На взлет идут штрафные батальоны. Со Второй Мировой – на Первую Галактическую - Алексей Ивакин

Но никто не решился даже шевельнуться, боясь нарушить запрет…

– Приступить к приему пищи!

И люди молча рванули к еде. Сильные отталкивали слабых, слабые спотыкались и падали. Но, даже падая, из последних сил хватали более быстрых товарищей по несчастью за ноги, пытаясь опрокинуть на пол. Не со зла, просто очень хотелось есть…

«Ноль сорок восьмой» сумел боком протиснуться в узкую щель между телами более сильных соперников и присоединиться к пиршеству. Правда, получалось это только одной рукой. В котле плескалась неаппетитная на вид красно-коричневая бурда – горячий бульон, в котором плавали неочищенные, лишь разрезанные пополам буряки. И все.

Люди обжигались, шипели, плевались, но ели и ели. Марку удалось стащить две половинки вареных корнеплодов. Грызя их на ходу, он поспешил на свое место, устроившись рядом с мертвым телом, и начал есть с наслаждением. Свекла расползалась в руках, шлепалась на пол, но мальчик подбирал даже самые маленькие кусочки и жадно съедал. В конце концов, все разбрелись по своим местам, и зал наполнился чавканьем. Некоторые подходили за второй порцией – уже спокойно и без давки. Кто-то просто набирал в ладони ковшиком остывший бульон и жадно пил.

Как только котел пополз обратно, свет погас.

А через пару «суток» начались проблемы. Мало кто задумывался, что может сделать вареная свекла с оголодавшим желудком. Просто ели – и все. В итоге, то там, то тут люди хватались за животы, морщились от резей в кишечнике и брели занимать очередь к туалету, представлявшему собой всего лишь дыру в бетонном полу. Воды и туалетной бумаги, разумеется, не было и в помине. Но это еще ничего: очередной «ночью» проблем стало еще больше, поскольку вставать без разрешения не позволялось. Люди кряхтели, стонали и… К «утру» воздух был переполнен миазмами. Люди пробуждались, перепачканные собственными испражнениями.

Но всем было уже наплевать на все.

Внезапно голос сказал:

– Внимание! Провести генеральную уборку!

Ни воды, ни каких-то инструментов не было.

Просто голые тела.

– Проявивший смекалку будет…

Люди напряглись в ожидании:

– …поощрен!

Удивление было общим, но… Какую смекалку можно проявить, убирая жидкое дерьмо голыми руками?

Вдруг кто-то вскочил и стянул с себя потерявшие былой цвет трусы. Подошел к стене и, никого не стесняясь, помочился на них. А затем уселся на корточки и стал протирать влажной тряпкой пол перед собой. Постепенно, то один, то другой, поборов стыд и брезгливость, последовали его примеру. Первый время от времени поглядывал на потолок, радостно оскаливаясь: мол, вот я молодец какой! Похвалите же меня!..

Постепенно глаза начало все больше щипать от запаха аммиака…

Интерлюдия

– Ф-фу, ну и свиньи… – декан факультета социальной психологии Фил Зим с отвращением смотрел на мониторы. Копошащееся стадо высших приматов напоминало ему клубок опарышей, таких же скользких и противных. Декана даже передернуло от омерзения.

– Сколько прошло времени с начала эксперимента?

– Восемнадцать часов, магистр, – ответил ему старший научный сотрудник, ведущий исследование. Маленький лысенький толстячок в белом халате.

– Всего восемнадцать часов…

– Хм… Так быстро? Насколько я помню, вы рассчитывали, что первый слом произойдет не ранее двадцати четырех – двадцати девяти?

Толстяк пожал плечами:

– Не знаю… Все шло по утвержденному вами плану. В принципе, мы уже сейчас готовы перейти ко второй фазе.

– Отлично, отлично… – пробормотал Фил. – Только помойте их сначала. Свеклу больше не давать. Да, и чуть ослабьте режим.

– Зачем? – удивился эсэнэс.

– Бакалавр, не задавайте глупых вопросов. Вам нужна дизентерия? Необходимо, чтобы ко второй фазе они были здоровыми, иначе их реакция будет обусловлена внесенной дополнительной объектной переменной, которую вы не учли при планировании.

– Магистр, вы гений! – восхищенно ответил толстяк.

Фил поморщился. Он не любил лесть, даже если она была правдивой.

– Какой метод вы планировали использовать сейчас?

– Воздействовать на инстинкт размножения.

– Не рановато? Пока начните с температурного приема. Кстати, как реагирует женская выборка?

– Показать, Фил?

– Нет, не стоит. Просто расскажите.

– Ну, болевой эффект мы не стали использовать. Дело в том, что у женщин более высокий порог и, соответственно, устойчивость к такому воздействию.

– Я знаю, – оборвал исследователя декан. – Короче.

– Мы сразу же прибегли к приемам унижения. Сначала, естественно, лишили личностной идентификации и, как и планировалось, применили сенсорное дезориентирование. Женщины сломались на один час двадцать две минуты и тридцать одну секунду позже.

– Необходимо было процедуру все-таки унифицировать. Во второй серии внесите коррективы.

– Хорошо, магистр. Будет сделано.

Фил кивнул, развернулся и, не прощаясь, двинулся прочь по коридору. Полы его халата развевались, словно крылья.

Он спешил. Ему необходимо было проверить еще две лаборатории только на этой планете. Все-таки это они удачно решили на Ученом Совете – форсировать эксперимент по изучению восстановления агрессии у генетически модифицированного человека и тем самым получить отработанный «материал» – приманку для воинствующих предков.

«Интересно, что из этого всего получится?» – подумал Фил.

Он вообще любил думать. Ему нравился сам этот процесс. Любил даже тогда, когда еще не был Филом. Это имя-титул каждый декан факультета получал в честь знаменитого психолога прошлого из маленького городка Стэнфорд…

Харченко вошел в кают-компанию, где как обычно уютно играла музыка, еще на планете подобранная для батальона лучшими психологами Эйкумены. Но психологи психологами, а личные-то вкусы остались. Особисту, например, очень нравились некоторые песни ансамбля «Битлз». Мелодии незатейливые, языка майор так и не выучил, но вот чем-то нравились – и все тут.

Он подошел к терминалу корабельного инфо-центра, намереваясь включить одну из любимых композиций, эту, как там ее? «Естердеу», – прочитал он по слогам название песни и собрался уже было ткнуть пальцем в тактильный сенсор монитора, но краем глаза увидел Яшу Финкельштейна, склонившегося над электронным планшетом, к которому он здорово прикипел за последнее время. Ну, нравился ему этот почти что невесомый приборчик, сочетавший в себе столько функций, что даже и подумать страшно! Водишь по экрану тоненькой палочкой, пишешь себе, словно на бумажке, а он текст уже готовый выдает газетным шрифтом, да еще и ошибки сам правит!

– Замполит!

– М-м? – подскочил тот от неожиданности.

– Ты там чего карябаешь в блокнотике своем?

Яша покраснел. Он вообще краснел по любому поводу, что доставляло Харченко особенное удовольствие.

– Никак доклад в политотдел фронта строчишь по старой-то привычке?

– Да что вы, товарищ майор? То есть никак нет…

– Ну, и что ж тогда?

Яша покраснел еще больше.

– Девке, что ль, какой пишешь? Так на то сеансы грависвязи бывают. Да и откуда у тебя тут девка-то? Неужто успел уже отметиться? – добродушно заржал он.

– Я это…

– Ну что телишься, как кошка перед родами!

– Я гимн нашего батальона сочиняю, товарищ майор.

– Чего? – Харченко удивился так, что брови едва до края волос не поднялись.

– Гимн…

– А чем тебя «Интернационал» не устраивает? Или новый Гимн Советского Союза?

– Так мы же сейчас не в Советском Союзе…

– Замполит! Ты мне это брось. Где мы, там, стало быть, и Советский Союз. Мы на самой его передовой были, есть и будем. Понял?

– Понял… Но хотелось и нашу собственную песню сочинить.

– Нашу песню… Ладно, пусть будет наша песня. Споешь, что ты там насочинял?

– Я еще с мелодией не совсем, товарищ майор… Да и со стихами пока тоже не очень.

– Пой, Финкельштейн, не стесняйся, – поддержал особиста развалившийся на удобном эргономичном диване Ильченко. Как-то так получилось, что в последнее время между офицерами батальона образовалась более неформальная обстановка, нежели там, в прошлом. Никто не вскакивал, когда входили старшие по званию, но особо и не фамильярничал, конечно.

– У меня со слухом проблемы, тащ…

– А я тебе, как старший по званию, приказываю. Ага?

И Яша запел. Слуха у него действительно не было, зато голос оказался басовитым:

Бойцы идут по звездам,Штыки уходят в бой.Там будет все не просто,Но мы придем домой.

Не все – а это значит,Что те, кто не придет,Останутся на звездах.Их вечность – небосвод.

Внезапно Харченко перебил его:

– «Мы – молодая гвардия рабочих и крестьян!»