитывали по утрам и вечерам, чтобы убедиться, что никто не сбежал, как будто можно было сбежать из барака, окруженного колючей проволокой под напряжением, где за нами следили двадцать четыре часа в сутки. Иногда мы получали свой вечерний суп прямо на улице, во время переклички, и тогда миска доставалась пяти девушкам. В другие дни суп раздавали в блоке, и из одной миски ели четырнадцать человек. Суп варили из овса или ржи с картофелем прямо в кожуре. Он был жидкий и водянистый, с отвратительным запахом, и те несколько глотков, которые доставались каждой, никак не могли удовлетворить наш голод. По вечерам каждая заключенная получала кусок хлеба – одну восьмую или одну десятую буханки. Некоторые девушки припрятывали часть хлеба на утро, но я предпочитала съедать его немедленно, потому что кто-нибудь мог украсть его, пока я сплю. Иногда с хлебом нам давали кубик маргарина. Очень редко, по воскресеньям, мы получали колбасу. Все ели ее, хоть колбаса и не была кошерной, потому что в таких обстоятельствах еда была необходима, чтобы выжить.

Наше питание было скудным и недостаточным. Мы постоянно говорили о еде. Женщины мечтательно произносили: «Голубцы… Кнедлики…» Мы все жалели: «Как я могла не доедать пищу на тарелке, когда сидела дома за столом?»

Бо́льшую часть времени мы терзались голодом, и это само по себе было пыткой. Позднее я обсуждала с моим мужем Шаломом значение выражения «позор голода»[26]. Он сказал: «Позор в том, на что голод толкает человеческое существо». И действительно, не раз в Аушвице я видела, как голод доводил людей до позорных поступков. Много раз у меня на глазах женщины набрасывались друг на друга из-за четверти кусочка хлеба. Я не была агрессивной и ни у кого не отбирала хлеб. Никто не отбирал хлеб у меня, потому что я никогда его не припрятывала, как делали некоторые другие.

Блок, как и весь лагерь, всегда был чистым. Я не знаю, кто убирал там – может, заместительницы или другие заключенные. Но каждый вечер, когда мы возвращались с работы, то приходили в чистое, опрятное помещение и должны были поддерживать эту чистоту. Любой, кто ненамеренно испачкает что-нибудь, получал побои от старшины или заместительниц. По утрам мы должны были накрывать нары одеялом, которое получали на четырнадцать человек и под которым жались по ночам. Обычно последняя, кто слезала с нар, должна была расправить его на досках.

В центре блока стоял очаг, который должен был гореть зимой и согревать нас, но я ни разу не видела в нем огня. Если кто-нибудь из нас садился на каменный барьер вокруг очага и свешивал ноги, от старшины следовало наказание. Бо́льшую часть времени сидеть вокруг очага не разрешалось, и он оставался новеньким и сверкающим.

В блоке не было крана с водой, и нам запрещалось пить воду в туалетах, так как она содержала соду или другие очищающие вещества. По дороге на работу, если мы видели лужу с дождевой водой и нам выпадал удобный случай, мы черпали воду ладонями и пили ее.

Иногда питьевая вода доставалась нам довольно необычным способом. На одной из коек в Блоке 16 спали несколько польских девушек, неевреек, политических заключенных, заподозренных в коммунистических взглядах. Условия содержания у них были лучше, чем у евреек, и они помогали заместительницам чистить картофель для вечернего супа. Моя подруга Шейви Аврам мастерски чистила картошку, и ее звали помогать им. Картошку промывали в кастрюле с водой, прежде чем сварить. Шейви брала с собой кружку и зачерпывала немного такой воды. Она приносила ее своей младшей двоюродной сестре и мне, и мы с жадностью пили воду.

В блоке имелось электрическое освещение, но мы не могли сами включать или выключать его – это делала только старшина.

Больше всего мы боялись, что у нас начнутся месячные. Каждую, у которой начинались месячные, забирали, и она больше не возвращалась. Позднее я узнала, что таких девушек использовали для медицинских экспериментов. К счастью, у меня за все время пребывания в Аушвице месячных не было ни разу. Нам говорили, что нацисты добавляют бром в еду или воду, чтобы остановить у нас месячные и успокоить нас, чтобы мы не могли устроить восстание или сбежать.

По ночам я чувствовала себя такой усталой, что засыпала быстро и без усилий. Я могла заснуть даже стоя на перекличке. Я почти никогда не видела снов, очевидно, от утомления. Иногда по ночам я слышала, как девушки рядом со мной всхлипывают или кричат во сне. Однажды кто-то воскликнул: «Он убивает меня…», – но мы не знали, что снилось этой женщине. Бывало, что