Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

Из птичьих кустов самым богатым добычей считал цирк. Тут можно было, как он это потом опишет в своей «Науке», не разговаривать знаками пальцев и не ловить тайные взгляды в ответ, а сесть рядом, подушку под локоток подложить, к ногам поставить вогнутый валик, веером обмахивать, речью зацепиться, боком прижаться, на соседа из заднего ряда накинуться, чтобы –

В спину ее не толкал грубым коленом своим!..

Цирк — на первом месте. А на втором — амфитеатр:

Здесь над кровавым песком воюет и отрок Венеры —Метко он ранит сердца тем, кто на раны глядит.

На третьем месте — театр:

Здесь по себе ты отыщешь любовь и отыщешь забаву —Чтобы развлечься на раз или увлечься всерьез.Модные птички на модные зрелища рвутся:Толпы красавиц текут, в лицах теряется глаз.Все хотят посмотреть и хотят, чтоб на нихпосмотрели, —Вот где находит конец женский и девичий стыд.

— Не трогай левое плечо! Оно у меня сегодня болит! — вдруг капризно вскричал Эдий Вардий и с раздражением вытолкнул из-под лица бархатную подушечку.

XI. — Чем брал, спрашиваешь?! — продолжал Гней Эдий, поначалу сердито, но быстро вдохновляясь и теряя сердитость. — Нет, за внешностью своей в ту пору не следил, на щеголя не был похож; ростом не вышел, красотой не блистал, зачем-то на мизинце отрастил длинный ноготь… Прежде всего, брал напором. Он сам говорил, что перед его стремительностью и внезапностью мало кто мог устоять. И еще говорил, что ему помогает «бесстыдное бешенство желаний» — любимое его выражение.

К бешенству желаний, которым с некоторых пор преисполнился этот худенький двадцатилетний юноша, которым кипел и брызгал, словно окутывая паром, он присовокупил оглушительное красноречие и головокружительную лесть. Наметив себе жертву, нацелившись и прыгнув, Кузнечик буквально оглушал ее своим жарким стрекотом, очаровывал призывным пением. Глаза его загорались вдохновенным огнем, холеные кисти рук птицами взлетали ввысь, голос наполнялся чарующим очарованием.

Льстил, вроде бы, грубо, но точно в цель, так что жертва грубости не чувствовала, а испытывала головокружение от меткости попадания:

Если в тирийском она — похвали тирийское платье,В косском ли выйдет к тебе — косское тоже к лицу;Если пробор в волосах — не надобно лучшей прически;Если она завита — честь и хвала завиткам…

Чувствовал, что именно надо хвалить. И хвалил неустанно:

Не уставай восхвалять лицо ее, волосы, руки,Пальцев тонких изгиб, ножки-малютки следок.Слышать хвалу своей красоте и стыдливая рада:Каждая собственный вид ценит превыше всего…

Особенно умел расхваливать то, что никто, кроме него, не хвалил и сама женщина считала своим изъяном:

Скрасить изъян помогут слова. Каштановой станетТа, что чернее была, чем иллирийская смоль;Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;А исхудала вконец — значит, легка и стройна;Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной —толстушку…

Говорю: головокружительный в лести своей!

Вардий замолчал, потому что рабыня сняла с него набедренную повязку и стала массировать голые ягодицы.

XII. Спросишь: а что егосамогопривлекало? — продолжал Гней Эдий. — Отвечу: в разное время разные части женского тела. Сперва — ноги, настолько, что, купидоня свои жертвы, он даже не заглядывал им в лицо. «Вся тайна — в женской ножке, чем выше, тем больше скрытой от взоров», — говорил Кузнечик и всё свое бурлящее красноречие, всю свою кипучую лесть на ноги направлял, будто к ним одним обращался и именно их соблазнял.

Затем охладел к ногам и прикипел к грудям. «Грудь — главное достоинство женского тела! Олимп и Ида восторга! А между ними — океан сладострастия! Пойми, Тутик!» — кричал мне безумный Кузнечик.

Потом увлекся руками, кистью и пальцами. «Руки всё создали на свете: одежды, светильники, ложа, хлеб и вино. Рука ласкает и нежит, и это — лучшее из всех ее деяний».

Потом стал восхищаться женскими волосами, локонами, проборами, завитушками.

Но эдакая избирательность длилась недолго. И скоро Кузнечик стал купидонить под новым девизом: «я пылаю от всякой причины!» Он объяснял: «Тот, кто пристрастился к чтению, будет из любопытства хотя бы заглядывать во все встретившиеся ему книги. Тот, кого влекут женщины…» Далее Кузнечик обычно умолкал. Но когда стал писать элегии, мысль свою, как мне кажется, великолепно продолжил:

Определенного нет, что любовь бы мою возбуждало,Поводов сотни — и вот я постоянно влюблен!Стоит глаза опустить какой-нибудь женщине скромно, —Я уже весь запылал, видя стыдливость ее.Если другая смела, так, значит, она не простушка, —Будет, наверно, резва в мягкой постели она.Эта походкой пленит, а эта пряма, неподвижна, —Гибкою станет она, ласку мужскую познав.Ты меня ростом пленишь: героиням древним подобна, —Длинная, можешь собой целое ложе занять…

— Ну, и так далее. В элегии у него длинный перечень.

Рабыня закончила массаж ягодиц, и руки ее перешли на ноги Гнея Эдия. И Вардий, как мне показалось, с облегчением стал восклицать:

— Но главное — легкость! Главное — побыстрее пустить в дело свой стержень жизни! А где он найдет для него пристанище, кем на самом деле явится нимфа, — это Кузнечика не очень-то занимало! Долгие осады — это для Галлиона. Тщательные вычисления — пожалуйста, но для Макра. Кузнечик брал только тех, кто, утром ему встретившись, в полдень улыбнувшись, тем же вечером падали в объятия и увлекали в грот Венеры… Да, если цинично говорить, брал тех, кто ему подворачивался.

XIII. Но надо признаться, ему очень многие подворачивались! Вернее, он их подворачивал под себя! О заработчицах не говорю — их было бесчисленно. А прочих я тогда сосчитал и теперь могу перечислить. Субуррских вольноотпущенниц было одиннадцать. Семь актрисок, три певички и шесть танцовщиц. Пять провинциалок, которые недавно приехали в Рим и устроились торговками или разносчицами.

Были и благородные общим числом восемнадцать. Три римские молодые девушки, не имевшие опекунов и потому беспрепятственно распоряжавшиеся собой и своим имуществом. Пять разведенных женщин, две из которых официально объявили себя гетерами. Шесть вдовых матрон. И четыре замужние, склонные к любовным интрижкам, причем одна из них — жена сенатора.

Двадцать четыре рабыни-служанки; от них оттолкнувшись, Кузнечик запрыгивал на хозяек.

Некоторые были намного старше Кузнечика. Но это его не смущало.

К одной тридцатипятилетней матроне он каждую ночь лазил с крыши по веревке.

Как-то одной, то другой рукою хватая веревку,Я опускался по ней прямо в объятья твои…

— Это не его стихи. Проперций их написал, а Кузнечик прочел их и стал лазить.

Но скоро ему надоело карабкаться. Он закупидонил другую, сорокалетнюю, чужую женушку — ту самую, у которой муж был сенатором — и на несколько дней поселился у нее на чердаке. Она приносила ему туда пищу и выносила его ночной горшок. Там же, на чердаке, они приапились…

Однажды, проезжая по улице верхом на лошади, он через раскрытую дверь увидел в глубине атриума хорошенькую молодую головку, повернул коня, въехал сначала в прихожую, затем в атриум. Девица упала в обморок. Но Кузнечик, выпрыгнув из седла, быстро привел ее в чувство, вместе с ней искупавшись в имплувии и тут же, по его словам, овладев ею… Девица была одной из трех, у которых родители умерли, а опекунов не успели назначить…

Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина радаИ что бесчестье она воспринимает как дар.Если ж она, хоть могла претерпеть, а нетронутойвышла,То под веселым лицом тайную чувствует грусть.

— Так он познакомился с одной тридцатилетней вдовушкой. Они оказались соседями в придорожной гостинице. Днем Кузнечик закупидонил и отприапил ее служанку, а вечером скакнул в соседнюю комнату и прыгнул на госпожу. Он мне потом рассказывал: