Орина дома и в Потусторонье - Вероника Кунгурцева

Вернулась мать — у старшеклассников шли страшные экзамены, Орине даже удалось побывать на одном, посидеть с учителями по эту сторону стола — и стала уговаривать Крошечку: дескать, ты ведь уже большая у меня, осенью в школу пойдешь, а Миля-то маленькая, ей уступать надо…

— И вообще, — грустно добавила Лилька, — не всегда получаешь то, что заслуживаешь. А иногда заслуженное тобой получают другие. Привыкай, Крошечка. И не плачь — мы с тобой скоро в Город поедем.

— А когда? — уткнувшись матери в подол, обронила Орина.

— Ну, вот как кончатся экзамены, пойду в отпуск — так и поедем.

О Городе у Крошечки были самые смутные представления, хотя как-то раз она все-таки побывала в нем: вначале приехали на станцию Агрыз, вез их все тот же Басурман, запряженный в двуколку, на облучке сидел дедушка Диомед. В Агрызе высадили бабушку Пелагею, за спиной которой висела котомка — бабка отправилась на торговлю, — а сами пошли к поезду. Но оказалось, что подобраться к нужному поезду не так-то просто… Чтобы попасть на него, требовалось перейти широкое поле, покрытое путаницей рельсов (верхами, по деревянному мосту, который был далеко в стороне, Лильке идти было лень). И вот не успели они дойти и до середины расчерченного стальными полосами вдоль и деревянными впоперек поля, где там и сям торчали низкие семафоры с налитыми кровью глазами, — как вдруг вдалеке, вопя как вепрь, показался тепловоз… Орина решила тут же повернуть назад (лучше бы сразу оказаться в избе), но мать поймала ее, уверяя, что поезд пойдет не по этому пути. Сана, высчитав, увидал, что как раз по этому… И ткнул Лильку носом в это открытие. Она шагнула со шпал, таща за собой упиравшуюся дочку — обе присели, сжавшись в комок, а набежавший поезд с зубовным скрежетом проскочил мимо, гипнотически приплясывая чугунными механизмами, которые находились под вагонами, помогая колесам двигаться и предлагая всем желающим познакомиться с ними поближе…

Потом они ехали в переполненном вагоне, и садиться нужно было справа, лучше у самого окошка, — потому что вездесущие мальчишки стали говорить, что скоро в этом окне появится учебный аэродром летной школы, где в ряд стоят — и даже могут взлететь — настоящие самолеты, а они, сглупив, сели слева, у самого прохода. И в подступивший решительный момент, когда мальчишки заорали: «Смотрите — „Як“, „Як-3“ летит!», Крошечка, как ни подпрыгивала, увидела только далекий паутинный промельк в окне спешащего поезда.

На полустанке «9-й километр» в поезд, среди прочих, подсели поселковые женщины, в их вагон — вдова Пекаря Нина Казанкина и жена смолокура — Кристина Проценко; мать показала Крошечке желтую дорогу, которая вьется по селу, поднимается на холм, а после-де через тайгу приведет к ним в Поселок. Да обратно-де мы тут и выйдем — пойдем домой по лесу.

В Городе Орина запомнила только вокзал — каменное здание с острой башней посредине и большими часами, по которым нельзя узнать время — потому что цифры там римские; и еще потрясший ее красный металлический автомат с надписью «Газированная вода», откуда льется лимонная газировка. Крошечка стояла бы тут вечность, дотягиваясь до прорези медной трехкопеечной монеткой и получая взамен волшебную воду, но мать — после того, как она выпила три стакана, — утащила ее прочь. Кажется, она все-таки каталась на каруселях и, может быть, даже ела эскимо, но и то и другое заслонил сильномогучий автомат, куда стекалась вся газировка мира.

…А пока что приехавший на выходные дядя Венка взял Орину на рыбалку — конечно, мать Крошечки и тетя Люция тоже пошли, зато Милю, которая своими криками могла погубить всю рыбу в Постолке, оставили дома.

Накануне искали во дворе червей: перевернули каждую залежавшуюся колоду, всякую трухлявую доску, нежно лепившуюся к земле, любую брошенную впопыхах и сгнившую ветошь — червей набрали полную консервную банку, подписанную так: «Тунец в масле». Погибший тунец предательски собирался вытащить постолкинскую рыбу из воды на землю.

Орина, не мигая, сидела над речкой — вцепившись в удочку, на конце которой висел продырявленный острым крюком извивающийся червяк; но окуням да карасям Крошечкин червяк оказался не люб. У других рыба тоже не клевала. Тогда взяли бредень — и в узком месте перегородили течение Постолки; тетя Люция со своими углами сети, зажатыми в кулаки, шла по колено в воде, а дядя Венка со своими — по горло.

— Веди, веди, — кричал он, чуть не по глаза, точно сом, окунувшись в речку и отплевываясь, — веди, Люция, давай, давай, моя хорошая! Ну!

Но концы бредня вырвались у тети из рук — и вся рыба, которая, оказывается, сидела без суда и следствия в сетошной тюрьме, совершила массовый побег вниз по течению реки. Дядя Венка, который в тещином доме держал себя в узде, тут не выдержал — и одной очередью выпустил все запретные слова, какие только знал. Во второй раз с бреднем пошла Лилька — и ей удалось доставить преступную рыбу на место. Раздосадованная тетя Люция сидела на берегу, спиной к Постолке, и говорила, что она эту рыбу в рот не возьмет, сами-де ешьте! Только не подавитесь!

Но когда ершей с подельниками — дома уже — обваляли в муке и пожарили в масле, тетя Люция взяла свои слова обратно.

В следующие выходные дядя Венка уговорил жену и Лильку сыграть в лапту, давненько-де не играли, сбегал в барак за другом Васькой Сажиным, тот позвал лесоруба Бориса Коновалова, Борис уломал жену Юлю, Лилька кликнула фельдшерицу Ирку Деветьярову, свою пургинскую одноклассницу, Люция зашла за Людкой Маминой, живущей на их улице; узнав о предстоящем сражении, набежала нынешняя молодежь, решившая бросить вызов тридцатилетним, и народу набралось как раз на две команды.

Детвора, которую по малолетству не взяли ни в одну команду, сидела в траве по обочинам и болела. Среди болельщиков были: Надька Коновалова, сестры Глуховы, Оля Потапова (Танька состояла в команде молодежи вместе с Мазакией Халиуллиной, Геркой Маштаковым и другими), Галька Краснова с младшим братом.

В лапту играли в поле за клубом: единственным недостатком этого поля было то, что мяч, при особо сильном и кривом броске — часто при участии попутного ветра — летел в Постолку. Но тогда за ним с готовностью бросались наперегонки двое-трое ребятишек.

Сана усаживался на мячик, который подавал игрок вражеской молодежной команды, и когда по мячу звонко ударяли деревянной битой, он на своем крутящемся аппарате летел в поле, где мячик попадал иногда прямо в руки — это считался дарок, а иной раз падал в пыль: тогда его стремительно хватали и швыряли в бегущего — то осаливали, а то нет.

Когда по мячу лаптой била Лилька — и, если не было дарка, мчалась на кон и обратно в городок, пытаясь увернуться от мяча, — Сана вступал с мячиком в двухсторонние переговоры и убеждал его пролететь мимо. Крошечка вскакивала с места, визжала и подпрыгивала, когда наступал черед матери бить и бежать. Миля, вторя ей, тоже орала: тут уж она могла проявить все свои «ораторские» способности, ведь в этом деле ей не было равных. Но в конце концов криксе наскучило «болеть» — она поглядела по сторонам и выбрала, с кем можно завести светскую беседу: отважно подошла к брату Гальки Красновой и спросила:

— Павлик, а как тебя зовут?..

Павлик Краснов вытаращил глаза и, набычившись, спрятался за сестру.

— Дулак какой-то! — констатировала Миля.

Домой пришли уж затемно: усталые, голодные и веселые — ведь обыграли нынешнюю молодежь-то!

— Теща, на стол мечи все, что есть в печи! — с порога крикнул Венка.

— Вот так-то бы всегда, — вздыхая, говорила Люция, — чем бражку-то жрать…

— А что ж, — жал плечами Венка, — и в следующие выходные пойдем играть, что нам… Скорей бы в отпуск, так мы тут такого жару дадим! А то ведь в понедельник-то — к плавильной печи… Хоть бы мышцы отошли… Завтра, как пить дать, все тело заболит…

— Мам, — смеясь, рассказывала Пелагее Ефремовне младшая дочка, — Лилька-то у нас сегодня была в ударе: никто в нее попасть не мог… Мяч, как вроде заговоренный, облетал ее стороной…

Сане, который старался поуютнее устроиться внутри фарфоровой Купальщицы, казалось, что он тоже, как все: и устал, и страшно проголодался…

К Орине в гости пришла ровесница Надька Коновалова. Обрадованная Крошечка предложила вместе порисовать. В дареной книжке «Приключения Незнайки», которую она прочла уж раз десять кряду, была еще одна хорошая сторона: картинок было много — и все не раскрашены, каковой недостаток Орина еще в день рождения заметила и на следующий же вечер взялась устранять. Но на устранение ушли месяцы: поскольку Пелагея Ефремовна вовсе не считала черно-белый контурный рисунок недостатком и была твердо убеждена, что чиркать в книжке нельзя, приходилось раскрашивать картинки в ее отсутствие. Нынче бабушка была дома, но Крошечке показалось, что при посторонних она не станет делать беспардонные замечания. И впрямь: проходившая мимо Пелагея только покосилась на то, как портят книжку, но скрепилась — смолчала.