Повести и рассказы - Аександр АБРАМОВ

– Убедились? – скривился сидевший на корточках Нидзевецкий. – Я уже давно это заметил. Сезам не откроется.

Гвоздь, валявшийся чуть поодаль, тоже открыл глаза, посмотрел вокруг и крякнул. Берни очнулся и сидел, приложив руку к глазам козырьком.

– Светит да не греет, – сказал он. – Обратите внимание: температура нормальная, даже прохладно. Градусов восемнадцать, наверно. А смотреть – глаза болят.

– Королевство кривых зеркал, – усмехнулся невесело Нидзевецкий. – Что ж будем делать?

Пустые наши чемоданы лежали рядом.

– Что делать? – повторил Гвоздь, указывая на чемоданы. – Что велено. Набивай и выноси.

– А куда? – ухмыльнулся Нидзевецкий.

Гвоздь, как и я, оглянулся кругом и обмер:

– Где ж это мы?

Никто не ответил.

– Обманул, гад, – прохрипел Гвоздь. – Вернусь – сочтёмся.

И опять никто не ответил. Стон был далеко.

Берни машинально набрал горсть блестящих камешков, пристально разглядел их и проговорил неуверенно:

– Похоже на бриллианты.

– Это и есть бриллианты, – сказал Гвоздь.

– Фальшивые.

– Стали бы нас посылать за фальшивыми и платить тысячи по курсу доллара. Алмазы чистейшей воды, только не гранёные.

– Я говорил вам, что это шахта, ловко загримированная. И алмазные россыпи в ней! – воскликнул Нидзевецкий.

Берни Янг грустно вздохнул:

– Вы ошибаетесь, Нидзевецкий. Ни в Южной Африке, ни в России нет таких шахт. Алмаз – это особая кристаллизация угля в условиях высоких давлений. Они не встречаются в этаких россыпях. Их добывают из-под земли.

– А может быть, мы и находимся под землёй?

– А свет? – спросил в ответ Янг. – Откуда под землёй источник такого яркого, я бы сказал, немыслимо яркого света?

И опять молчание. Если физик не находил объяснения, что могли сказать мы? Каждый набрал такую же горсть хрустальных осколков или алмазов, по мнению Янга, и разложил их на ладони. В них не играло отражённое или скрытое солнце, но после обработки любой из них мог бы украсить витрины самых дорогих ювелиров мира.

А тут началось нечто ещё более удивительное.

Вся изломанная поверхность окружавшей нас хрустальной пещеры, вернее, её цветовая окраска пришла в движение. Гиперболы, параболы, зигзаги и спирали, по-разному окрашенные и недокрашенные, бесформенные пятна и невероятные геометрические фигуры, вычерченные скрытым источником света, побежали во все стороны, сливаясь, сменяя, сгущая и перечёркивая друг друга. Мне даже показалось, что в этой движущейся цветной какофонии был какой-то скрытый смысл, какая-то разумная повторяемость тех или иных цветовых комбинаций. Ведь даже веками непонятную египетскую клинопись расшифровал в конце концов человеческий разум. Но такого разума среди нас не нашлось, хотя Берни и подхватил мою рискованную и, вероятно, неверную мысль.

– В этой пляске светящихся красок и линий, пожалуй, есть какая-то система, – сказал он.

– Вздор, – возразил Нидзевецкий, – только глаза болят от этой пляски.

Гвоздь вообще тупо молчал, прикрывая глаза руками.

– Ещё ослепнешь, – прибавил Нидзевецкий – и тоже закрыл глаза.

Но мы с Берни, хоть и щурясь, смотрели.

– Вон, глядите: эти синие и малиновые спирали опять повторяются и этот пятнистый кратер справа, – сказал Янг.

– Добавьте и эту голубую штриховку по жёлтому, – подметила я.

– А что, если это сигналы?

– Чьи?

– У меня есть одна сумасшедшая идейка, Этта, я, кажется, уже говорил вам…

– Пришельцы? – издевательски хихикнул Нидзевецкий.

– Не говорите глупостей! – вспылил Берни. – Какие пришельцы? Просто мы в другом мире, где свои законы и своя жизнь.

– Бред, – фыркнул Нидзевецкий и уткнулся лицом в россыпь сверкающих камешков.

– Сигналы, – повторил Берни, – может быть, даже речь…

– Вы не преувеличиваете? – осторожно спросила я.

– Не знаю.

Прищурясь, Гвоздь сплюнул на камни.

– Кончай трепотню, – выдохнул он со злобой. – Не о том думаешь. Как выбираться будем, подумал?

Он посмотрел на сжатые в кулаке осколки и сунул их в карман. Тут же все краски неэвклидовой геометрии кокона потускнели и стёрлись. Остался только лучистый бриллиантовый блеск.

В глазах у меня потемнело, несмотря на хрустальное сияние вокруг.

– Что происходит? – с какой-то странной интонацией спросил Берни.

– Пейзаж меняется, – сказал Нидзевецкий.

Этта Фин

Лагерная рапсодия

Пейзаж действительно менялся у нас на глазах. Как в кино одна картина медленно наплывала на другую, стирая её очертания и трансформируя облик. И мы уже не лежали на сверкающей россыпи. Мы шли. Шли по рыжей выцветшей глине, укатанной вместе со щебёнкой дорожными катками. Шли между двумя рядами перекрещивающейся колючей проволоки… Шли к воротам, за которыми виднелось серое приземистое двухэтажное здание, возглавлявшее такие же серые, но уже одноэтажные и безглазые ангары или бараки. Сияющий хрустальный кокон исчез, за бараками низко висело однотонно-свинцовое небо. Я даже не помнила, когда мы поднялись с россыпи и куда исчезли Нидзевецкий и Гвоздь. Мне почему-то казалось, что мы с Берни только что вышли из машины, которая осталась где-то позади, куда не хотелось оглядываться, тем более что ожидавшие нас ворота уже раскрывались с тяжёлым железным скрипом, а из будки справа навстречу шёл не то солдат, не то офицер в чёрном, хорошо пригнанном мундире и с большой свастикой на рукаве… Боже мой, в каком фильме я это видела?

Я посмотрела на Берни, которого ощущала рядом, но не оборачивалась к нему, и у меня буквально подкосились ноги. Он был в таком же чёрном мундире, с такой же свастикой и в фуражке с высокой тульёй, которая бог знает уже сколько лет мозолила глаза на экранах кино.

– Почему ты в этом мундире, Берни? – спросила я.

– А ты в каком?

Я оглядела себя и увидела сапоги, чёрную суконную юбку и чёрный рукав такого же мундира, как и на Берни.

– Ничего не понимаю, – прошептала я.

Может быть, мне это объяснит подходивший к нам солдат с автоматом?

– Аусвайс! – потребовал он.

Мы с Берни машинально, даже не подумав, с синхронностью автоматов извлекли из карманов мундира служебные удостоверения и предъявили охраннику. Тот прочёл, сверил лица по фотокарточкам и крикнул ожидавшему позади патрулю:

– Гауптштурмфюрер Янг и шарфюрер Фин следуют в канцелярию начальника лагеря. Пропустить! – Он повернулся к нам и взметнул руку. – Хайль Гитлер!

– Зиг хайль, – небрежно козырнул в ответ Берни и пошёл вперёд к двухэтажному корпусу за патрулём. По бокам тянулась переплетённая в несколько рядов колючая проволока. Кроме патрульных с автоматами, ничто живое не возникло на вытоптанном плацу между серыми, как пыль, бараками.