Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

повелителя. В последние годы — дворцовый комендант Воейков, бодрый весельчак, спортсмен, женатый на дочери Фредерикса. Он подрабатывал производством минеральной воды, но не мог быть первоклассным советчиком в делах государственных. Как и практически все члены свита, Воейков был обязан свой карьере службе в Конной гвардии. Крупные фигуры попадались в правительстве, прежде всего, речь о премьерах Витте и Столыпине. Но они были скорее исключением, царь не любил, чтобы им правила чужая воля, а потому предпочитал людей не только лояльных, но и не имеющих собственной политической повестки дня. «Государь не терпит иных, кроме тех, которых он считает глупее себя, — сокрушался Витте, когда оказался в опале, — и вообще не терпит имеющих свое суждение, отличное от мнений дворцовой камарильи…»[173].

Итак, император не столько наслаждался и пользовался властью, сколько работал, полагаясь больше на себя, чем на свою команду или профессиональных управленцев. У него «отсутствовало понимание различия между правлением и распоряжением, вернее говоря, в его представлении правление государством сводилось к распоряжениям по отдельным конкретным случаям»[174]. Его рабочий график был нечеловечески плотным, и он занимался вещами, которые главам государств несвойственны. Камердинер Терентий Чемодуров свидетельствовал: «В 8 часов Государь вставал и быстро совершал свой утренний туалет; в 8 1/2 часов — пил у себя чай, а от 8 1/2 до 11 часов занимался делами: прочитывал представленные доклады и собственноручно налагал на них резолюции. Работал Государь один, и ни секретарей, ни докладчиков у него не было; от 11 до 1 часу, а иногда и долее, Государь выходил на прием, а после часу завтракал в кругу своей семьи… После завтрака Государь работал и гулял в парке, причем непременно занимался каким-либо физическим трудом, работая лопатой, пилой или топором; после работы и прогулки в парке — полуденный чай, от 6 до 8 часов вечера Государь снова занимался у себя в кабинете делами, в 8 часов вечера Государь обедал, затем опять садился за работу до вечернего чая (в 11 часов вечера). Если доклады были обширны и многочисленны — Государь работал далеко за полночь и уходил в спальню только по окончании своей работы. Бумаги наиболее важные Государь сам лично вкладывал в конверты и заделывал»[175].

Поскольку царь принимал почти все решения сам, то и ответственность за все возлагалась на него. Так, много недоброжелателей ему добавляли любые шаги по назначениям и награждениям. Как было известно еще Людовику XIV, назначая одного из десяти на какой-либо пост, вы получаете девять недовольных и одного неблагодарного. То же с чинами и наградами. Сергей Палеолог, заведовавший представлениями в придворные чины и звания в МВД, замечал: «Фактами можно доказать, что, если бы после 1905 г. своевременно было удовлетворено честолюбие ряда жаждавших попасть ко Дворцу либеральных и влиятельных деятелей, оппозиционные элементы значительно ослабели бы». Так, спикер Думы Родзянко был страшно зол, когда к 50-летию земств получил орден Святого Владимира 3-й степени, тогда как рассчитывал на Анненскую ленту. Лидер черносотенцев Пуришкевич, мечтавший всю жизнь попасть в камергеры, так никогда не удостоился подобной чести[176]. Не в этом ли одна из причин их проснувшейся перед Февралем оппозиционности?

Скорее недостатками Николая, которые в какой-то момент окажутся едва ли не самыми существенными, был его фатализм и мистицизм, парадоксальным образом сочетавшийся с искренней религиозностью. Фатализм снижал волю к борьбе, к сопротивлению. Извольский как-то изумился спокойствию царя в 1905 году и услышал в ответ, что «судьба России, точно так же, как судьба моя и моей семьи, находится в руках Бога, который поставил меня на мое место. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волей, полагая, что никогда я не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой он мне вверил»[177]. Склонность к мистицизму, свидетельствовал легендарный глава Петербургского охранного отделения Александр Герасимов, «он унаследовал от своих предков. В начале его царствования многие питали надежды на то, что под влиянием своей жены — образованной женщины… царь излечится от излишнего мистицизма. Жизнь не оправдала этих надежд. Не царь под влиянием недавней оксфордской студентки повернул от мистицизма к твердому реализму, а наоборот»[178]. Это фактор сыграет роль в появлении при дворе Распутина, что вызовет огромное возмущение в свете. В начале же царствования это скорее сближало императорскую чету с обитателями столичных салонов, где в начале века повсеместно занимались спиритизмом, вертели столы, вызывали духов. В Петербурге и Москве в начале века, по самым скромным подсчетам, насчитывалось до 20 тысяч оккультистов. Не нравилось другое.

Николай и Александра оказались чужими не только в кругах петербургской аристократии, но и, во многом, в императорском доме.

В огромной и бурно разраставшейся Императорской фамилии, на содержание которой шла все большая доля государственной казны, император оказался окруженным огромным количеством старших по возрасту родственников, которые намеревались если не сами поруководить страной, то, по крайней мере, посоветовать, как это надо делать. Основным двором долгое время после коронации Николая II продолжали считать двор его матери вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Но у Александра III после его смерти остались четыре родных брата — Владимир, Александр, Сергей, Павел Александровичи — и десять двоюродных.

Николай на их фоне смотрелся как юнец, тем более что ростом пошел в мать и был заметно ниже остальных мужчин из рода Романовых. Кстати, этот фактор имел весьма серьезные последствия: он эстетически не соответствовал образу монарха. «Нередко люди различных взглядов, включая и изрядное число монархистов, именовали Николая II «невзрачным» царем, появилась кличка «большой господин маленького роста», — заметил петербургский исследователь ментальной обстановки эпохи Борис Колоницкий. — И эта негативная характеристика визуального восприятия императора, важнейшего символа монархии, становилась индикатором его политической уязвимости, она распространялась на характеристику его царствования»[179].

Особенным авторитетом в императорском доме пользовался великий князь Владимир Александрович, президент Академии художеств, меценат, окружавший себя артистами, певцами и художниками. Законодателем мод и средоточием самой роскошной светской жизни столицы был двор его супруги Марии Павловны (старшей). «Ее двор затмевал двор императрицы, — констатировал Мосолов. — Быть назначенной фрейлиной Марии Павловны означало получить шанс сделаться королевой красоты на всех конкурсах красоты… Снобы, которым никогда бы не выпал шанс попасть в высшее общество, толпились вокруг прилавка великой княгини, жертвуя крупные суммы в ее благотворительный фонд… В Санкт-Петербурге Мария Павловна была центром любого события в высшем обществе. Ее высказывания повторялись потом по всему городу»[180].

Молодая императорская чета не пришлась ко двору ни в одном из старших дворов, где откровенно сравнивали новое правление со временами Александра III, которые воспринимались