История нравов России - Виталий Поликарпов

Стены были бревенчатыми, обои имелись только у очень богатых помещиков; из мебели довольствовались деревянными скамьями, покрытыми коврами, стулья были редки, а кресла относились к предметам исключительной роскоши. Зато, благодаря дешевизне продуктов, стол накрывался обильный, ели жирно, много и тяжело. Зажиточность определялась, в основном, нарядами, посудой, лошадями, экипажами и числом дворовых. Последних кормили до отвалу, однако одевали неряшливо и убого — казакины из грубого домашнего сукна были усеяны заплатами; прислуживали они за столом босиком, ибо сапоги надевались исключительно по праздникам большим или для весьма почетных гостей. Дворовые — отнюдь не роскошь для помещика, они нужны были для защиты от разбойников или для набегов на имения соседних помещиков.

В усадьбе крупного барина, помимо дворовой челяди, находился особый штат приживальщиков (они осуществляли так называемое «подставное» потребление представителя праздного класса, по Т. Веблену) из дальней и бедной родни или из мелких соседей, которые служили мишенями барского остроумия или орудиями барских потех, принимающих грубый характер и сразу же переходящих в насилие. Устами своего депутата в екатерининской комиссии однодворцы Тамбовской губернии жаловались на постоянные обиды, наносимые им соседями–дворянами. Депутат горячо восстал против отмены телесного наказания для дворян; без этих наказаний, говорил он, «благородным от насилия воздержать себя по оказуемой им вольности впредь невозможно. Но, почтеннейшее собрание, — продолжал он, — о других губерниях не отваживаюсь, а что ж о Воронежской и Белгородской, смело уверяю: где б какое жительство осталось без притеснения и обид от благородного дворянства спокойно? Подлинно нет ни одного, что и в представлениях от общества доказывается» (25, т. VI, 36). Мелкопоместные дворяне подражали по мере возможности владельцам крупных имений.

Крепостное право отрицательно сказывалось на личности дворянина, порождало порочные нравы — оно обеспечивало его даровым трудом, доставляя ему «вредный досуг для праздного ума» (М. Богословский). Так как этот досуг нечем было занять серьезным, а энергия требовала выхода, то дворянин занимался не только охотой и служением Бахусу, но и тяжбами. Князь М. Щербатов вспоминает, что один из его ближних предков «хаживал» в суд не только по своим делам, но вел также по поручению и чужие тяжбы (68). Процессы тянулись годами и служили наряду с борзой и гончей охотой наиболее интересной темой для разговоров сельского дворянства, заполняя тем самым пустоту и скуку уединенной жизни. В некоторых случаях сутяжничество превращалось в страсть, появились большие охотники и охотницы судиться, прибегая к помощи мудрых юрисконсультов, заинтересованных в сутяжничестве.

В 1752 г. императрица Елизавета объявила Сенату о своем крайнем неудовольствии слышать о разорении и притеснении своих подданных со стороны «ябедников», причем в указе приводится и конкретный портрет такого ябедника. Это — князь Н. Хованский, отставной лейб–гвардии прапорщик, религиозный и политический вольнодумец; к тому же неуживчивый человек — бросил жену, 12 лет подряд не ходил на исповедь, называл высокопоставленных особ дураками и злорадствовал по поводу пожара в московском дворце, остря, что императрицу преследуют стихии: из Петербурга ее гонит вода (наводнение), а из Москвы — огонь. Указ предписывал князю Хованскому сутяжничество бросить и никого не консультировать по судебным делам под угрозой- конфискации его движимого и недвижимого имущества (то же грозило и обращавшимся к нему за советами). За свой атеизм и злой язык остроумный князь–адвокат расплатился плетьми и ссылкой сначала в монастырь на покаяние, а затем в свою деревню.

Однако не все в дворянской среде в силу горячности натуры могли заниматься тяжбами, и они, как замечает М. Богословский, предпочитали решать возникавшие недоразумения «открытым боем» (15, кн. VI, 34–35). Это значит, что разгорались военные действия между соседними «вотчинами–государствами» в средневековом духе. Так, в 1742 г. богатый вяземский помещик Грибоедов во главе отряда дворовых с рогатинами и дубьем напал ночью на усадьбу помещицы Бехтеевой, владелицу выгнал и сам поселился в завоеванной усадьбе. В 1754 г. трое орловских помещиков, братья Львовы, советник, асессор и корнет, предприняли поход против своего соседа поручика Сафонова. При помощи родственников они собрали армию из крестьян и дворовых численностью в 600 человек. Выступление было обставлено торжественной церемонией: два священника отслужили молебствие с водосвятием, все приложились к иконе; после помещики выступили с напутственными речами перед «воинством», побуждая «иметь неуступную драку» и не выдавать друг друга. Лучшим крестьянам для большего подъема воинственного духа поднесли по чарке водки, и все двинулись в путь. Подкравшись к крестьянам противника, занятым на сенокосе, и застав их врасплох, Львовы ударили по ним из лесу. Произошла кровопролитная свалка: 11 человек было убито, 45 тяжело ранено, 2 пропало без вести. В этот век царствования женщин жены и дочери дворян проявляли воинственные наклонности и стратегические таланты. В 1755 году пошехонская помещица Побединская во главе своих крепостных сразилась с двумя соседями — помещиками Фрязиным и Леонтьевым, заключившими между собой союз и напавшими на ее людей. Битва закончилась поражением и смертью обоих союзников. В иных усадьбах из дворовых людей формировались вооруженные, обмундированные и обученные военному делу отряды для междуусобных войн и для защиты от частых тогда нападений на поместья разбойничьих шаек (25, т. VI, 35; 104, 20).

Эти шайки были тем более опасны, что их тайные предводители, скупавшие награбленные вещи, часто бывали родовитыми, иногда титулованными, людьми, имевшими большие связи. В своих «Записках» князь П. Долгоруков приводит целый ряд примеров такого рода. В Чернском уезде Тульской губернии дворяне Ерженский и Шеншин предводительствовали разбойничьими шайками; на юге России в качестве тайных руководителей разбойников выступали братья, графы Девиеры; в Костромской губернии — князь Козловский, являвшийся по матери Салтыковой родственником Ягужин–ских, Салтыковых, Лабановых, Долгоруковых. Не отставали и женщины. В Путивльском уезде Курской губернии вдова Марфа Дурова, владевшая тысячью душами, садилась на лошадь и в сопровождении трех сыновей и довольно многочисленной шайки разбойничала. Этот разбой она называла — «ходить на охоту»; охота обошлась ей дорого — в результате ее арестовали и сослали в Сибирь.

В Малороссии действовала некая богатая женщина Базилевская, прозванная Базилихой; она выступала одновременно в роли покровительницы и любовницы разбойника Гаркуцы. Когда ею было накоплено огромное количество награбленных Гаркуцей драгоценностей, она отдала его в руки полиции. Его наказали кнутом, заклеймили и сослали на каторгу; Базилиха же все это состояние оставила своему сыну Петру, считавшемуся сыном Гаркуцы. Этот Петр Базилевс–кий женился на Грессер, племяннице фельдмаршала князя Трубецкого, бывшего министра двора при Николае I. После женитьбы Базилевский получил звание камергера, однако после того, как возмущенные его жестокостью крепостные связали и выпороли его, он вынужден был в 1849 году выехать за границу. И таких примеров можно привести достаточно много, все они прекрасно характеризуют нравы тогдашнего дворянства.

В первой половине XVIII столетия дворянские гнезда в провинции были довольно пусты, ибо их население должно было быть занято на службе. «Околоток наш, — говорит А. Болотов, вспоминая детские годы, — был тогда так пуст, что никого из хороших и богатых соседей в близости к нам не было» (25, т. VI, 30). Особенно пустынными были дворянские усадьбы во времена Петра Великого, когда служилый дворянин получал кратковременный отпуск. В большинстве случаев петровскому дворянину приходилось возвращаться в родное место после длительной службы, он выходил в отставку уже одряхлевшим. Так, в 1727 г. некий бригадир Кропотов доносил Сенату, что в своем поместье он не бывал с 1700 года, т. е. целых 27 лет. И только в послепетровское время начинается ослабление служебного бремени дворянина, сокращение срока дворянской службы, что содействовало приливу дворянства в родные углы (достаточно вспомнить меры Екатерины I и Анны Иоанновны).

Однако подлинным оживлением провинциальной жизни дворянство обязано закону о дворянской вольности 1762 г., наполнившему провинцию дворянством, и закону о дворянском обществе 1775 г., организовавшему провинциальное дворянство в дворянские общества для управления губернскими делами[9]. Вместе с тем, пустота провинции в первой половине того столетия, отсутствие контакта с людьми своего круга, невозможность жить интересами дворянского общества наложили отпечаток на психологию и нравы помещика. По характеристике М. Богословского: «Они убивали в характерах общительность и действовали в противоположность службе, развивавшей в дворянском кругу товарищеские чувства и отношения. Одинокие и редкие обитатели усадеб, свободные от службы, дичали, и наряду с чертами радушия и гостеприимства, свойственными вообще славянской натуре и широко распространенными в русском дворянстве XVIII в., складывался также особый тип угрюмого и нелюдимого помещика, замкнувшегося в своей усадьбе, никуда не выезжавшего и никого к себе не принимавшего, погруженного исключительно в мелкие интересы и дрязги своего крепостного люда и заботы о борзых и гончих сворах» (25, кн. VI, 31–32).