Выше неба - Рене Манфреди

Анна кивнула. Наибольшим разочарованием после обнаружения беременности стало то, что она родила девочку. Если бы родился сын, ее жизнь была бы счастливее и даже в каком-то смысле более открытой – в этом Анна была убеждена. В некотором смысле дочери, в отличие от сыновей, обречены. Женщина никогда не получает всего, чего она хочет. Так или иначе в ее жизнь постоянно вмешивается семья и дети. Как может мать смотреть на новорожденную дочь и не думать о разочарованиях своей собственной жизни? Хотя, возможно, вопрос в личном предпочтении – кто-то любит процесс покоя, а кто-то – бесконечный поиск. Сыновья живут с тобой, а потом уходят и занимаются своей собственной жизнью. Быть может, неожиданно подумала Анна, именно это и заставляет матерей любить их, пока они еще маленькие. Дочери, по крайней мере большинство дочерей, в действительности никогда никуда не уходят. Дочери одинаковы, как поле с зебрами, где одну невозможно отличить от другой. Анна слышала, как другие матери говорили, что иногда не знают, где заканчиваются они и начинается дочь. Что до Поппи, та никогда не была действительной частью Анны. Разве что частью ее жизненного пейзажа. Какое-то время жили в одном доме, потом разъехались. Присутствие не ощутимо, отсутствие не замечено.

– Ты считаешь, мне нужно подумать о мальчике?

– Да, – сказала Анна. – Я имею в виду, не стоит руководствоваться только полом ребенка.

Повисла неловкая тишина, и Анна поняла, что Грета ждет рассказа о Поппи. Когда они впервые встретились, Анна немного рассказала о дочери и теперь не знала, что именно Грета помнит, и помнит ли хоть что-то. Но по выражению лица подруги, поджавшей губы, было понятно: конечно же, она помнит.

– Если говорить откровенно, я хотела сына. Мы с дочерью были чужими почти что с самого начала.

Анна пожала плечами и налила себе еще вина.

– Некоторые женщины не предназначены для материнства. Я принадлежу к их числу.

– Но ты ее любишь, ведь так?

– Конечно.

Анна подумала, было ли это правдой. Она порылась в папке и достала фотографию, которая ей больше всего понравилась. Девочка была, кажется, мулаткой, ее живой ум пробивался сквозь небрежность фотографа и застывшую обложечную улыбку. Все эти лица с вымученными улыбками на всё лицо выглядели так, будто дети только что соскочили с колен Санта-Клауса.

– Мне нравится вот эта, – сказала Анна, – Рашида Мак-Нил. Она умничка, это можно прочитать в ее глазах.

– Я думала о ней. Ей пришлось несладко, и у нее могут быть проблемы с поведением.

– В любом случае, этот вариант надо хорошенько обдумать.

Анну тяготил этот разговор. Она надеялась, что со временем Грета откажется от идеи усыновления ребенка. Даже когда у тебя есть девять месяцев, чтобы подготовиться к материнству, мысль о нем вызывает стрессовое состояние. Невозможно представить, что кто-то может решиться на роль матери в течение вечера. А что если ребенок окажется неполноценным? Какой удар ожидает Грету, если придется вернуть его? Но, конечно же, она этого никогда не сделает. Анна придвинула вазу с гиацинтами и вдохнула их сладкий и опьяняющий аромат. Это был ее самый любимый запах, никакое другое благоухание не напоминало о прошлом так сильно – поблекшие дни ее молодости, когда все было возможно и так многообещающе. Она поставила цветы на место и заметила взгляд подруги. Ясно было, что Грете это внимание к цветам показалось слишком подчеркнутым, таящим упрек – загадочные букеты от отсутствующего мужа, лица осиротевших детей, светящиеся мягким светом на диване между ними.

– Я буду очень рада, если ты останешься подольше, – сказала Анна тихо. – Так долго, как тебе захочется.

– Спасибо. Это то, что мне сейчас надо.

Анна вздохнула, чувствуя благодарность к Грете, принимающей вещи такими, как они есть.

– Я помню, каково ждать, пока муж придет домой, чтобы можно было закончить ссору. – Она засмеялась. – У нас как-то утром произошла небольшая размолвка, он ушел на работу, а я целый день кипела от злости. Он не отвечал на мои звонки, что злило меня еще больше. Когда Хью вернулся, я уже была одержима мыслью о человекоубийстве. Легкое раздражение переросло в ярость из-за пустяка. – Анна на секунду замолчала. – Я бы все сделала, чтобы вернуть его.

Глаза Греты наполнились слезами.

– Что я должна делать? Что я делаю не так?

– Ничего. Вот мое мнение – ничего. Я подозреваю, что Майк сейчас переживает что-то, чему причиной не ты.

– Откуда ты знаешь?

– Это просто интуиция.

Анна вспомнила, как они с Хью ездили по стране. Она всегда чувствовала себя спокойно, когда была с ним рядом, даже в самом начале их совместной жизни. Когда муж вел машину, он всегда держал ее за руку. Анна до сих пор замирала, вспоминая о северном сиянии и о том, как выглядела кожа Хью в этом свете. Не было ничего лучше такого счастья. Ссорились они очень редко, но если такое случалось, Анна сходила с ума от страха, опасаясь, что из-за размолвки он уедет от нее навсегда.

– Я сочувствую тебе, – сказала Анна. – Замужество – это что-то вроде прекрасного ада. Думаю, я бы отдала все годы, которые мне остались, чтобы прожить хотя бы один из тех дней, которые я провела с Хью. Один из хороших дней.

Грета кивнула:

– Ладно, давай поедим. Знаешь, поведение Майка утомляет меня все больше и больше. Он ходит кругами и ничего не объясняет, но, думаю, скоро я смогу разобраться, что происходит. Может, удастся поймать его на слове.

– Прекрасный план. – Анна пошла на кухню.

От еды и вина Анне хотелось спать, но она все равно взяла виолончель, хотя и понимала, что серьезно заниматься не сможет. Но и говорить с Гретой ей не хотелось. Она поставила вазу с гиацинтами поближе, закрыла глаза и начала играть по памяти Бранденбургский концерт. Под воздействием строгой музыки Баха и аромата цветов ее мысли уносились к лету, которое она провела на ферме у бабушки и дедушки. Анна снова слышала крики сов и цокот цикад, чувствовала запах остывающих на подоконнике пирожков и влажный ночной воздух.

Усилием воли она заставила себя вернуться в настоящее. К Рахманинову. Почему в наши дни оркестры так редко выбирают для выступлений Баха? Анна открыла ноты и нашла середину третьей части, которая давалась ей труднее всего. Все дело было в том, что Анна не могла растянуть ладонь так, чтобы охватить сразу все струны. Из-за этого она воспринимала музыку Рахманинова физически, чувствуя боль в пальцах, которые дрожали от напряжения, когда она пыталась дотянуться до ноты «ре».

Телефон зазвонил, когда Анна уже исполнила несколько тактов. Она засомневалась, брать ли ей трубку или предоставить право разбираться автоответчику.