Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Диана Чемберлен

15

Эмерсон

Кафе «У Генри» было знакомо мне, как собственная комната. Внутри там всегда преобладал янтарный оттенок. Этот эффект определялся деревянной обшивкой стен, освещением и кофейного цвета обивкой кожаных кресел в уютных отделениях. Такая обстановка обычно меня успокаивала, но сегодня вечером мне этого явно будет недостаточно для успокоения.

Я увидела Тару у окна, на месте, которое мы всегда считали своим. «Здесь должна быть мемориальная доска с нашими именами», – сказала однажды Тара, когда мы одно время встречались там каждую неделю.

Тара встала и обняла меня, не улыбаясь. Она понимала, что произошло что-то важное и серьезное.

Официантка приняла наши заказы, которые мы сделали моментально, так как знали меню наизусть. Тара выбрала стейк с вареной картошкой, а я – домашний салат. С того момента как я прочла письмо, я не могла много есть и сомневалась, что одолею даже салат. Я была уверена, однако, что бокал белого вина будет мне кстати.

– Это все, что ты хочешь? – спросила Тара.

– У меня что-то нет особого аппетита, – сказала я. – Хотя я рада, что твой пришел в норму. – Я постаралась улыбнуться. Тара всегда могла есть что хотела и сколько хотела, не прибавляя ни грамма. После смерти Сэма, однако, она почти превратилась в скелет. Ноэль и я о ней очень беспокоились.

– Ничего нормального для меня уже не может быть, – сказала Тара, и я подумала о бомбе замедленного действия, лежавшей у меня в сумке. Через несколько минут ни для одной из нас не останется ничего нормального. У меня начали слезиться глаза, и даже в слабом янтарном свете Тара это заметила.

– Милочка. – Она потянулась через стол и стиснула мне руку. – Что такое? Что-нибудь с дедушкой?

– Нет. – Я перевела дыхание. Итак, сейчас начнется. – Я нашла кое-что в доме у Ноэль.

Официантка поставила передо мной бокал белого вина, а перед Тарой – красного. Я сделала большой глоток. Тара ждала продолжения. Голова у меня сразу слегка закружилась.

– Там была коробка писем… большей частью благодарственные открытки от пациенток и… всякое разное. – Я постучала по столу кончиками пальцев. Рука у меня дрожала. – Я их все прочла. Я не могла не прочитать. Я хотела быть ближе к ней, ты понимаешь?

– Я понимаю, – сказала Тара. Конечно, она понимала. Она говорила мне, что после смерти Сэма читала самые скучные юридические документы, чтобы чувствовать свою связь с ним.

– Так вот, я нашла эти два письма. – Когда я полезла в сумку, ладони у меня были влажные. Я сложила листки пополам. Персикового цвета бумага с парой строк наверху. – Они от Ноэль, а не к ней. Здесь только одна строчка. – Я разгладила пальцами бумагу и наклонилась ближе к Таре. «Дорогая Анна, – прочитала я. – Я начинала писать вам много раз и вот снова начинаю, не зная даже, как сказать вам…»

– Кто такая Анна? – спросила Тара. Мы так близко наклонились друг к другу, что наши головы почти соприкасались.

– Понятия не имею. – Я отхлебнула еще глоток вина. – Но я знаю, что Ноэль хотела сказать, хотя по-прежнему не могу этому поверить. Я положила белый листок на персиковый. – Это второе письмо, – сказала я. – Она явно написала это на компьютере и распечатала, но я понятия не имею…

– Прочитай, – перебила меня Тара.

– Дата: 8 июля, 2003, – начала я, голос мой упал до шепота.

«Дорогая Анна!

Я прочитала в газете статью, где упоминалось о вас, и поняла, что должна вам написать. Трудно написать то, что мне нужно вам сказать, но еще труднее вам будет это прочитать, и я прошу прощения. Я – акушерка, по крайней мере была ею.

Много лет назад я принимала болеутоляющие средства после того, как повредила себе спину. Эти средства, должно быть, повлияли на мою координацию так же, как и на мою психику. Я нечаянно уронила новорожденного ребенка, который умер на месте. Я запаниковала и утратила способность рассуждать здраво. Я взяла похожего ребенка из роддома, где практиковала, и заменила им ребенка, убитого мною. Ненавижу это слово. Это был ужасный несчастный случай.

Я понимаю теперь, что взяла тогда вашего ребенка. Простите меня за то испытание, которому я вас подвергла. Я хочу, чтобы вы знали, что у вашей дочери замечательные родители, что ее любят и…»

Я взглянула на Тару. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Это все, – сказала я. – Это все, что она написала.

Часть вторая

Анна

16

Анна

Александрия, Виргиния

Целуя свою дочь, прощаясь с ней утром, я понимала, что это может быть последний раз. Поэтому, когда я уходила на работу или провожала ее куда-то с друзьями, я обнимала Хейли так, как будто могла ее больше не увидеть. Она никогда не уклонялась, хотя я знала, что такой день наступит. Ей двенадцать, скоро будет тринадцать, и скоро она скажет: «Да иди же ты, мама, наконец». Я не обижусь. Я желала, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы взбунтоваться и сказать «терпеть тебя не могу», как говорят здоровые дети на всей планете в постоянной войне детей с родителями. Поэтому, когда она вышла из дома с Брайаном, надев шлем и забыв попрощаться, когда они выкатывали из гаража велосипеды, я удержалась от того, чтобы не позвать ее назад, не обнять, не сказать ей «Будь осторожнее!» Я прикусила язык и отпустила ее.

Хотя Брайан вернулся к нам уже почти два месяца назад, я все равно была в напряжении, когда Хейли выходила куда-нибудь с ним. Сегодня он взял ее на велосипедную прогулку по берегу реки Потомак. Я понимала, что этот факт во многом следовало приветствовать. Во-первых, Хейли чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выехать. Шла восьмая неделя ее лечения. Неделя, когда, свободная от больницы и химиотерапии, она могла вести себя и чувствовать себя как нормальный ребенок. Уже одно это было настоящим праздником. Кроме опухшего от стероидов лица и отдельных проявлений вредности (которые я втайне приветствовала, потому что мне нравилась в ней эта непокорность), она казалась на этой неделе такой, какой была обычно. Во-вторых, Брайан разыгрывал с ней Хорошего Отца. К этому я еще не привыкла. Два месяца игры в заботливого папочку не возмещали десятилетнего отсутствия, и мое сердце ожесточилось против него. Правда, с того дня как он покинул нас, он каждый месяц присылал чек на содержание ребенка, выписанный в его солнечной Калифорнии. Он присылал Хейли подарки на день рождения – подарки, по которым было заметно, что он понятия не имел о ее интересах. Куклы Барби и украшения. Перестань, сказала я себе, глядя им вслед. Он здесь сейчас, и Хейли это нравится. Она любит его.

Я поднялась наверх в мой домашний кабинет. Окна выходили на реку, и даже после семи лет городской жизни мне несколько минут было трудно оторвать взгляд от воды и поросшего деревьями берега Мэриленда. Однако меня ожидала работа, и я, наконец, начала отвечать на письма, накопившиеся за последние несколько часов. Именно так я дала Брайану знать об ухудшении здоровья Хейли: отправив ему сообщение. Я написала ему спустя три дня после того, как сама об этом узнала, когда, наконец, перестала плакать и смогла видеть экран. Я-то думала, что мы в безопасности! Десять лет ремиссии что-то значили. Она была такой живой, такой активной, я предпочитала ее общество обществу всех моих друзей. Никогда нельзя было догадаться, что маленьким ребенком она так страшно болела, и у нее самой оставались только смутные воспоминания о полуторагодовом кошмаре. Но новые синяки, лихорадка и нетипичные недомогания напугали меня до смерти. Я не хотела вести ее к врачу, опасаясь того, что он может сказать. Когда я, наконец, решилась, и он сказал мне, что все вернулось к прежнему, не могу сказать, что я удивилась. Я была потрясена, но не удивлена.

Что меня удивило, так это ответ Брайана на мое сообщение. Именно первое известие о лейкемии у Хейли и отпугнуло его. Может, были и еще какие-то обстоятельства, но лейкемия стала последней каплей. Он переехал из Виргинии в Калифорнию, как можно дальше от больного ребенка и перепуганной жены. Поэтому теперь я ожидала, что известие о рецидиве у Хейли заставит его окончательно исчезнуть из нашей жизни. Но вместо этого он мне позвонил. Сказал, что сейчас временно без работы. Не помню, что у него была за работа. Что-то связанное с программным обеспечением в какой-то компании в Силиконовой долине? Во всяком случае, он сказал, что приезжает в Виргинию. Он хочет помочь.

Целыми днями после этого звонка у меня менялось настроение. Хейли начала принимать огромные дозы стероидов, трудно сказать, кто из нас вел себя менее нормально. Меня злило, что Брайан так припозднился со своей помощью. Последние десять лет она была бы нам очень кстати. Сейчас мы с Хейли образовали единую команду. Когда она помогала мне налаживать в доме водопровод или убирать во дворе опавшие листья, нашей любимой поговоркой стало «Обойдемся без этих паршивых мужчин!», и теперь меня тревожило, как он у нас приживется. А вдруг он решит вмешаться в ее лечение? И как станет реагировать на него Хейли? Она его не помнила, и ее мало интересовали открытки и подарки, которые он присылал. Здесь, в Александрии, у Хейли были друзья из неполных, однополых, темнокожих, испанских, мусульманских семей. Кого тут только не было! Так что я не думаю, что отсутствие у нее отца чем-то выделяло ее среди них.