Пособники и подстрекатели - Мюриэл Спарк

Голос Уокера всегда внушал беспокойство Лукану. Уокер приобрел немного мягкий, сочный выговор, характерный для речи Лукана, но все же в нем было что-то не то. Лукан знал, что если внешность Уокера скорее всего не вызвала бы подозрений у его старых друзей – они помнили его таким, каким он был двадцать лет назад, – то голос мог его выдать. Так что до сих пор за получением денег он предпочитал ездить сам.

А денег у них становилось все меньше. Уокер дал ясно понять Лукану, чтобы тот и не надеялся, что они расстанутся, – этого не будет никогда.

К тому времени, когда они нашли Хильдегард и раскопали ее прошлое, она нужна была им гораздо больше как психотерапевт, чем как источник денежных средств.

Уокер позвонил Лукану, который находился в Шотландии, в поездке за деньгами.

– Не вздумайте там остаться, – предупредил он, – возвращайтесь в Париж. Вы нужны мне здесь.

Лукан ответил:

– Хорошо, я еду в Париж.

По сути дела, ему некуда было больше деваться. Он ненавидел Уокера, но избавиться от него было невозможно. Теперь он начал лучше понимать Уокера, которому было известно о нем самом много, слишком много из книг и статей, где исследовалась каждая деталь его прошлой жизни.

Уокер и Лукан, Лукан и Уокер – им суждено было быть вместе.

Уокер, со своей стороны, уже с трудом мог выносить вид дынеобразной головы Лукана, точно такой же, как и у него.

Между ними, однако, была громадная разница, и оба об этом знали. Лукан был убийца, а Уокер – нет.

Лаки Лукан верил в судьбу. Провидению было угодно, чтобы он стал графом. А его жене судьба предназначила умереть – так выходило по его безумным расчетам. Это было безумие игрока. Последние два месяца перед покушением Лукан вел себя по отношению к ней вполне корректно, даже, как сообщалось, был с ней нежен. Он считал, что ей суждено умереть, и ни на секунду не задумывался над тем, что эта перспектива была плодом его собственных расчетов и планов. Ход событий диктовали его «нужды». Ему были нужны деньги, которые поступили бы от продажи дома, где она жила. Ему была нужна смерть жены. По его мнению, это и была судьба.

Теперь совместная жизнь с Уокером тоже казалась ему велением судьбы. Однако возникала новая «нужда», еще более острая. Старые друзья умирали, их становилось все меньше. Судьба требовала освободиться от Уокера, и освободиться как можно скорее. Граф должен опередить Уокера, прежде чем тот решит, что умереть должен он, Лукан.

Возвращаясь на самолете в Париж, Лукан начал обдумывать детали избавления от Уокера. В игорном доме жизни Уокер казался Лукану картой, которой следовало пойти, причем не тузом, а просто картой. Это была ситуация, в которой Лукан чувствовал себя уверенно. Он был так же уверен в себе и своей безнаказанности, когда задумал убить жену. Это была уверенность карточного игрока. Его вера в судьбу затмевала непреложный и хорошо известный факт: игрок остается в проигрыше, а букмекер, крупье и все остальные, кем бы они ни были, в конечном счете всегда выигрывают. Уокер был картой, которую следовало разыграть, и у графа и в мыслях не было намерения благородно поделиться с двойником последней собранной данью, неожиданным наследством. Недавно свалившаяся на него удача вполне может оказаться последней – ничего не поделаешь, такое сейчас время.

Уокер должен исчезнуть. Стюардесса принесла Лукану стакан, бутылочку безвкусной минеральной воды «Виши» и еще более миниатюрную бутылочку «Джонни Уокера», которую Лукан, прежде чем открыть, с некоторым презрением повертел в руках. Вскоре стюардесса вернулась и предложила ему завернутую в тонкую пленку еду, от которой он отказался.

Уокер должен исчезнуть, умереть, испариться. По привычке Лукан был в очках с тонированными стеклами. Его контактные линзы грязно-бурого цвета, скрывающие голубой цвет глаз, были подобраны с учетом его зрения. Он летел бизнес-классом и сидел в кресле у прохода, как всегда предпочитал. Это создавало ощущение возможности быстрого бегства, даже в самолете. За двадцать пять лет его страх не стал меньше. Никакие годы не в состоянии его прогнать. Если бы граф предстал перед судом и был признан виновным по двум выдвинутым против него обвинениям, теперь, по крайней мере последние десять лет, он был бы уже свободным человеком. Он отдавал себе в этом отчет, но над такой возможностью никогда не задумывался. Вопрос о том, чтобы предстать перед судом, не мог даже возникнуть. Он был седьмой граф Лукан и до сих пор не привык к тому пренебрежительному отношению, часто презрению, с которым его поносили в прессе люди, равные ему по положению. Никто из аристократов, даже те, с кем он учился в школе или служил в гвардейском полку, не выступили в его защиту. Помимо самых ближайших родственников, что было понятно, только его друзья-картежники и менее знатные приятели заявили, что они в ужасе от того положения, в которое он попал. Это было самое большее, на что они оказались способны.

По привычке Лукан изучал – с большим, чем у обычного пассажира, любопытством – других летевших в самолете людей. Рядом с ним сидела девушка с длинными волосами, в которых выделялись крашеные пряди. Она читала «Ньюсуик», отщипывая маленькие кусочки от булочки, лежавшей на подносе. Да, она могла быть детективом. Интересно, перестала полиция его разыскивать или нет? Он никогда не был в этом уверен. Эта поездка в Англию вполне может оказаться последней. При современных технологиях получение денег прежним путем становилось слишком опасным, да и сами суммы были скудными. Он достал книжку в мягком переплете. Двадцать пять лет в самолетах и автобусах доставал он книжки в бумажных переплетах и никогда не забывал переворачивать страницы, даже если исподволь и оглядывал окружающих. Страх, постоянный страх. Лукан считал, что не заслужил такой судьбы. В конце концов, он же не убил свою жену. Всего лишь прикончил девушку, залившую все вокруг кровью. Граф перевернул страницу и вздохнул. Его соседка, продолжая жевать, все еще читала журнал.

Слева от Лукана, на другой стороне прохода сидели двое мужчин, один – постарше, другой – довольно молодой. Они были заняты своими напитками и разговаривали тихо, но довольно внятно. Лукан не выносил гомосексуалистов. Больше всего его возмущало в них то, что, по его мнению, было сентиментальностью. Никакой мужской твердости, никакого почтения к судьбе и никакого представления о том, что предопределенное свыше должно быть совершено, например убийство. Он, конечно, сделал ошибку, но на то была воля судьбы. Так легли карты.

Один сидевший через проход мужчина был лет пятидесяти, другой – лет двадцати пяти. У старшего были длинные, до плеч, волосы. Молодой же был коротко пострижен, в ухе у него висела серебряная серьга. Они обсуждали какой-то фильм. (Давно миновали дни, когда Лукану случалось подслушать, сидя за столиком в кафе, в автобусе или где-то еще, когда говорили о нем.)

– Все было слишком очевидно с самого начала, – говорил мужчина. – Оставалось только сидеть и дожидаться конца.

– Мне показалось, что сцены, где есть секс, довольно крутые, – заметил парень.

– Да? А мне они показались неестественными. Они даже не снимали трусов.

К ним подошла стюардесса с подносами, и они молча принялись за еду.

Вдруг в кресле впереди них – по другую сторону прохода и наискосок от Лукана – словно электрическая искра сверкнуло слово «Лукан», такое отчетливое среди невнятного разговора. Там сидел лысый мужчина лет шестидесяти и хорошенькая белокурая женщина лет тридцати. Лукан расстегнул ремень безопасности, встал и сделал несколько шагов вперед по проходу, чтобы с высоты своего роста в шесть футов и два дюйма получше их рассмотреть. На столике перед ними лежало множество газетных вырезок. Да, это были старые вырезки, некоторые из далекого прошлого, и все – о нем.

Лукан прошел в туалет, вернулся и снова занял свое место. К этому времени парочка уже убрала все бумаги и занялась едой, демонстрируя завидный аппетит.

Боже правый! Да это же Джо Марри! Или все-таки не он? Да, он сейчас должен быть как раз в этом возрасте. Конечно, это тот самый Джо, который был в монастыре Святого Колумбы со своей подружкой, дочерью Марии Туикнем. Это они ехали за ним с севера до самых ворот, где так удачно подвернулась свадьба. Конечно, это были они. Эмброс сказал, что дал им вырезки. Чертов идиот! Лукан уставился в свою книгу, переворачивая страницы с положенными интервалами.

У графа была с собой лишь ручная кладь. Как только самолет совершил посадку и пассажирам разрешили встать, он пробился к багажному отделению и разыскал свою сумку. Он торопился.