Бунт при Бетельгейзе - Андрей Егоров

Вскоре вызвали и Эдварда: «Руки за спину! Идти вперед без остановки!» Провели по светлым пустым коридорам мимо многочисленных дверей камер, заставили остановиться возле кабинета главного надзирателя пересыльной станции, впустили внутрь. Капитан сидел за широким столом, заваленным всякой всячиной. Цитрус заметил парочку правовых журналов, исчерканный древнейшей шариковой ручкой лист бумаги – («на что он ему?»), наручники, игральные кости, такие притягательные и неожиданные на столе начальника пересыльной станции, и… пассатижи. Последний предмет Эдварда насторожил и заставил вглядеться в лицо руководителя надзорной службы внимательнее. В чертах его читалось какое-то странное оцепенение, какое встречается у людей малочувствительных и, как правило, очень жестоких. Заметив интерес Цитруса, капитан взял пассатижи и принялся ими поигрывать – покрутит в пальцах, разожмет, щелкнет и снова – покрутит, разожмет… После очередного щелчка Эдик потерял самообладание и порядком побледнел.

– Будем запираться? – поинтересовался капитан, глядя на него исподлобья.

– Нет, – с готовностью ответил Цитрус, – расскажу всё как на духу.

– Да, – обрадовался главный надзиратель, щелкнул пассатижами и включил записывающее устройство: – Значит, так, гражданин Цитрус, я жду вашего рассказа о том, как вы расправились с этими людьми?

– Сначала я услышал какой-то шум…

– Так-так.

– Шум всё нарастал.

– Интересно…

– Потом ко мне в камеру стал рваться какой-то тип. Ковырял, собака, пластиковую стену заточкой.

– Ковырял, как собака?

– Нет, он сам – собака.

– Так не пойдет! – капитан нажал на сенсор отключения записи и уставился на Эдварда сердито: – Мне казалось, мы поняли друг друга.

– Ну да, – закивал Цитрус, – разумеется, поняли.

– Так в чем же дело?

– Ни в чем. Расскажу всю правду.

– Правду, Цитрус, ты понял – правду! Причем ту правду, которую я хочу от тебя услышать, подлец!

– Хорошо.

– Ладно, – капитан погрозил заключенному пальцем, нажал сенсор. – Итак, как именно получилось, что ты убил этих несчастных и самое главное, – надзиратель возвысил голос: – сержанта Васильева?!

– Расскажу… – начал Эдвард. – Ладно…

Капитан нахмурился – неужели передразнивает?

– Расскажу вам всю правду, – повторил Цитрус и вдруг выкрикнул: – Я невиновен! Проклятый полицейский произвол! Вы не заставите меня сознаться в том, что я не совершал!

Надзиратель смерил его унылым взглядом и ткнул кнопку сенсора:

– Мне казалось, ты умнее. Видимо, я ошибался. Сидоренко! – заорал он.

Дверь распахнулась. Сержант вбежал в кабинет и вытянулся во фрунт. Подчиненные у главного надзирателя были вышколены до состояния дрессированных цирковых собачек.

– Уведи его! Пойдет на возврат.

– В суд? – обрадовался Эдик. – Мы с господином судьей очень подружились. Ох, и рад он будет меня увидеть!

Проговорив это, он ринулся к столу, сгреб игральные кубики и сунул их в рот.

– Ты что творишь, гад паршивый?! – вскричал надзиратель.

– Ты что, спятил, однорукий?! – поддержал его Сидоренко.

Цитрус поспешно глотнул, закашлялся для виду. И уставился на надзирателя с таким торжествующим видом, словно только что узнал о крупном лотерейном выигрыше.

– Сожрал?! – ахнул Сидоренко. – Да на кой они тебе?!

– Хочет в лазарет попасть, пакостник, – процедил надзиратель. – Ну, я тебе устрою лазарет, убийца! Ты у меня в такой лазарет отправишься, где тебя разберут на органы и распродадут в элитные клиники.

Эдвард замотал головой, демонстрируя нежелание, чтобы его органы распродали.

– Оформим тебя, как добровольного донора, – пообещал надзиратель, – будешь героем тюремной хроники. Заключенный Цитрус Эдвард в один прекрасный день услышал голос ангела, который сказал ему, что он должен отдать свои органы людям. Потому что сам он их недостоин. И людей, и органов своих – тоже. Ну, скажи мне, зачем подонку здоровое сердце? Или почки?

В ответ Цитрус снова мотнул головой, на этот раз неопределенно, мол, может быть, и нужны, откуда вам знать?

– Уведи его, Сидоренко, с глаз моих долой, – попросил надзиратель и отвернулся к иллюминатору, – пока он еще что-нибудь не сожрал. Вот ведь подонок какой!

Эдвард тем временем незаметно извлек изо рта кости и опустил их в карман.

– Я здесь всё съем! – пообещал он. – Вы даже представить не можете, господин главный надзиратель, как будет рад судья, увидев меня! Ведь я попаду к тому же судье? Юрию Цуккермейстнеру? Это мой большой друг.

– Цуккермейстнер – твой друг? – обернулся начальник. – Хм… То-то я смотрю, вместо трехсот лет он впаял тебе каких-то сто тридцать два года… С твоими статьями такое только по очень большому блату возможно. Знаю я этого Цуккермейстнера. Пакостный человечишко. Въедливый, как клоп. Если я тебя обратно отправлю, он того и гляди раздует дело о том, что мы негуманно относимся к заключенным…

– Да я ведь всё расскажу! – с довольной улыбкой заявил Цитрус. – Что стены у вас гнилые, их даже заточкой можно проковырять. Что плоскогубцами вы заключенным грозите. А Цуккермейстнер – неподкупный человек. Светоч справедливости. Его даже за бублики не купишь.

– Как ты сказал? За какие еще бублики?

– Ну, это я образно выразился…

Главный надзиратель с хрустом почесал начинающую лысеть голову, вздохнул:

– Да, до суда дело доводить нельзя. Проще удавить тебя здесь, на месте. Уведи его, Сидоренко!

Цитрус понял, что перегнул палку, хотел пойти на попятный, но широкая лапища охранника зажала ему рот.

– А будешь выступать, мы тебе пасть скотчем заклеим, – пригрозил Сидоренко, таща Эдика по коридору. – Или зашьем. Грамотные все, как я погляжу…

К большому удивлению Цитруса, его втолкнули в прежнюю камеру. Дылда лежал на верхних нарах и тихонько посапывал. В стене зияла дыра.

«Они, наверное, надеются, что я поссорюсь с Дылдой, и он меня пришибет, – решил Эдик. – Не дождетесь, шакалы легавые! Дылда будет моим лучшим другом! Уж к этому увальню я подход найду, хоть он и туповат, и несколько раздражителен. Нужно только приучить его к себе. Заинтересовать, так сказать».

– Эй, братец, вставай! – заорал Эдик.

Дылда рывком сел на нарах и ударился головой о потолок. Глаза его стали дикими.

– А! Что?! Куда?! – прохрипел он.

– Я принес тебе радостную весть. Взял всю мокруху на себя, – заявил Цитрус. – Решил, что встретиться с судьей Цуккермейстнером будет в высшей степени полезно и интересно. Скоро я тебя покину, мой большой друг! Да и ты, возможно, прогуляешься. Свидетелем.

– Я не хочу свидетелем, – испугался Дылда. – Говорят, свидетели долго не живут.

– Ты нас всех переживешь, это точно, – Цитрус извлек из кармана кости и принялся ими поигрывать.

– Что это? – заинтересовался Дылда.

– Стащил у начальника этой паршивой пересыльной станции игральные кости. Теперь мы с тобой сможем провести время за приятным и полезным занятием, если найдем стакан.

– Для чего? Ты хочешь выпить?

– Нет, логическое мышление у тебя развито так себе… Если есть стакан и есть кости, что можно сделать?

Дылда пожал плечами. Лицо его стало трогательно беспомощным. Он мучительно пытался сообразить, что же можно сделать со стаканом и костями, но никак не мог догадаться.

– Да ну тебя, – пробурчал великан, – сам скажи!

– Мы будем играть в кости, мой большой друг! Очень увлекательная, полезная и интересная игра!

– На шалабаны?

– На деньги, друг мой, на деньги! Ты что, забыл, у тебя есть сто рублей? И забыл, кто их тебе дал?

– Точно, – расплылся в улыбке Дылда. – Если бы мы были в обычной колонии, можно было бы пригласить девочек. Но на пересыльной станции и резиновые женщины дорогущие… Хотя ста рублей должно хватить… Наверное.

– Да-а? – протянул Цитрус.

В голове его роились разные мысли – веселые и не очень. К примеру, то, что в колонии можно приглашать к себе девочек, имея кое-какую наличность – приятно. Уж Дылда-то, как коск со стажем, знает, что почем. Только удастся ли добраться до этой самой колонии? Главный надзиратель пообещал придушить его. И вполне может это сделать. Трупом больше, трупом меньше… Нужно быть настороже! А главное, чтобы Дылда всё время был настороже. Его костедробильный удар остановит любого убийцу!

Нет, не посмеют тюремщики меня придушить, понял Цитрус. Побоятся неприятностей и судьи Цуккермейнстера. Скорее отправят запрос на возвращение заключенного в суд и осуждение по новой статье.

– Девочки, говоришь? – переспросил Эдвард.

– Ну да! – лицо Дылды сделалось мечтательным. – У меня никогда не было ста рублей. Но я точно знаю, богатые коски хорошо проводили время. Пятьдесят рублей охране, пятьдесят – девочке…

– Цены ломовые, – расстроился Цитрус. – Ладно бы еще девочке, если она того стоит. Но охране-то за что?

– Тут не свобода, – вздохнул Дылда. – Ну а мне, вообще говоря, больше по душе резиновые женщины. Резиновая девочка говорит только то, что записано в программе, не пытается от тебя ничего добиться. Ей не нужно платить каждый раз, особенно если она твоя собственность. И охране ничего отстегивать не надо. Словом, я хочу купить себе маленькую лапочку, такую, как мне одалживал когда-то Мишка Жаба. Его помещали в карцер на три дня, и он отдал свою любимую мне – на сохранение. Чтобы другие коски ее не порезали – не все любили Мишку и отомстить ему могли самыми жестокими способами. Это были лучшие три дня в моей жизни!