Трудный возраст века - Игорь Александрович Караулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Премиальный разговор хронологически делится на две части. Первая – «кому дадут?» Вторая – «не тому дали». Члены любого жюри, даже если им удастся отвлечься от любых внелитературных интересов и обязательств, вынуждены балансировать между стремлением наградить достойнейшего и высшей литературной потребностью сделать разговор на тему «не тому дали» как можно более массовым, разветвленным и ожесточенным. Собственно, Нобелевскую премию давно уже не давали «тому».
Что касается прозы (со стихов много шерсти не сострижешь), то крупные издательства начинают этот премиальный разговор прямо в книжных магазинах, на глазах у покупателя, когда снабжают изданные ими книжки марочками типа «претендент на премию „Русский Букер“ или «шорт-лист „Национального бестселлера“. В магазине «Москва» можно видеть целый стеллаж этих шорт-листеров и лауреатов: рынок тесен, продажи превыше всего.
В результате крупные игроки книжного бизнеса стремятся под завязку заполнить все лонг- и шорт-листы своими подопечными, которых они предварительно отобрали и на которых они уже заранее сделали ставку, вытесняя мелкие издательства.
Например, изданный в начале этого года роман Михаила Квадратова «Гномья яма» – роман причудливый, ни на что не похожий, который мог бы при должной раскрутке стать культовым – к моему изумлению, не попал ни в одну премиальную историю. А все потому что издал его полукустарный фонд «Русский текст», который всего-то и умеет что отбирать хороших авторов – но этого мало.
В стороне от премиальной жизни остался и другой продукт «Русского текста» – прекрасный роман Даниэля Орлова «Саша слышит самолеты». Это уже не разговор на тему «не тому дали», это просто называется не пустить на старт.
В поэтической гостиной премиальный разговор звучит тише, а отношения интимнее. О возникновении нашей главной поэтической премии сказывают так. В один из осенних дней 2004 года в уютной петербургской квартире неподалеку от башни Иванова раздался телефонный звонок. Голос в трубке произнес примерно следующее: Александр Семенович, это говорит Чубайс. Мы вас очень любим и хотели бы дать вам денег. Как бы нам это лучше сделать?
И Александр Кушнер, имея в виду будущую пользу для всей отечественной поэзии, подсказал идею премии «Поэт», первым лауреатом которой он стал в мае следующего года.
С этой премией, несмотря на ее щедрое финансовое наполнение, та же беда, что и с безденежной премией Белого, и даже в усугубленном виде: круг возможных претендентов жестко определен. Это должны быть поэты пожилые, заслуженные, сделавшие уже все интересное, что могли. Одни поэты умирают молодыми, другие доживают до премии «Поэт».
Например, при всем посмертном культе Бориса Рыжего, будь он жив, не видать бы ему премии «Поэт», ведь ему было бы сейчас всего сорок. И о чем возможен тут разговор: кто доживет, а кто не доживет до своего «Поэта»?
Премия «Поэт» получила неофициальное название «Эндшпиль» – по аналогии с премией «Дебют», которая с течением времени превратилась в клуб молодых литераторов, год за годом на нее выдвигаемых. Чтобы эта спаянная компания как можно дольше не распадалась, максимальный возраст номинантов был в свое время поднят с дерзких 25 до старых союзписательских 35 лет. Конечно, премия утратила свой первоначальный смысл, зато те, кто не испытал триумфа в желторотом возрасте, получили второй шанс, уже будучи мамами и папами детей-школьников.
Вообще-то, литературных премий разного калибра у нас очень и очень много, особенно поэтических. Трудно назвать покойного классика, именем которого (разумеется, без его ведома) не была бы названа какая-нибудь премия. Тут у нас, вопреки словам Воланда, чего ни хватишься, все есть. Имени Державина? Есть. Лермонтова? Есть. Блока? Тоже есть. Ахматовой, Цветаевой? Есть и эти. Есть премии имени Волошина, Есенина и Анненского, конкурсы имени Гумилева и имени Хармса. С недавних пор есть даже премия имени Аркадия Драгомощенко.
Мало того, премии присуждают еще и толстые журналы (по сути, вместо нормальных гонораров) – и «Знамя», и «Октябрь», и «Нева», и «Звезда», а у «Нового мира» премий вообще две.
С одной стороны, это хорошо: авторы любого калибра и на любой вкус «за долгую за жизнь за трудовую» имеют возможность составить себе красивое литературное резюме. Тем самым уменьшается количество злобных, неудовлетворенных завистников и оздоровляется климат в среде творцов.
С другой же стороны, институт премии девальвируется. Лауреаты забываются на следующее утро после фуршета. В поэтическом быту мне случалось сталкиваться с милыми и симпатичными авторами, которые были увенчаны тремя-четырьмя громко звучащими премиями, но это – парадокс и абсурд! – вовсе не делало их известными даже в среде коллег по цеху.
Иными словами, многие премии замыкаются на обслуживании авторского тщеславия, но при этом не порождают никакого литературного разговора, даже на уровне «не тому дали».
Ввести в этот насыщенный премиальный бульон новую премию – дело непростое, особенно если оно не подкреплено ошеломляющей суммой приза.
Если использовать модный некогда термин Пьера Бурдье, премия должна давать автору определенный символический капитал. Но ведь и автор способен дать или не дать свой символический капитал премии. Чтобы новая премия стала авторитетной, чтобы она могла зажигать звезды, она сперва должна получить символический капитал от своих первых лауреатов.
Это хорошо понимал Виктор Топоров, когда курировал поэтическую премию имени Геннадия Григорьева. Казалось бы, логичная цель всякой петербургской премии – выдвинуть вперед любимых местных пиитов, не замечаемых надменной Москвой. Но Топоров, вполне разделяя эту цель, понимал, что торопиться тут не стоит, и добился того, чтобы первым лауреатом стал автор, к тому времени уже очень известный, но категорически недопремированный – москвич Всеволод Емелин. В результате премия избежала риска остаться событием местного масштаба и вышла на общенациональную орбиту.
С новичком этого года – премией имени обнинского поэта Валерия Прокошина – вышло иначе. Благодаря героическим усилиям Андрея Коровина у этой премии было все: и правильная программа (поощрить поэтов русской провинции), и солидный состав жюри, и поддержка Объединенного народного фронта, в том числе информационная (в сентябре-октябре на сайте ОНФ едва ли не четверть всех новых материалов была посвящена Прокошинской премии), и блестящий праздник в достойном месте.
А вот лауреаты (при всем почтении к двум милым и добродетельным женщинам – Марине Бирюковой и Ольге Шиловой) оказались и малоизвестными, и довольно блеклыми по текстам, и слабо отличимыми друг от друга: одна из них получила приз «За творческий поиск в поэзии», а другая – «За собственный голос в поэзии», но никто бы не удивился,
