Последняя торпеда Рейха. Подводные асы не сдаются! - Вильгельм Шульц

— Ну да…

— А ведь это единственные за последние 200 лет, кто побеждал бриттов. Они кровью завоевали свою независимость! Испания — вот она, Испания, — Густаво обвел руками вокруг. — Непобедимая армада — пуфф! — он сделал соответствующий жест, — рассеялась как дым! Франция с Наполеоном — ну мы знаем где. Ну и мы. Тупо по-прусски понадеялись на свой железный милитаризм. И что? Две войны проиграли! Две!! Mit deutschem Schwert erklingt ein «Nein»[31]… Как же! Домахались мечами? Теперь у нас единственный шанс — если русские — я уж не знаю, какое чудо там должно случиться, — скинут Сталина. Может быть, к власти придут антианглийские силы. Они там есть. Тот же Молотов, или Жданов. В 39-м мы же нашли общий язык! Но Германии нет. И Штаты англикосы ловко перетащили в свой лагерь. Как теперь? Делать ставку на республиканцев? Но республиканцев там не было у власти с 32-го года! И я не думаю, что теперь Стассен победит. А американские демократы — это прихвостни бриттов.

От подобной «политинформации» голова пухла. Казалось, мозг готов выскочить наружу и запрыгать по столу. Но ведь получалось-то все довольно складно… Только для того, чтобы это принять, нужно было всего-то-навсего вычеркнуть из жизни 8 лет. Вот вам и ответ — как так получилось, что ты, Хельмут Ройтер, Конрад Нойман, и как там тебя еще звать — вот, дон Диего — ни одной битвы не проиграл, а страна, которой ты служил, проиграла войну. Просто ты бился, оказывается, не с тем врагом.

Много лет назад мы назначили свидание судьбе, и сейчас пришло время нам выполнить свое обещание, может быть, не сполна, но в большой степени. В тот момент, когда пробьет полночный час и весь мир будет спокойно спать, Индия проснется, чтобы жить и быть свободной.

Наступает момент, достаточно редкий в истории, когда мы переходим из старого в новое, когда заканчивается эпоха, когда душа народа, так долго угнетаемого, становится свободной. И в эту торжественную минуту мы, как и подобает, даем обет преданного служения Индии, ее народу и еще большей цели — всему человечеству. <…>

Событие, которое мы отмечаем сегодня, — всего лишь один шаг, открытие новой возможности для еще более значимых побед и достижений, ожидающих нас впереди. Хватит ли у нас храбрости и мудрости, чтобы не упустить эту возможность и принять вызов будущего?

Свобода и власть подразумевают ответственность. Ответственность лежит на этой ассамблее, суверенном органе, представляющем суверенный народ Индии.

Перед тем как получить свободу, мы вынесли все возможные страдания, и наши сердца отягощены памятью об этом скорбном времени. Не закончились страдания и теперь. Однако с прошлым покончено, и нас ждет будущее.

Это будущее — не праздный отдых, но беспрерывная работа, направленная на исполнение тех обетов, что мы давали так часто, а также того, что дадим сейчас. Служение Индии означает служение миллионам страждущих…

Глава 11

Без лица

Женщина всегда ненавидит того, кто ее любит, и любит того, кто ненавидит ее.

Ройтер находился в имении уже полгода, а так еще ни разу и не видел его владелицу. Как рассказывал Густав, они с сыном жили в Буэнос-Айресе и крайне редко наведывались на неприветливый аргентинский юг. Шерсть неплохо продавалась, овечки жирели, и не было особой надобности торчать в этой глуши. Тем более сыну нужно учиться, хорошая школа и все такое. Хайди уже вполне прилично освоила основы аристократической науки владения клинком, и это не могло не радовать. Хуже было другое. Она начала испытывать к своему наставнику чувства, которые очевидно не вписывались в рамки дозволенного в пуританской размеренной деревенской жизни, которой жило ранчо.

После Вероники Ройтер стал куда более осмотрительно подходить к связям. История его любви — это история потерь. Тяжелых, нелепых потерь. Стоит ли начинать роман, если заранее знаешь, чем он закончится?

А не начинать — это глупо в квадрате. Мужчина, уклоняющийся от инициативы женщины, жалок. Но ему куда больше, чем Хайди, нужен Густав. Чего такого умеет эта девица, чего не умеют приват-танцовщицы из «El embarcadero feliz»[32] — бара в Рио-Гальегос недалеко от порта, где каждую неделю собирался штаб «флотилии». Вот. Так что ценность ее, как «боевой единицы», сомнительна, а Густав будет не доволен. Очень недоволен. Одно дело, когда это все теоретически, «дочка имеет взрослого сильного умного друга», и совсем другое, когда этот взрослый сильный и умный друг имеет дочку… Испанская культура вокруг, дядя, и в ней мы живем…

Надо бы поговорить с Густавом — один шар надо бы иметь здесь, на ранчо. И мне они пригодятся, если что, и семейству Оча. Да и документы им нужны.

Густав был деловит и озабочен.

— К нам едет хозяйка, — сказал он, теребя бланк телеграммы. — На лето. Надеюсь, вы ей понравитесь.

Потом добавил.

— Потому что если не понравитесь — будет плохо.

(1934 год. Берлин)

На столе задорно голосил патефон. По 3-му разу крутили уже изрядно успевшее поднадоесть танго:

Johnny, wenn du Geburtstag hastUnd mich dein Arm umfaut die ganze Nacht,Johnny, dann denke ich noch zuletzt,Wenn du doch jeden Tag Geburtstag hätt'st[33].

Вечеринка обещала быть бурной. Это уже с самого начала было ясно. Собрались же не просто какие-то студенты, хотя и они тоже, вот хотя бы этот высокий парень из Дармштата, здесь обитают художники, поэты, артисты, настоящие слуги Аполлона.

Этот из Дармштата, конечно, симпатичный, но кавалер, наверно, никакой. Видно, что каждую копейку считает и костюм на нем явно с чужого плеча — мал.

Ладно, там видно будет. Ребята побежали за «снежком». Сейчас его стало достать куда сложнее, чем год назад.

— Ты тоже художник? — обратилась к парню из Дармштата девушка в белом боа и сигаретой в длинном мундштуке. Это такое «ретро» — играем сегодня в Империю-2.

— Нет, я математик. А вот друг у меня есть — тот да, художник…

— Матема-а-атик, — разочарованно протянула девушка. Она уже успела подвыпить, или «дунуть» хорошо. — Фи… как это скучно, наверное…

— Вовсе нет, математика может предсказывать судьбу. Хотите, предскажу вашу?

— Ты го-о-онишь!

— Да не гоню, так и есть. В цифрах скрыта тайна жизни. Об этом еще Фалес говорил.

— Фаллос? Говорил? Ну ты го-о-онишь. Ха-ха-ха! Девчонки, он гонит! У него Фаллос говорящий!

Кто-то захохотал, кто-то даже захлопал из угла. Но все снова потонуло в звуках танго, поставленного в четвертый раз.

— Потанцуем?

Девушка пошатнулась и отстранилась.

— Не сейчассссс! — Она затянулась сигаретой и нетвердой походкой побрела дальше.

— О-о-о-о! — раздался общий возглас. В комнату внесли кипу пластинок. Успех «Дня рождения Джонни» имел, как оказалось, простое объяснение. Патефон здесь, а пластинки запаздывали.

— Друзья! — обратился к собранию один из присутствующих, судя по всклокоченной шевелюре и безумному взгляду — поэт. — Давайте будем сегодня вести себя как настоящие аристократы! Во-первых, никакой пошлой популярной музыки — только классика! Это изысканно, все под классику, шампанское — под классику, танцы — под классику, любовь — тоже под классику!

— Он дебил, — равнодушно констатировал пухлый румяный парень в круглых очках. — Простите, а вы художник?

— Меня только что спрашивали именно об этом. Хельмут Ройтер. Дармштатский политех.

— Ну, хоть один нормальный человек, — усмехнулся пухлый парень.

— А почему дебил? Вроде предложение интересное…

— А… — махнул рукой пухлый и исчез куда-то, видимо, в другую комнату. Народу в квартире собралось прилично. Никто никем не интересовался, все бессмысленно носились, напоминая броуновское движение. Удивительное чувство — в толпе, и полное одиночество. Ройтер начал искать глазами свою первую собеседницу. Не нашел.

Радость в прихожей и аплодисменты ознаменовали появление «снежка» и еще одного патефона. Теперь к человеческой каше добавлялась еще и звуковая.

Второй патефон отнесли в другой конец квартиры, где предполагался будуар — изящный — место для занятий любовью под классическую музыку.

Туда унесли 4 пластинки — «Времена года» Вивальди.

— А, суки! Твари! Пидарасы! — раздался вдруг женский возглас, переходящий в визг. — Дверь в квартиру пинком открылась, и прямо на Ройтера из нее вывалилась странная девица. Внешность ее была… да можно считать, что ее не было. Это было просто лицо из толпы, некая среднестатистическая «девушка» с рыжими волосами, постриженная под «каре». Но то, в каком она была состоянии — стоит описать отдельно. Не сказать, чтобы она была очень сильно пьяна — нет. Она была возбуждена, всклокочена. На ней был строгий серый костюм, пиджак которого не имел одного рукава — оторван, блузка под ним, несомненно, весьма не дешевая — тоже надорвана, сумочка висела на одной ручке, а вторая с выдранным куском кожи свисала почти до пола. Но самое… удивительное в ней было то, что в половину лица у нее расплылся огромный синяк, причем свежий синяк. Девушка влетела в квартиру так стремительно и так неудачно, что споткнулась на пороге и повалилась на Ройтера.