Воронежские корабли - Владимир Кораблинов

– Назад! – крикнул Пантелей. – Назад, Соколко!

Сердито ворча, Соколко вернулся.

– Пойду погляжу, – сказал Афанасий. – Ктой-то ходит возле.

Он скрылся в черном проходе и долго не возвращался. Наконец послышались его шаги.

Афанасий шел не один. Следом за ним из глубины лаза показался бородатый, оборванный человек. Клочья жалкой одежи едва прикрывали грязное, синее от стужи тело.

– Это, ребята, – сказал Афанасий, – наш воронежский солдат Гунькин, я его знаю. В бегах, конечно. Тут за ним драгуны гнались. Как будем?

– Да чего ж – как? – засмеялся Кирша. – Привел, так чего ж… Видно, все на одном полозу едем. У те, солдат, ложка-то есть?

Трясло Гунькина, зуб на зуб не попадал, так намучился, бедный.

– Нету, – хрипло сказал он.

– Ай-яй! – покачал головой Кирша. – Как же без ложки? Последнее дело, ежели без ложки человек. Ну, ин мы тебе дадим ложку. Садись ешь. Ты, парень, отощал-таки.

И Кирша подвинул Гунькину котелок с похлебкой.

Глава двадцать вторая,

из которой узнаем, как беглый солдат Гунькин ушел от преследователей, как драгуны осадили пещеру, а Пантелей тайным ходом увел товарищей из осады, и какой из двух путей выбрал себе Васятка

Солдат был голоден, ел жадно. А наевшись, поведал без утайки, как оплошал и за то был бит до полусмерти, и, верно, после гошпиталя пошел бы на каторгу, да убежал. Мыкался где попало, пробираясь к Дону. Больше по малым деревенькам хоронился, в стороне от столбовых дорог. Но все-таки держался реки.

А в деревнях довольно всякого понаслушался: на Дону, бают, народу сбежалось – тьма, числа нету. Со всех концов дуро́м прут.

Атаманы же, бают, не на одном Дону: есть на Хопре, и на Битюке, сказывают, есть. На Битюке атаманом, бают, Лука, Хохлач по прозвищу.

Он, Гунькин, на Битюк метит: поближе-де Битюк-то.

Да вот давеча тут пробирался тропкой и напоролся: драгуны откуда ни возьмись, кричат: «Стой!»

Он, Гунькин, бежать. В самые камни.

Пока драгуны спешились, пока что – уже далеко ушел. Глядит – камни чудны, диковинны. Один как монах, другой как медведь, третий – бознать что.

Оробел Гунькин. Про этих дивов всякое говаривали. Слыхивал и худое. Как не оробеть?

Он было ходу, ано из-за гребня – драгуны. Куда денешься?

Сказал «господи благослови» да к диву.

Только забежал за него – расступилась земля, у самого подножия провалился в яму. Засыпало его мелкими камушками.

– Погоди, – прервал Пантелей солдата, – ты, парень, за коего дива забежал-то?

– А за монаха, – сказал Гунькин. – Я так смекнул: в монахе-де – святость, нечистой силе несподобно. Ну, отсиделся в яме-то. Рыскают драгуны возле, ищут, ругаются, я все слышу. Дрожу – ну как найдут? Ничего, не нашли, слава богу.

Как затихло, вылез я. Вижу – драгуны к монастырю поехали. А я в горы подался. Чую – дымком повевает, а ничего нету, ни хижи, ни костра, один камень. Эка вы схоронились!

Пантелей нахмурился.

– Повевает-таки дымком?

– Есть маленько, – сказал Гунькин. – Не так чтобы, а есть.

– Ну, ребята, – сказал Пантелей, – видно, тушить надо, коли так. Как бы драгуны не унюхали. Собирайтесь, побредем с богом. Пора. Он, солдат-то, верно про Битюк баял: туда пойдем.

Костер землей закидали.

Стала тьма в пещере.

Да и наружи ночь пала. Самое время идти.

Сборы были короткие.

Но только поднялись, как с хриплым, злобным лаем Соколко кинулся в лаз. В ту же минуту снаружи глухо прогремел выстрел. И умолк Соколко.

– Плохо дело, братцы, – сказал Пантелей. – Видно, ктой-то к нам дорогу указал. Поймали нас драгуны, как тараканов в макитре. Ну-тко, Иван, Демша, подсобите, детки, камушек сдвинуть… А ты, Вася, огоньку засвети.

Зажег Васятка лучину.

Ахнули мужики: ай да камушек! Стопудовая глыбина над входом, а он – камушек! Да и смеется:

– Ничего-де, осилим!

Налегли артелью – верно, подается камень. А уже в проходе голоса слышны, идут драгуны. Вот – близко.

Понатужились мужики – и упала глыбина, завалила вход намертво. Слышно – остановились драгуны, матерятся.

– Дураки! – кричат. – Сами себя замуровали! Подохнете тута без покаяния!

Молчат пещерники. И верно: схорониться схоронились, а как вылезти?

Родька-толмач смалодушествовал, заплакал. Старик Кирша молитву творит. А драгуны кричат:

– Нам-де, дураки, вы без надобности! Нам-де по государеву указу малолеток надобен, какой с вами утек. Государь, слышь, его приказал доставить, хочет, слышь, за море спосылать… Отдайте мальчонку, ребята, ничего вам не будет…

Дрогнул Васятка, лучина из рук упала.

– Бреши больше! – откликнулся Пантелей. – Знаем мы государевы посулы…

– А может, верно? – молвил Афанасий.

– Про малолетка и я чего-то в Крутояке слыхал, – встрял Сысойко, – что-де малолетка ищут, не знаю – казнить, не знаю – миловать.

Драгуны же, видно осерчав, стали тесаками камень долбить.

– Долби, долби! – усмехнулся Пантелей. – Тут и хорошим ломом не вдруг возьмешь, а то – тесаком… Эй, что закручинились, мужички? – весело крикнул он. – Мыслите, взяли они нас? Ну-ка! Когда это мышка кота лавливала? Не робей, ребята! Пантюшке Дивьи горы – дом родной! Пожалуйте, подсобите только плитнячок раскидать…

Раскидали плитняк, глядь – под ним колодезь.

От него с полверсты длинный ход шел невесть куда.

Раза два дорогу преграждали каменья. Приходилось их разбирать, ползти на брюхе.

Но вдруг рекой повеяло. Блеснула во тьме голубая звездочка. И вылезли на божий свет под ногами у дива.

А на востоке уже побелело.

За рекой в деревне петух закричал.

– Ну, Вася, – сказал Пантелей, – нам, сынок, путь дальний, опасный. Ты же гляди: хошь с нами, хошь отстань. Мы тебя неволить не будем.

В синей туманной мгле в степи сверкнула зарница.

В короткий миг представились Васятке крутые волны, и по ним корабль бежит. Хлопают белые паруса, ветер гудит в снастях… и там, за синим морем, далекая, неведомая Голландия… город Амстердам…

Но, разом вспыхнув, разом же и потухло видение. Его закрыла чернота, в которой мелькали чьи-то костлявые, скованные цепью руки… И сквозь железную ржавую решетку глядело белое, мертвое лицо… «Ты б, Вася, государю сказал…» – шепчут синие губы…

В сумраке стояли перед Василием товарищи. Смутно поблескивали на рваных зипунах дорогие доспехи.

Ждала артель, что скажет малолеток.

– С вами, дядя, – тихо молвил Василий. – Другого пути не хочу.

И они пошли возле самой воды.

Весело и грозно плескалась ледяная волна.

В монастыре к заутрене вдарили.

Путники уже далеко были, когда из монастырских ворот вышли четверо иноков и шибко зашагали к дивам.

Каждый нес на плече по два железных лома. Стукаясь друг о дружку, печально звенело железо.

Крохотный, москлявый, безбородый монашек семенил впереди. Он сердито покрикивал на иноков, видимо приказывая им поспешать.

У входа в пещеру монахов встретил драгунский поручик.

– Долгонько-таки ходишь, отец, – проворчал он, обращаясь к москлявому.

Тот кланялся униженно, просил не гневаться.

В восемь ломов принялись долбить камень. Он был как железо, но вскоре стал мягче, крошился легко.

Наконец рухнула преграда, зачернело отверстие.

С пылающими факелами ворвались драгуны в пещеру и замерли в изумлении: освещенные мечущимся пламенем, как живые, плыли по каменным стенам крутогрудые корабли.

А людей в пещере не было.

Глава двадцать третья,

повествующая о делах российских, о торжественном спуске на воду восьмидесятипушечного корабля «Старый Дуб», о великом по сему случаю гезауфе, на коем государь печален был, а также об весеннем отплытии судов и великой радости господина адмиралтейца Апраксина

Дела российские шли своим чередом.

С того начать, что шведское воровство докучало. Король Карла, сосунок, мальчишка, дерзил.

Мальчишку надобно было б высечь, но у сопляка была едва ли не лучшая в Европе армия. Для того чтобы высечь, требовалось многое.

Прежде всего – деньги.

Затем – достойное оружие и армия регулярная, сытая, одетая, обутая, с дельными и мужественными военачальниками.

Ни денег, ни армии, ни оружия, ни военачальников не было.

Сосчитали приход и расход. Оказалось, что расход против прихода довольно-таки велик.

Надо было брать и брать.

Но ведь и так уже бирано и перебирано: с земли, с худобы, с хомута, с охапки, с дуги, с косы, с бани, с мельницы, с огурца, с ореха, с проруби, с погреба, с дыма.

На что лапти – и с лаптей бирано.

Нынче мужик, едучи в город, уже и за бороду платит: копейку при въезде да при выезде – копейку же.

И вот дожили: на Дону, слышно, вкруг воровских атаманов собирается сила.

В Астрахани – бунт открытый.

Неспокоен народ.

Государю куда глядеть? Не знает – на запад, не знает – на восток. Не то шведского Карлу опасаться, не то – своих, донских.

Да еще и турецкой Порте надобно дать видимость, что мы ее не боимся. Для чего из Воронежа к Азову надлежит по полой воде послать флотилию, в числе коей – грозный восьмидесятипушечный корабль «Старый Дуб».