Аль-Амин и аль-Мамун - Джирджи Зейдан

Глава 21. Начальник тайной службы

Вскоре Садуна охватило беспокойство — прошло всего полчаса, а ему казалось, что он ждет аль-Хариша целую вечность. Он стал перебирать в памяти странные события минувшего дня. Вдруг послышался шум у дверей залы, и Садун понял, что аль-Хариш вернулся. Он оправил одежды и приготовился встретить предводителя бродяг.

Аль-Хариш вошел стремительно, в сопровождении красивого стройного юноши, одетого в кафтан и короткие штаны; голову юноши венчала остроконечная шапка. На румяных щеках его пробивался пушок, а по белизне кожи можно было заключить, что он из белых невольников.

Аль-Хариш быстро подошел к Садуну, поднявшемуся ему навстречу, и, поздоровавшись, сказал:

— Я задержал тебя, сам того не желая. У Хамида, — он указал на юношу, оставшегося стоять у двери, — есть дело к начальнику тайной службы, он хочет во что бы то ни стало пойти с нами. Придется взять его. Ну, а сам ты не передумал?

— Я пришел сюда среди ночи только чтобы исполнить твое желание, — ответил Садун. — Не ты ли просил меня об этом? Но если ты считаешь, что этого не следует делать, прощай!

— Да нет же! — испуганно вскричал аль-Хариш. — Я очень хочу, чтобы ты пошел со мною. Время позднее, да что с того? Лошади готовы! Поедем! — Он повернулся к юноше: — Сейчас мы едем с богословом Садуном к господину Ибн Махану, и я попрошу, чтобы он определил тебя в наемники: все лучше, чем быть тебе бродягой.

Сельману захотелось поближе рассмотреть невольника, которого аль-Хариш обещал устроить в наемное войско. Помимо красоты, юноша, как показалось Садуну, обладал еще умом, а также умением держать себя. Это не удивило Садуна: среди рабов — будь то ввозимых в Багдад или рожденных в нем — были замечательные образцы человеческой породы. Часто такие люди несли службу в войске или дворцовой охране наравне с наемниками, которым доверялась, в числе прочего, доставка депеш во дворец халифа.

Аль-Хариш вышел из залы, держа Садуна за руку, что являлось знаком почтения. Предводителю бродяг очень хотелось спросить своего спутника, не проведал ли он чего нового, как обещал, но чванливость и высокомерие не позволяли ему торопиться задавать вопросы.

Выйдя из дома, они сели в седла и тронулись в путь, сопровождаемые двумя бродягами.

Хамид, молодой невольник, следовал за ними сзади на осле; он удивлялся почтительности, с какой аль-Хариш обращался с этим богословом; но гораздо больше занимало его сейчас то, что сумеет ли он попасть в наемники, как решил его господин. Вообще-то, Хамид готовил себя для службы в бродяжьем воинстве, но теперешнему желанию аль-Хариша перечить не смел, ибо тот воспитал его, как родного сына; более близкого человека у юноши не было, и потому он слепо повиновался своему господину, питая к нему искреннюю любовь — чувство, вовсе не похожее на то, которое раб испытывает к своему хозяину. И аль-Хариш обращался с Хамидом, как отец; чувствуя, что он словно в ответе за этого юношу, он дал ему образование, чем не мог похвастать ни один бродяга.

До дома начальника тайной службы ехать было недалеко. Они спешились у входа, который охраняли два клевавшие носом стражника. Услышав звон упряжи, те вскочили и без лишних вопросов широко распахнули перед аль-Харишем двери дома. Аль-Хариш и богослов вошли внутрь; Садун для пущей важности опирался на свой посох. Стражник со светильником в руке ввел их в длинную приемную, в конце которой висел занавес, закрывавший вход в залу. Аль-Хариш кашлянул, и тотчас появился особо доверенный слуга Ибн Махана; они обменялись рукопожатием.

— Господин дома? — осведомился предводитель бродяг.

— Так это с вами у него назначена встреча? — полюбопытствовал старый слуга. — Много лет я служу своему господину, а не помню, чтобы он бодрствовал до такого позднего часа. Это в его-то возрасте!

Аль-Хариш оставил без ответа это замечание. Он просто прошел вперед и сам поднял занавес, пригласив Садуна войти следом; Хамиду он знаком указал ждать в приемной, пока того не позовут.

Слуге осталось только объявить:

— Прибыл аль-Хариш, мой господин!

Садун оставил обувь и посох у двери и вошел в залу, всем видом стараясь сохранить свое достоинство богослова.

Ибн Махан сидел посредине залы, на расшитой подушке, в обществе двух человек. Один подвинулся к нему совсем близко и о чем-то быстро говорил. Садун сразу узнал говорившего: это был Салям, начальник почтового ведомства. Должно быть, прибежал тайком сообщить полученное этой ночью известие о смерти халифа! Вон, Ибн Махан даже шею вытянул, чтобы лучше слышать! В глазах начальника тайной службы была заметна растерянность.

Второй гость был молод, на вид — лет двадцати пяти. Он отличался благородной осанкой, красивыми чертами лица; щеки его были нарумянены, но тем ярче блестели его глаза. Одет он был богато: шапку обвивала расшитая золотом чалма; ноги, которые он подобрал под себя, были скрыты длинными шароварами из дорогого шелка. На всю залу распространялся запах духов, которыми он был надушен. Красавец с не меньшим волнением, чем Ибн Махан, внимал рассказу начальника почтового ведомства.

Сельман узнал и этого человека — это был Ибн аль-Фадль, сын визиря аль-Фадля Ибн ар-Рабиа. Зато никто из присутствующих богослова Садуна знать не мог — разве что по рассказам аль-Хариша.

Сам Ибн Махан, человек старый, имел окладистую бороду, крашенную хной; лоб его был прорезан глубокими морщинами, однако во взгляде и манере говорить по-прежнему сквозило высокомерие и самодовольство, — он ведь был на короткой ноге со многими влиятельными лицами при дворе, с которыми сошелся за годы своей долгой службы — со времени правления самого халифа аль-Мансура.

В 177 году хиджры, когда этот халиф скончался, случилось так, что Иса Ибн Муса[42], узнав об этом, отказался присягнуть сыну халифа, аль-Махди. Ибн Махай при сем присутствовал. Схватился он тогда за рукоятку своего меча и закричал:

— Клянусь всевышним, ты присягнешь, или я отсеку тебе голову!

Иса Ибн Муса присягнул, и с того времени Ибн Махан вошел в милость к аббасидским халифам. Четверо из них сменились при нем на престоле, последним был ар-Рашид.

Остро завидуя Бармекидам, Ибн Махан занял сторону аль-Фадля Ибн ар-Рабиа, — они сошлись на ненависти к персам и всем, кто им сочувствовал. Посему в дальнейшем Ибн Махан был приближен к аль-Амину, который и сделал его начальником тайной службы; и стало главной заботой Ибн Махана упрочение власти своего покровителя.

Его сильно тревожило, что станется с халифской властью после отъезда ар-Рашида. Аль-Хариш узнал об этом и рассказал ему о богослове Садуне, могущем провидеть сокрытое от всех. Весь сегодняшний вечер Ибн Махан был словно на угольях, ожидая прихода богослова. Но вдруг, час назад к нему явился начальник почтового ведомства и сообщил о том, что ар-Рашид скончался. Они вместе стали обсуждать, какие за сим последуют перемены.

Что касается присутствия здесь в этот час Ибн аль-Фадля, то следует заметить, что он частенько без всяких церемоний заходил проведать начальника тайной службы, пользуясь уважением Ибн Махана к высокому сану его отца. И теперь вместе с Ибн Маханом слушал он рассказ Саляма.

Услышав о приходе аль-Хариша, Ибн Махан повернулся к двери и увидел Садуна, вошедшего вместе с предводителем бродяг. Он поздоровался, изобразив на лице своем приветливую улыбку, — так улыбаются надменные люди, когда хотят казаться простыми в обращении с собеседником; следует сказать, что такую приветливость еще труднее переносить, чем изображать.

Садун, впрочем, сделал вид, что не заметил этой улыбки. Аль-Хариш выступил вперед и произнес:

— Вот богослов Садун, который прибыл со мною.

Ибн Махан снова улыбнулся, расчесывая кончиками пальцев крашеную бороду, но с места не двинулся и только процедил:

— Добро пожаловать, всеведущий прорицатель!

Он подал им знак сесть и вновь повернулся к начальнику почтового ведомства.

— Я крайне жаждал узнать новость, которую ты мне поведал. Я даже пожелал прибегнуть к помощи этого ясновидца. Но сейчас необходимость в том отпала, — он сглотнул слюну и устроился поудобнее на подушке. — Однако я рад познакомиться с тобой, богослов. Возможно, ты понадобишься мне в другой раз.

Аль-Хариш смекнул: Ибн Махан был уверен, что новость больше никому не известна. Он бросил на Садуна взгляд, значение которого тот сразу же понял. В одном мнимый богослов был уверен полностью: тайны, которой владел он, никто в Багдаде знать не мог. Он бросил на аль-Хариша ответный взгляд, улыбнулся и слегка пожал плечами.

— Я вижу, начальник тайной службы сейчас занят беседой с начальником почтового ведомства и господином нашим Ибн аль-Фадлем, — обратился аль-Хариш к Ибн Махану. — Боюсь, мы явились некстати.