Дом на улице Овражной - Александр Соколовский

Мальчики вдвоем побежали к фабрике. Еще издали увидели они в воротах множество людей. Рабочие стояли молча, сосредоточенно, окружив незнакомого Лене человека в черном пальто и широкополой шляпе. Было их очень много. Видно, пришли сюда и рабочие с бумажной фабрики и большерукие, хмурые, закопченные землекопы с рудника, где на днях уволили шестерых рабочих.

Незнакомец что-то говорил, стоя на куче ящиков посреди двора. Чтобы лучше видеть и слышать, ребята взобрались на забор. Человек в шляпе говорил о том, что черносотенцам-погромщикам надо дать крепкий отпор. Он сказал, что во многих городах рабочие организовали комитеты общественной обороны, милицию и дружины. Леня вспомнил стрельбу на улице, когда толпа ломилась в лавку Шнейдера. Наверно, это толпу разогнали такие же дружинники, как и в тех городах, о которых говорил незнакомый оратор.

Потом на ящиках появилась худенькая, совсем молодая женщина в синей шубке и белой меховой шапочке. У нее был звонкий голос, и мальчишки, сидя на заборе, хорошо все слышали. Она говорила, что рабочие не должны терпеть, когда хозяева увольняют их, штрафуют и стараются украсть каждую копейку. Этому надо положить конец. Пусть администрация рудника примет обратно шестерых уволенных рабочих, пусть увеличит поденную плату, отведет помещение для больницы…

В толпе послышались крики: «Правильно!», «Верно говорит!» А девушка рассказывала, что на многих заводах — она сама там была — хозяева пошли на уступки рабочим. Только выступать нужно всем вместе, сообща, — пускай хозяева поймут, что рабочие до конца будут бороться за свои права.

Внезапно Леня услыхал разноголосые трели полицейских свистков. По улице к воротам фабрики бежали городовые. За ними, у площади, показались казаки на лошадях. Что-то не видно их было, когда Куприян швырнул камень в окно лавки Самуила Шнейдера!

Размахивая нагайками, казаки врезались в толпу рабочих. Ребята кубарем скатились с забора и задворками побежали по домам.

Прошло еще несколько дней. Разное говорили о том, что произошло на фабрике Каратаева. Кто уверял, что нескольких агитаторов-большевиков арестовали, кто, наоборот, убеждал, что рабочие прогнали казаков. Леня не знал, куда девалась девушка в синей шубке. Но однажды вечером у двери раздался стук. Отворив, Леня увидел Аришу, которая морщилась, видно от боли, и тихо стонала. А рядом с ней, поддерживая ее под локоть, стояла та самая девушка, что выступала на митинге. Оказалось, что Ариша, возвращаясь домой от сестры, поскользнулась на улице и упала. Девушка помогла ей добраться до дому. Вместе с Аришей прошла она на кухню, велела Лене принести из аптечки бинты, согрела воду, усадила Аришу на табурет, разула и принялась растирать ей ногу…

Прибежали в кухню отец и мать Лени, захлопотали, засуетились. Но девушка сказала, что теперь Арише надо денек полежать, и она поправится. Вот тогда-то и назвали ее «Маленькой докторшей».

Наступил декабрь. Но тревога не рассеялась. Прошли слухи, что в самом Петербурге и в Москве вспыхнул бунт. Особенно много говорили о московских бунтовщиках. А в одно пасмурное утро Леня, проснувшись, услыхал за окнами странные звуки: будто кто-то хлопал доской по листу фанеры. Вскочив с постели, Леня босиком подбежал к окошку. Улица на перекрестке была загорожена кучей каких-то бочек, ящиков, мешков, сорванных с петель дверей и железных кроватей. Изредка среди этой груды возникало легкое белое облачко, и тогда раздавался звук удара доской. Потом Леня понял, что это винтовочные выстрелы. Вскоре он разглядел и людей, которые прятались за мешками и ящиками. Они стреляли в сторону площади, но в кого они целятся, не было видно. Неожиданно среди этих притаившихся фигур Леня заметил знакомую синюю шубку. Он сразу же узнал Маленькую докторшу. В ее руке был револьвер, из которого она время от времени посылала пули туда же, куда стреляли и остальные.

Слышались выстрелы и со стороны площади. Иной раз от какого-нибудь ящика отлетала в сторону щепка. Леня догадывался, что это в ящик попала пуля. Вдруг один из защитников баррикады как-то странно дернулся, выпрямился во весь рост, выронил винтовку и упал. Тотчас же Маленькая докторша наклонилась над ним, приподняла его голову, и Леня с ужасом увидел, что по лицу этого человека течет кровь. Девушка что-то крикнула обернувшись. Потом схватила винтовку, которую выронил этот, наверное убитый, человек, и стала стрелять, крепко прижимая приклад к плечу и щеке.

Но больше Леня ничего не увидел. В комнату вбежала мать с совершенно белым, словно сильно напудренным лицом, схватила сына за плечи и потащила в столовую, а оттуда, полуодетого, черным ходом вывела во двор…

— Два дня я просидел в подвале флигеля, у соседки — прачки Нюры, старой, очень жалостливой женщины, — рассказывал Леонид Александрович. — Даже там, в подвале, было слышно, как стреляют на улице. Потом стали раздаваться редкие глухие звуки, от которых вздрагивали стены и подпрыгивали в буфете чашки. Нюра говорила, что солдаты, которые усмиряли бунтовщиков, подвезли к городу пушки… — Он помолчал, прикрыв глаза ладонью, и проговорил нараспев, со вздохом: — «В крови родился наш кровавый век…» — словно собрался прочитать какие-то стихи, да вдруг забыл, как дальше.

— А докторша эта? — нетерпеливо, взволнованно спросил Женька.

— Ее я больше не видел, — отвечал Леонид Александрович. — Но, помню, то ли полгода, то ли год спустя отец как-то, вернувшись со службы, за чаем сказал матери: «Знаешь, по делу бунтовщиков будут судить двадцать восемь человек. И среди них, представь себе, наша Маленькая докторша».

— Она! — вырвалось у Женьки. — Ясно, она! А как ее фамилия, не помните?

— Ну, откуда же! — развел руками Леонид Александрович. — Она не представилась мне… Погоди-ка, погоди… — Он чуть наклонил голову, будто прислушиваясь. — Кажется, она назвала свое имя…

— Да имя мы знаем, — разочарованно протянул Женька. — Ольга. Нам бы фамилию узнать.

— Ольга? — переспросил Вольский. — Почему Ольга? Она сказала Людмила.

— Людмила? — вскрикнул пораженный Женька.

— Ну, конечно. Я прекрасно помню. Отец в тот вечер, когда она помогла Арише, пошел проводить ее к двери. Он ее очень благодарил и спросил, как ее зовут. Она засмеялась, сказала, что это неважно. А потом, уже в дверях, ответила: «Людмила». — Вольский опять закрыл глаза и наклонил голову. — Я до сих пор помню ее голос, чистый, звонкий… — Он вздохнул. — Ах, годы, годы, как они пролетели!..

— Не она, — сразу помрачнев, проговорил Женька.

Я кивнул. Перед моими глазами все еще проносились на взмыленных лошадях казаки с нагайками, громоздились ящики, мешки и бочки баррикады, падал сраженный пулей человек, и девушка в синей шубке приподымала его неподвижную голову с закрытыми навсегда глазами, а потом хватала винтовку, чтобы послать еще одну пулю в царских солдат, штурмующих баррикаду…