Мертвая петля для штрафбата - Антон Кротков

Сообразив, что здесь им больше ничего не обломится, грузчики взяли свои деньги и ретировались. А Борис и Ольга восторженно принялись разглядывать доставленное Лёней богатство. «Одесса» тоже был доволен, что смог угодить «бате»:

— После такого гешефта[15], командир, они тебя обязаны начальником окружного БАО[16] назначить.

— М-да, красотища, ничего не скажешь! — согласился Борис и вдруг спохватился:

— Ты ещё не сказал, сколько такая роскошь стоит. Правда, сейчас у меня денег немного, но я постараюсь поскорее расплатиться с тобой.

— Командир, не надо делать базар, — обиделся Лёня. — При чём тут какие-то бумажки? Мы с вами как-никак три года вместе по краю жизни под ручку гуляли. А это, как мы оба понимаем, совсем не то, что прогуляться по приморскому бульвару в Одессе-маме — мимо Дюка Ришелье и обратно… Вы меня от трибунала отмазали, когда я с первого страху от фрицев винта нарезал, забрасывая ноги за уши! Я вас тоже, если не забыли, один раз выручил, таранив «фоккер», когда вас немцы в коробочку взяли… И потом, в настоящий момент я не так чтобы очень нуждаюсь ваших денег. Как видите, вокруг моего горла обвивается белоснежный шарф, а на моих ногах пока не боты «Привет с кладбища», а туфли, вполне европейский фасон, которые даже в пасмурную погоду блестят, словно яйца ко… Впрочем, пардон, мадам, я несколько увлёкся…

Но тут в разговор вступила Ольга. Она стала объяснять Лёне, что ничего обидного в предложении её мужа нет. Да, на войне они действительно все жили фронтовым мужским братством. Но теперь наступило иное время, когда каждый должен как-то обустраиваться в мирной жизни. А на это нужны деньги.

— Вы мне просто начинаете нравиться, — хитро прищурился на супругов Лёня. — Да мне дешевле утопиться, чем брать ваших денег. Да чтобы Леня-одессит не подцепил на буксир дружка, когда у того проблемы?! Да я с вас смеюсь! И потом, командир, вы столько раз на фронте меня шкурили за разные мои одесские залёты, что вполне можете стребовать свой скромный гонорар за плотницкие работы.

Чиновнику, от которого зависело решение дальнейшей судьбы Нефёдова, презент очень понравился. Довольный, рассматривая пейзаж на тарелке из тончайшего фарфора, он пообещал Борису, что через неделю тот «железно» отправится к месту новой службы. Но когда капитан явился в назначенный срок, хозяин кабинета имел вид жирного кота, обожравшегося дармовой сметаной и капризно желающего, чтобы его оставили в покое. Принятие жизненно важного для Нефёдова решения вновь было отложено в долгий ящик. Так прошёл ещё месяц…

Нефёдов никогда не отличался ангельским терпением. Только ради Ольги и их ещё не рождённого ребёнка он так долго позволял разной канцелярской шушере вытирать о себя ноги. Но и его терпение закончилось. Выяснив, где живёт подполковник, у которого находилось его личное дело, Борис однажды нагрянул к нему прямо домой. В это время хозяин квартиры приятно проводил время с молодой любовницей. Он вышел в прихожую в дорогом шёлковом, китайской материи халате, накинутом на голое тело. Нервно поправляя на переносице очки в золотой оправе, поинтересовался целью визита незваного гостя. Кроме него и вульгарного вида девки, более никого в огромной квартире не оказалось. «Что ж, это к лучшему», — злорадно сказал себе незваный гость, неспешно доставая из деревянной кобуры наградной «маузер». При виде пистолета, из каких в революцию матросики-анархисты обычно шлёпали офицерьё, мясистое лицо подполковника мгновенно стало бледно-жёлтым. Он решил, что известный смутьян явился сюда, чтобы его застрелить. Пыхтя, он бросился из прихожей в комнату. Борис следом. В спальне толстяк рухнул перед Нефёдовым на колени и принялся слёзно молить о пощаде. Он обнимал сапоги визитёра и клятвенно уверял, что немедленно даст по телефону указание своему заместителю направить капитана для прохождения службы в ту часть, которую он сам назовёт. Его любовница, как только увидела в руке неизвестного мужчины пистолет, немедленно залезла под кровать и сидела там тихой мышкой.

Борис огляделся. Квартира была обставлена с купеческой роскошью. Хорошая старинная мебель, повсюду хрусталь, дорогие вазы, по стенам картины. Этот гад просто купался в роскоши, непонятно только с каких доходов. А в это время миллионы людей жили в страшной нужде, почти ничего не получая в колхозах за трудодни, с трудом кормя свои семьи на обычные городские зарплаты. Мужчины ходили в выцветших гимнастёрках и фронтовых шинелях, а женщины носили ветхие лицованные-перелицованные платья. Рано повзрослевшие дети войны донашивали одежду с чужого плеча, обычно своих не вернувшихся с фронта старших братьев и отцов. А эта паскуда расхаживает тут в халате с драконами…

— Где сервиз? — осведомился Борис.

До сильно струхнувшего взяточника не сразу дошёл смысл обращённого к нему вопроса. Борису пришлось повторить:

— Где сервиз, который ты от меня получил? Говори скорей, крыса тыловая! А то у меня палец чешется на спусковом крючке.

— Ах… да… Конечно!!! — вытаращив глаза на человека с пистолетом, торопливо затараторил хозяин квартиры. — Я скажу, скажу, только не стреляйте, умоляю вас. У меня дети. Трое малышей. А сервиз можете забрать. Он в столовой, в серванте. И ещё, вон в том ящике комода есть деньги, берите, сколько вам надо. Я буду только рад услужить.

— Ты что, рехнулся?! С чего ты решил, что мне нужны твои поганые деньги!

С брезгливым выражением лица Борис перешагнул через распростёртое у его ног дородное тело и стремительной походкой направился в столовую. Нефёдову пришлось отстрелять всю обойму, чтобы произведение саксонских мастеров превратилось в груду мелких осколков…

Этим же вечером Борис вместе с семьёй уехал в Среднюю Азию, подальше от Москвы. К счастью, наказанный им чиновник не стал поднимать шум, опасаясь, что при разбирательствах может всплыть факт получения им взятки.

Через месяц Нефёдову удалось выйти в отставку. Тогда он был уверен, что с армией распрощался навсегда…

Борис устроился пилотом в ГВФ[17]. Они с Ольгой забрались в такую тьму-таракань, что как будто перенеслись на сказочном ковре-самолёте из современности во времена «Тысячи и одной ночи». Народ здесь, за исключением советских партийных баев и их ближайших приближённых, прозябал в страшной нищете. Тот, кто не имел собственного крепкого хозяйства и надёжной работы, был обречён на нищенское жалкое существование, а то и на голодную смерть. В большинстве аулов дехкане брали воду прямо из грязных арыков, которые одновременно служили и канализацией.

Появление аэроплана всегда становилось исключительным событием для местного населения. К лётчикам относились с особым уважением, ибо только они могли доставить в далёкое горное селение почту, самые необходимые промтовары, а в случае необходимости врача. Летать Борису приходилось на допотопной развалюхе — биплане 1924 года постройки. Даже старый кривоногий авиатехник с длинной белой бородой и морщинистым неподвижным лицом не мог вспомнить, как давно двигатель этого крылатого динозавра выработал свой ресурс.

Настоящим проклятием была здешняя белая, похожая на гипс, вездесущая пыль. При малейшем дуновении ветра она забивала глаза, скрипела на зубах и лезла под одежду, вызывая мучительную чесотку. Но главное — ломалась техника. Никакие фильтры не справлялись с пылью. Борис даже приблизительно не мог вспомнить, сколько раз ему на пару с механиком приходилось снимать с самолёта двухсоткилограммовый мотор для переборки…

Маршруты ежедневных рейсов Нефёдова пролегали над дикими заснеженными горными перевалами, безводными пустынями, районами, где вновь, как и в начале 1920-х годов, свирепствовали банды басмачей. В открытой кабине старенького самолёта Борис едва не превращался в сосульку, болтаясь в мощных воздушных потоках над величественными шапками горных пиков. Несколько раз ему казалось, что всё, вот она — наступила его последняя минута. Но, к счастью, сбившийся с ритма движок, отчихавшись, вновь принимался заунывно тянуть свою песню…

Но хуже всего было то, что в конторе, в которую нанялся бывший лётчик-истребитель, часто задерживали сотрудникам зарплату. Ожидание денег могло растянуться на несколько месяцев. Чтобы Ольга и их родившийся сын не голодали, Борис отдавал им свой скромный лётный паёк, уверяя жену, что сам бесплатно поест на аэродроме. Хотя в лётной столовой кормили только за деньги. Пришлось втайне от Тэсс начать распродавать своё скромное армейское «наследство», в первую очередь добротное американское обмундирование, которое когда-то доставал для командира Лёня-«Одесса».

Когда продавать стало уже нечего, Борис, у которого от голодухи подводило живот, стал наведываться на базар, чтобы хотя бы полюбоваться на горы фруктов, вдохнуть запах жарящегося мяса. Он напоминал себе исходящего слюной бродячего пса, ошивающегося у мясной лавки