Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

Девочки схоронились под столом в зале, чтобы не быть найденными в числе первых. Но зайцев охотнику надо было еще догнать, ведь ход вокруг русской печи круговой, а «заячьи лапки» с черными, не по-детски ороговелыми пятками, хоть маленькие, но очень-очень быстрые.

— Летит птица тонка, перья красны да желты, по конец ее… — повторил Николка предпоследний раз.

Вячка затаил дыхание на полатях. Он по годам самый маленький — Вячка. Ему не убежать от охотника. По негласной договоренности — его находить нельзя. Но он вредный — до жути. Когда слепой охотник начнет вкруг печки гонять зайцев, Вячка свесится с полатей и будет однообразно дразниться, как дразнятся непривычные к городскому острословию деревенские дети: «Э! Э-э! Э-э-э!».

Васька залез под одеяло на отцовской кровати. Забился между деревянным щитом и стеной, осторожно отодвинув от темных крепких бревен плотно сбитые доски. Васька бегает быстро, верток, прыток. Салить его будет сложнее всех.

— Летит птица тонка, перья красны да желты, по конец ее человечья смерть, — повторил Николка последний раз.

— Ружье, выстрел! — ответила ему пустая деревенская изба разноголосым детским хором.

И тут… Такое чувство жизни охватило вдруг восьмилетнего охотника. Он уже представил себе, как тихонько, на цыпочках пойдет вокруг печи; как будет примечать шорохи, скрипы и шепотки, от которых братаны и сестрички не удержатся ни в коем случае, как снова станет у стены и начнет голосом бухать по-взрослому: «Анютка и Машка — под столом. Васька — на кровати. Вячка — в подполье». Про Вячку он специально наврет, чтобы брательник заерзал, захихикал на неудобных досках там, вверху, чтобы заверещал в кулачок от восторга. Николка видел во времени еще дальше — как придут домой с поля родители, и как бабка Анисья перед этим поставит самовар, как родители и дедка с бабкой будут долго бряцать ведром на колодце, а потом усядутся за стол, как…

Николка обошел печь, вернулся к стене, повернулся к ней лицом и грозно выкрикнул:

— Я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват…

А потом взял в руки отцовское ружье, которое до этого на свой страх и риск снял со стены. Протяжно вздохнула во сне столетняя бабка Анисья за стеной, в горенке, куда прятаться было нельзя.

Зайцы знали, что по одинке Николка изловит их быстрее быстрого, поэтому удирали от охотника всем скопом, а грозный, но слепой до конца игры человечек с ружьем то медленной поступью шагал за ними, то подбегал трусцой, то мчался во все лопатки, рискуя споткнуться во временной темноте, — и тогда визжал даже Васька.

Что-то особенно задорное было сегодня в этой вечной игре, такое, что Вячка тихонько сполз с полатей и, забившись в самое сердце зайчиков, молча, сопя от восторга, перебирал короткими ножками.

Николка дал мелочи пузатой порезвиться всласть, создал видимость того, что сегодня охотник устал, что маленькие зайки могут отбиться друг от друга и по одному сновать у него под носом. Ушастые попались на эту уловку.

Первым проскакал зайчик Вася и даже потанцевал, выворачивая ручки и ножки, на миг остановившись перед самым ружьем.

— Ба-бах! — загрохотал Николка, наставив на двоюродника ствол.

Потом пробежали так и не отставшие друг от друга Муська с Анюткой. Пробегая мимо Николки, они не выдержали и тоненько завизжали, лишь только охотник повел дулом ружья им вослед.

Про Вячку Николка не знал.

— Заяц на полатях зажарен! — крикнул Николка.

Вячка, давясь от смеха, тихой сапой крался перед самым его носом.

— Заяц на полатях…

Тут Николка сделал то, что собирался сделать всю игру, да вот до сих пор не собрался; то, что строго-настрого было ему запрещено; то, говоря о чем отец становился серьезным, а дед, принесший с войны давно уже похеренного детворой Георгия, почему-то бледнел.

Николка взвел и нажал курки. И мир, маленький мир его детства, раскололся на две половинки.

Николка лежал на сеновале трое суток. И только бабка Анисья, кыршая своими чудовищными башмаками, приносила ему какие-то куски. Приносила в тот час, когда она обычно спала. Складывала эти куски рядом со сжавшимся в комочек и уткнувшимся глазками в намертво сжатые кулачки охотником — и уходила прочь.

На четвертые сутки за мальчиком пришел дед, положил свою тяжелую руку ему на плечо, произнес ласково:

— Пойдем, давай, Николушко, в дом.

В доме Бахаревых о Вячке не заговорили больше ни разу. Дети росли. Родители работали в поле и в лесу. И грела самовар столетняя бабка Анисья.

Да и с тех пор прошло уже почти сто лет. Бог его знает, когда почила Анисья, когда и как ушли из жизни родители Васи, Николки и бедного маленького Вячки. Эту историю, нарушив почти вековой запрет, мне рассказала древняя Анна на поминках по Муське, старшей сестре своей.

— …Так и промаялись обе всю жизнь. И с мужьями не повезло, и детей Бог прибрал. Я вот думаю, почему не меня тогда ухлопало? Не Муську? Никто нам, конечно, ничего такого не говорил, но…

Я так и не спросил у Анны о старой бабушке, о дедке с бабкой, о приемных родителях, когда узнал, что Василий, директор завода, жил в засекреченном городе и уж лет тридцать как помер от сердца…

— А Николку, того на войне убили.

Дело в том, что я знал Анну.

И даже некоторое время был ее соседом. Некоторое время — это несколько отпусков, которые ваш покорный слуга неизменно проводил в деревне.

Большой отпуск — единственное преимущество моей странной должности.

Учитель литературы в агропромышленном лицее.

Моль — моя ученица…

Хорошие уходят, плохие остаются.

Так можно сказать о моей работе.

Не могу сейчас простить себе той язвительности, с которой делал замечания в начале и середине девяностых, ставя двойки тем, кому можно было бы поставить тройки, и ставя тройки тем, кто заслуживал с огромным минусом четверки.

Хорошисты всегда составляли большую половину группы.

Троечники — другую половину.

Ну и отличники с двоечниками попадались — бывало.

Напомню, что затем в стране произошло массовое убийство детей, которое осталось незамеченным единственно потому, что младенцы не родились, а были убиты во чреве своих матерей сердобольными абортмахерами или сгнили в китайских презервативах на городских свалках (упырихи с идеями тотальной контрацепции рыскали повсюду).

Вообще, настоящим терроризмом было бы изобрести машину времени, вернуться в девяностые и сделать так, чтобы все девочки и женщины залетели. Это была бы большая победа, но это — увы — невозможно.

Так вот, с шутками и прибаутками угробили несколько десятков миллионов детей, стабилизировали экономику и стали жить-поживать, добра наживать.

Но только вот 1 сентября нового века и тысячелетия в русские школы идти зачастую было некому. Такое уже бывало в нашей истории. После  Великой Отечественной. Однако в гораздо меньших масштабах.

По злой иронии судьбы, в девяностые не родились отличники, хорошисты и девять десятых троечников.

И однажды я заметил, что на иных уроках… Не осталось даже подобия тех, кому тройки раньше можно было бы натянуть.

Что тут натягивать-то?

«После километрового марш-броска 1805 года началось страшное событие.  В России было трудное время. Шла война. Военачальники были почти одни американцы и побеждать им особо не хотелось. Человек было и так не очень много. Наполеон узнал главное место русских. Сделал план, подложил между пушками взрывчатки. После чего напал на них. Когда был бой, было ничего не заметно, а когда взрывчатки начали взрываться, то под ихним ударом убыли две лошади и оторвали ноги у штаб-офицера. Военачальник Тишин стал развязывать взрывчатки. Но было уже поздно. Им был дан приказ отступать, но они не стали. Так российская армия потеряла много человек и потерпела поражение».

Это Надька отличилась.

«Французы наступали дважды на Русск. И все время проигрывали. После всего этого они стали отступать во главе с Тушиным. Но после очередного проигрыша он был очень зол и все приговаривал: ёРастреляем мы еще этих муравьев!” Как только он приложил руку к пушке, так из-за спины раздался голос офицера, который отправил его на задание. Он начал что-то проговаривать ему, и вдруг раздался выстрел, пуля ранела офицера. Он вскарабкавшись на коня и закричав: ёОтступаем!”

Но солдаты ничего, не сказав продолг свое задание.

И вот через недолгое время появился князь Андрей и проговорил такие слова ёОтступаем!”».

А здесь порывом вдохновения была одержима Моль.

«Кумушки», как все называли Моль с Надькой, приходили ко мне исправлять двойки по пятницам. И когда мы после уроков оставались втроем, девочки менялись, становились простыми, милыми, добродушными, по-своему очень обаятельными.