Привратник - Марина Дяченко

Следующие полчаса я принимал изъявления преданности. Дамы приседали в реверансах, томно улыбались, задевая меня жесткими кринолинами. Ровно и ярко горели свечи в канделябрах, сновали деловитые лакеи. Я блуждал в щебечущем лесу из кружев и перьев, пожимал какие-то руки, некоторые из них целовал – не уверен, что именно те, которые нужно. Мэр, невысокий лысоватый человечек, кивал и улыбался, улыбался и кивал. Ларта что-то давно не было видно.

В приоткрытые двери соседней залы мне удалось разглядеть длинный, пышно накрытый стол. Сердце мое радостно затрепетало в предвкушении пира.

Но приглашения за стол не последовало, а вместо этого разодетая в пух и прах толпа потихоньку просочилась в другое помещение, оказавшееся залом заседаний. По-видимому, здесь собирался совет городских старшин. Мэр занял привычное ему кресло на возвышении, остальные устроились на длинных деревянных скамьях.

Оказавшись торжественно водворенным на почетное место около мэра, я вспомнил вдруг о задании Ларта и сообразил с ужасом, что пока и не пытался его выполнить, более того – переступив порог ратуши, еще не произнес ни одной членораздельной фразы. Я завертел головой, ища, с кем бы поделиться знанием ужасной тайны, но в этот момент мэр поднялся и зазвонил в колокольчик:

– Дорогие сограждане… Сливки нашего общества собрались здесь, чтобы поприветствовать дорогого гостя, чей визит…

Сливки общества вдруг ахнули в один голос. Кресло подо мной качнулось, и я обнаружил вдруг, что оно свободно висит в воздухе – довольно высоко.

«Ларт!» – подумал я, покрываясь потом и изо всех сил сжимая пальцы на подлокотнике.

Справившись с замешательством, сливки общества зааплодировали. Мэр хлопал громче всех:

– Да, господа! Нечасто нас посещают маги, подобные господину Дамиру, хотя, по правде говоря, наш город не из последних, ох, не из последних! В прошлом месяце городская казна пополнилась налогом с цеха скорняков, а цех бондарей вернул долг с позапрошлого месяца… Из этих денег половина пошла на починку западной стены, а половина второй половины израсходуется на фейерверк в честь Дня Премноголикования, оставшиеся же деньги…

Я лихорадочно искал глазами Ларта, но его не было. Зал шептался, тихо возился, однако не проявлял открытого нетерпения. Мое кресло покачивалось над полом, никого не удивляя, а речь мэра лилась, как сонная равнинная река, которой еще далеко до моря.

В зале становилось душно; дамы все решительнее работали веерами. Мой парадный бархатный костюм облепил меня, как сплошной кусок пластыря.

– Мои сограждане, надеюсь, оценили уже мою скромность и честность…

– журчал мэр.

Я вспомнил, что обед давно прошел, а ужин еще не наступил, и у меня нестерпимо засосало под ложечкой. Потом затекла спина, а пальцы на подлокотниках свело судорогой. Потом пересохли губы, и это было хуже всего, потому что стакан с водой помещался на столике перед мэром и я не мог до него дотянуться. Я ворочал во рту сухим языком и с тоской думал, что приказ Ларта теперь невыполним, поскольку честный и скромный мэр никогда не заткнется.

И тут я увидел хозяина.

Ларт стоял в боковом проходе, полускрытый бархатной портьерой, и оживленно беседовал с буфетчицей. О том, что это именно буфетчица, я догадался по огромному подносу с прохладительными напитками, который она держала перед собой. Вот Легиар взял с подноса тонконогий бокал, пригубил золотисто-янтарную, искристую жидкость… У меня на глазах выступили злые слезы.

Ларт оглянулся, будто его окликнули, и дружески кивнул мэру. Тот закашлялся, словно поперхнувшись; речь его оборвалась. Зал заинтригованно наблюдал, как красноречивый отец города, тщетно пытаясь заговорить снова, выдавливает из себя одно только жалкое шипение.

Сдавшись наконец, мэр бросил на сограждан укоризненный взгляд и махнул рукой, будто отгоняя муху. Жест этот был сигналом.

Сливки общества, опрокидывая скамьи, кинулись к выходу и дальше – туда, где давно ждал их накрытый стол. Мое кресло с грохотом рухнуло на пол. Хромая, растирая затекшие ноги, я отправился вслед.

К моему появлению за столом не осталось свободных мест. Звенели вилки да работали челюсти, перемалывая изысканные яства. Я подошел к восседающему во главе стола мэру и сказал, пытаясь напустить на себя таинственность:

– О, как трудно носить в себе ужасные тайны…

Мэр скосил на меня глаза, не отрываясь от тарелки, и приветливо растянул лоснящиеся от жира губы, не переставая при этом жевать:

– …ая асть ше ение, осподин шебник!

Я некоторое время потоптался рядом, но мэр, по-видимому, счел эту фразу достаточной и вполне убедительной, а поэтому, урча, продолжал трапезу, не удостаивая меня вниманием. Потоптавшись, я отправился в обход длинного стола, огибая его по часовой стрелке.

Пиршество достигло апогея. Я то и дело заговаривал с едоками, но это было так же бесполезно, как предлагать токующему глухарю ознакомиться с правилами правописания. Носившиеся с подносами лакеи время от времени налетали на меня, грозя сбить с ног. Увертываясь от них, я в какой-то момент оступился, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и чудесным образом оказался утонувшим в нежно-розовом, пышном кринолине.

Я поднял глаза – над кринолином помещался изящный, затянутый в корсет стан, а выше – круглые обнаженные плечи, а еще выше – прелестное розовое личико некой удивленной блондинки. Падение было моей первой удачей за весь вечер.

Некоторое время после моих извинений мы мило болтали. Я успел пожаловаться на нелегкую долю волшебников, связанную с постоянным хранением тайн и секретов, и несколько раз приложиться к белой, ароматной, унизанной кольцами ручке, прежде чем дама возмущенно вскрикнула и моментально обо мне забыла, так как ее соседка, толстушка в зеленом бархате, выудила из тарелки моей собеседницы превосходный кусок жареного мяса. Попытки возобновить беседу увенчались неудачей – красавица была вынуждена с удвоенным вниманием защищать отвоеванную отбивную.

Это поражение меня добило. Раздавленный, уничтоженный, пошатывающийся от голода среди пирующих, измученный и отчаявшийся, я зашагал прочь.

У выхода из залы обнаружился Ларт, жующий куриную ногу. По коридору отдалялись женский смех и шелест юбок.

– Браво, – сказал Легиар, запуская костью в угол.

Я почти заплакал.

Лил холодный, почти осенний дождь. Дорога размокла; измученный жеребец из конюшни герцога едва перебирал тяжелыми, облепленными грязью копытами. Конь, по-видимому, знавал лучшие времена – его всадник, впрочем, тоже.

Покинув замок, Руал сначала метался, чтобы запутать погоню в ночном лесу, а дальше скакал, не разбирая дороги, всю ночь и половину следующего дня, задерживаясь только для того, чтобы напиться из придорожного колодца и напоить коня. Потом пришлось ненадолго остановиться – оба выбились из сил.