Стены Иерихона - Тадеуш Бреза

- Минутку! - воскликнул Дылонг и потянул Чатковского за манжет, попридерживая его, словно тот собирался встать и сказать речь. - Минутку! - повторил он. - Вы принадлежите эпохе, когда политик выигрывал, если он убеждал. Для этого нужна была политическая программа, разработанная как целостная система. Сейчас можно обойтись наброском. Зачем себя связывать! Две-три идеи, два-три лозунга слепить вместе, и дело с концом. Сегодня на свете новую политику не разучивают как математику, она ударяет людям в голову словно водка. Никто никому не давит на мозги.

У Кристины уже готова была на этот случай фраза. Она не могла ею не похвастаться. Кто же из друзей не знал ее.

- Глупость сожрала мозги!

Дылонг переиначил ее выражение:

- Толпу легче взять глупостью, чем большим умом. Пастух нотациями овец не погоняет. Видели когда-нибудь такое: овчар сзади, собаки по бокам, так и катится большая орда. Скажетепривычка. Знаю. Но привычка к чему? К пастуху за спиной.

Народ-не скотина! Да почему же. Свиньи. В толпе, в народе, в массах есть что-то от женщины. Счастье для нее-пастух. Муж, только настоящий. Тот, что может защитить и берет на себя риск.

Чего стоит муж, который оправдывается перед женой? Того же.

что и политик, который оправдывается перед народом. Да, говорить с толпой, но как с женщиной, дабы пробудить в ней доверие к себе, а кое от кого и предостеречь.

- Дылонг, - скучным голосом спросил Говорек, - где председатель?

Но Чатковский знал, что Дылонгу надо дать выговориться.

Даже если потом он и поступит вопреки своим мыслям, терзаться не будет, если сперва измочалит их всех, обращая в свою веру.

- Оставь его. Пусть кончит, - попросил он Говорека.

Дылонг продолжал:

- Вождь не должен иметь ничего общего ни с одним учебным заведением. Он ни у кого не может быть в долгу за свою мудрость. Чужой ему не надо. Своей он ни у кого не занимал. Это раз. Вождь-это пророк. Пророков не избирают. Его нельзя поддерживать, за ним можно только идти. Противоположность пророку-председатель. Это два. Председатель-в лучшем случае коновод, пройдоха, хитрец, кокетка; вождь-верховный жрец, фигура, творящая суд. Изгнанный председатель-это пенсионер, изгнанный вождь-труп. В вожде нет места для председателя. Если председатель хочет стать вождем, это я отлично понимаю, но чтобы вождь председателем? Это три.

Зал-неожиданность для председателя, вождь-для зала. Говорите, надо отобрать власть у чиновников? Так зачем же из вождя делать интеллигента? Интеллигент не умеет быть страшным. А вот интеллигентов пугать надо! Пролетарий, если он обалдевает, сжимает то, что у него в руке; интеллигент выпускает. На это вы главным образом и рассчитываете. А теперь хотите приучить интеллигента к Папарс. Разве, чтобы сделаться более страшным, ему надо становиться менее загадочным? Вождь-это обряд, а не уряд. Уряд-закат вождя, особенно такой уряд, который сделает его вождем по совместительству. Для людей председатель будет в Папаре на первом месте. Вот увидите! Это четыре.

Дылонг умолк.

- И все? - спросил Говорек.

- Пожалуй, хватит! - пробурчал Чатковский.

Он смирился с тем, что Дылонга одной целью не приманишь.

Оставалось соблазнить его средством. Скандалом. Скандалистом Дылонг не был, но жестокость его восхищала. Она его закаляла, что ли, вроде как купанье в ледяной воде. Папара даже огорчил его однажды, простив одного члена организации, который после какой-то кровавой акции попросился перевести его из дружины на бумажную работу. Конечно, человек-это человек, а сердцесердце. Но все-таки человек, не совершивший во имя организации преступления, - калека. Не может он в таком случае быть активным участником движения. Все это каким-то образом уживалось с религией. Как у других-грех с женщиной. У таких, кому вприглядку мало, мало просто поласкать, им надо обладать ею. Раз так, то так. Хотя бы почувствовать себя мужчиной!

Согрешить ради движения! Вот, точно такое же тогда ощущение.

Но разве мучит тебя что-то? Не больше, чем если бы ты не пошел в воскресенье в костел. Ребячество. Греха на тебе ровно столько же, сколько грязи на воротничке, который ты пристегивал всего раз: несвежий, но можно еще не стирать. Дылонг свято верил: сохранить свою честь-значит во всем идти до конца. Он тогда только и чувствовал себя человеком, когда наружу вылезал из него зверь. Исколошматить противника было гимнастикой духа. Причем не обязательно делать самому. Решиться! Вот что главное. Тому, кто на собрании кружка на Праге невежливо отзывался о Папаре, следовало опасаться Дылонга. Речей ему было мало. Слово, которым он так хорошо владел, бросало других в дрожь, его самого бросало в дрожь лишь дело. Но какие там, на Праге, дела!

- Боже милостивый, - плакался он недавно Чатковскому. - Разбили мы вчера еврейский ларек с газировкой. Бастилия, черт бы ее побрал!

Чатковский вспомнил об этом.

- Послушай, Мариан, сейчас наклевывается одно дело, - доверительно сказал он Дылонгу.

- Да! - подтвердил Мариан, что слушает, он почему-то вдруг перешел на шепот, то ли оттого, что надо говорить тихо, раз речь зашла о тайнах организации, то ли от одной только мысли об акции, которая для него всегда праздник.

- Акция эта, - растолковывал Чатковский, - поможет нам добиться председательствования, но, конечно, она важнее сама по себе. Послужит мотором. Мы нашли его. Он будет лифтом, который вытянет Папару наверх. Он может пригодиться и для сотни иных надобностей, сам увидишь.

Дылонг усмехнулся.

- Ладно! - вроде бы согласился он. - Хорошо, увертюра твоя прекрасна. А теперь открывай занавес. Приступай к делу.

Чатковский рассердился.

- Подожди. Я хочу тебе все как следует объяснить.

- Только чтобы до конца добраться, а то ты как развезешь со своими предисловиями...

И он захохотал-не Чатковский был тому причиной и не собственная его шутка, а только радостное возбуждение оттого, что теперь-то уж должны ему сказать.

- Ты знаешь, - напыщенным тоном приступил Чатковский к изложению сути дела, - Папара покуда известен лишь профессиональным политикам. Всем остальным надо его еще представить.

Как? Есть три способа, три направления рекламы. На бумагераз, живым словом-два. Бумага? Время наше так ею засорено, что она потеряла всякую ценность. В ней завяз бы и сам Наполеон. Живое слово? Да, конечно. Одно опять толькоПапара не оратор. Ты можешь, я, еще несколько человек. Да!

Только негде! Полиция разгоняет, места нет, все что-нибудь мешает. Но есть еще третий способ добиться популярности.

Американский! Раздуть шумиху вокруг какого-нибудь события.

Понимаешь? Что должно теперь случиться с Папарой? Подумай, что бы ты организовал?

Говорек пробормотал:

- Только не юбилей!

- И конечно, только не наш! - согласился Дььтонг. - Знаете, что такое польский юбилей? Схлопотать палкой по голове.

Чатковский решил, что момент сейчас самый подходящий.

Замахал рукой и, выделяя каждое слово, проговорил:

- Все зависит, от кого!

Говорек засуетился и, словно догадавшись, о чем речь, крикнул, будто сделал открытие:

- Так вот оно что!

А Дылонг откинулся на спинку стула. Посерьезнел, весь подобрался, будто ему достался трудный вопрос на экзамене.

Ответ был ему по силам. Надо только сложить вместе все его части. Хитра их уловка, одному, без точки опоры, отдаться на милость памяти, причуд мысли.

- Сейчас, сейчас! - попросил он минуту тишины. Подробности потом! Тут ведь речь идет, рассуждал он сам с собой, о самом принципе этой, что тут много говорить, провокации, чреватой огромным риском для Папары, провокации, в которой Папаре отводилась роль приманки. Хорошо ли это? Просто бенефис, да и только, - буркнул он, поморщившись.

Чатковский разозлился. Нюх у него был отличный. Не согласится! Но Дылонг ничего еще не решил. Он пытался пошире взглянуть на дело. По ступенькам поднимался и поднимался все выше, он пошел бы на все, однако опасался, стоит ли втягивать в акцию самого Папару. Папара не должен играть! Вождь-слово, у которого нет пассивной грани. Так как же использовать его в подобной роли?

- Ты так красиво говорил о вожде, но, выходит, не очень-то ясно представляешь себе, чем должен быть Папара, - наставительно начал Говорек. - Для тебя он немного римский папа, немного главнокомандующий, а не вождь. Вождь потому и вождь, что он ведет за собой, тащит, он в первом ряду, он похож на любого другого солдата, только самый лучший. Вождь-это не профессионализм, не какое-нибудь чертовски усердное умение руководить, какого нет ни у кого! Фош был типичный главнокомандующий, собаку в своем деле съел. В этом отношении у вождя может и маковой росинки во рту не быть. Его мудрость не от мира сего. Но он и не папа, который словно центр круга. Все к нему сбегается, все вертится вокруг него. А он ни с места. Ты бы Папаре запретил даже пальцем шевельнуть.