Королева Жанна. Книги 4-5 - Нид Олов

— Ваше Величество, войска построены.

Объезд войск продолжался целый час. Королеву встречали и провожали восторженным ревом. Она говорила перед каждым полком несколько слов (полякам и венграм — по-французски); сначала резким, брезгливым тоном, с усилием выталкивая из себя слова; потом голос ее зазвучал свободнее, зубы разжались, и под конец она уже сама восторженно кричала в ответ на восторженные приветствия. Знамена и копья, на остриях которых вспыхивали первые лучи солнца, бодрящие звуки военной музыки — постепенно размыли, растворили тяжелый красный комок в ее душе. Жанна загорелась трепетным возбуждением, предвкушением праздника. Вернувшись на свой холм, она остановила лошадь на гребне и взглянула в сторону врага уже другими глазами.

Да и картина, открывшаяся ей, была другая. Солнце поднялось, туман струйками начал уходить в небо. Поле и сады дымились как бы тысячами маленьких костров. Постепенно выплывали, твердели углами и жерлами пушек Аросские люнеты, домики, палатки и главный редут. Солнечные вспышки на касках и оружии отмечали движение в стане врага. Да, это был враг, которого надлежало разбить, — не убить каблуками и тростью, а разбить, пушками и силой армии, обратить в бегство, рассеять и вступить в Дилион, «Принесите мне сегодня Дилион», — сказала она своим войскам. Жанна пошарила на седле, потом вспомнила, что подзорная труба осталась у Эльвиры. Она выпрямилась и продолжала смотреть, глубоко и радостно дыша всей грудью. На самом краю земли она заметила золотые искры: это были купола и шпили Дилиона.

Приподнятая и возбужденная, она вернулась в свою палатку, пригласила генералов к завтраку. Она ела с большим аппетитом, смеялась и шутила. Отклик был слабый. Генералы думали о бое. Лианкар и герцог Лива старались за всех, поддерживая легкую приятную беседу. Наконец Жанна поймала взгляд маршала, спохватилась и отпустила господ. Предстояла не прогулка, не охота, а битва — пора было и ей облекаться в боевые доспехи.

Впрочем, как раз доспехов Жанна и не собиралась надевать. Она примерила их еще в Толете, и они показались ей тяжелы. Нет. Она желала быть легкой, как птица. Правда, по настоянию Эльвиры, доспехи сопровождали ее в поход, и сейчас пугающая стальная кукла ее роста стояла в углу палатки — но Жанна не посмотрела в ее сторону. Быстро и ловко надела она белые штаны, белые ботфорты и белый колет, выпустила белый кружевной воротник и застегнула на плече пряжку легкого короткого плаща. Он один из ее костюма был ярко-красный, точно лепесток мака. Она уже натягивала белые боевые перчатки, когда к ней вошла Эльвира, вся в доспехах, как Орлеанская дева. «Жанна, что ты делаешь?» — воскликнула Эльвира. «Не бойся, меня не убьют, — весело отозвалась Жанна, — меня нельзя убить… Ну хорошо, только ради тебя, я надену ожерельник, видишь, он защищает и грудь немножко… Нет, нет, уж наручни — ни за что! Они безобразны! Не забывай, у меня еще и шлем!» Для Жанны был изготовлен легкий золоченый морион с огромным черным плюмажем, скопированный с италийской каски принца Отенского. Она горделиво водрузила его себе на голову. «Ну, — спросила она, глядясь в зеркало, — похожа ли я на Деву Жанну?» — «Нимало, — отвечала Эльвира, — если кто и похож, так только я». — «Вы необычайно талантливы, де Коссе, — сказала Жанна королевским тоном, — вечно вы портите мне радость». Эльвира не ответила на это ни слова. Молча и очень аккуратно, что выдавало в ней крайнюю степень раздражения, она начала снимать с себя доспехи, изгибалась, расстегивая неподдающиеся тугие пряжки. Жанна посмотрела на нее, потом подошла и, помогая ей справиться с пряжками, тихо сказала: «Тебе все можно. Только уж ты побереги себя, слышишь? И больше чтобы никто… посмотри за Анхелой, пожалуйста, и за остальными».

Было шесть часов утра, веселое солнце заливало ее палатку. В половине седьмого Жанна села на коня. Слева от нее была Анхела, облаченная в сталь, справа — Эльвира в черном колете, на полкорпуса сзади — ее личный знаменосец, дальше — длинный сверкающий хвост адъютантов; в таком виде Жанна прибыла на холм, где расположил свою ставку Викремасинг.

— Сидите, маршал, — торопливо сказала Жанна, подходя к нему. — Ну, что вы скажете?

Викремасинг (он был в полном доспехе, как надлежит воину) не отрывался от подзорной трубы.

— Ваше Величество, противник ждет, чтобы начали мы.

— Эльвира! Трубку! — крикнула Жанна.

Подзорная труба приблизила лигеров. Жанна почти различала их лица. В ее душе снова начал вспухать красный комок, она не хотела его.

— Маршал, — сказала она перехваченным голосом, — а мы-то чего ждем? Начинайте!

— Так с Богом! — ответил Викремасинг и поднял жезл.

По этому знаку ахнула сигнальная пушка, и сразу вслед за ней начали с громом и треском лопаться, бить по ушам пушечные выстрелы. Жанна невольно приоткрыла рот. В трубку был виден белый дым и больше ничего; отняв ее от глаз, Жанна окинула взглядом неприятельскую линию и поняла, что они стали отвечать на огонь. Гром нарастал. Жанна с каким-то вожделением втягивала в себя запах пороха. Он был знаком ей по фейерверкам и салютам, этот запах у нее был прочно связан с праздником. Сердце стучало радостно и предвкушающе. Красный ком давно пропал, она забыла о нем. Она упивалась настоящим моментом. Война была красива. Всем существом своим Жанна впитывала войну.

Вожди Лиги собрались на центральном редуте в шесть часов. Среди господ, сверкающих броней, Принцепс выделялся своим будничным, подчеркнуто невоенным, черным одеянием; он был даже без шляпы. Может быть, он хотел показать, что сегодня главный у них — Кейлембар… впрочем, никто не решился задавать ему вопросов.

По дороге из мрежольского лагеря Кейлембар сказал ему вполголоса:

— Предчувствия у меня неважные.

— Гоните их, — скорее мрачно, чем грубо, ответил Фрам, — думайте только о битве. О предчувствиях поговорим вечером.

Кейлембар искоса посмотрел на Принцепса. Он мог бы побожиться, что и у Принцепса дурные предчувствия, но тот не желал говорить о них, и это было разумно.

— Слушаю, сир, — по-солдатски сказал он.

На редуте царило напряжение. Фрам приветствовал гарнизон и уехал со свитой по линии. Кейлембар остался. Сунув за пояс подзорную трубу, он принялся придирчиво осматривать каждую пушку. Все пушки были в порядке, и ядра были в порядке, и порох был в порядке. Единственно, люди внушали подозрения. Но Кейлембар старался не обращать внимания на эту безделицу. Нервозность людей он приписал обычному страху, который перед боем равно гнетет и новичков, и ветеранов. Эка беда — страшно, на то и война. Ему и в голову не приходило, что люди могут быть охвачены ужасом в предвидении неизбежного поражения и гибели. Вздор, чепуха. Их мыслей он переменить не властен, но драться он их сумеет заставить. Ему важно было одно: дождаться, чтобы противник первым открыл огонь, и он положил все душевные силы на ожидание.

Вернулся Фрам. Все застыли с подзорными трубками, нацеленными на восточные холмы. Минуты тянулись мучительно. Среди солдат и свиты то и дело слышались шумные нервные вздохи.

— Ага! — шепотом воскликнул наконец Кейлембар.

Герцог Фрам, не меняя позы, медленно оскалился.

На восточных холмах возникло плотное белое облачко, затем долетел звук выстрела. Через секунду облачков стало много, и от грохота задрожал воздух. Кейлембар подал знак командиру батареи.

— Фити-иль! — заорал тот не своим голосом. — Пали!

Редут рявкнул ответным залпом. Канониры засуетились, накатывая пушки, подавая порох, ядра — наконец-то кончилась проклятая неподвижность. Кейлембар сложил подзорную трубу и сунул за пояс. Ему тут же подали трость.

— Баркелон, — приказал он, — извольте ехать к себе. Эй, кто там, адъютант! Скачите к Респиги, чтобы помнили: стоять на месте, не высовываться! Вы — к Контарини, приказ тот же! Гриэльс, Фарсал — в лагерь, к своим! Будьте наготове! Живее, сат-тана, чтобы тут не было никого лишнего!

Он почувствовал себя в своей стихии и распоряжался, не обращая внимания на ядра и осколки. Викремасинг сосредоточил на редуте Принцепса наиболее жесткий огонь, как они и думали. Фрам тоже сложил бесполезную трубу — все было заволочено дымом — и стоял, скрестив руки, глядя прямо перед собой.

Королевские артиллеристы стреляли неплохо. Валы редута вспучивались веерами земли, опадали, постепенно теряли свои очертания. Было подбито несколько пушек. Истошно кричали раненые. Фрам стоял неподвижно, словно все это его не касалось.

Между тем поступали донесения:

— Пехота Викремасинга вышла в поле!

— Уланы князя Мазовецкого вышли в поле!

— Прекрасно, басамазенята! — кричал Кейлембар. — Теперь только телогреев выманить бы на сады. Тогда дело — наше!..

Он топал сапогами от нетерпения. Наконец ему доложили, что телогреи вышли.