В ловушке безысходности - Анастасия Акулова

Путём осторожного «обследования» выяснилось, что магический предмет находится внутри сидения. Кажется, кто-то пересмотрел фильма «Двенадцать стульев». Не зря я его любила.

С другой стороны, в этом есть определённая логика: чаще всего тайники ищут именно в стенах, стеллажах и шкафах, но не в старых скрипучих табуретках, каких в этой библиотеке просто тьма тьмущая. Ну, если учесть, что «Двенадцать стульев» вряд ли кто-то из местных смотрел.

Мозг на удивление быстро сделал выводы. Вскрыть-то я смогу, но это небезопасно, так герцог очень быстро обнаружит пропажу и вполне сможет выяснить, кто это сделал — это раз. А маг, что бродит сейчас в поисках, владеет бытовой магией и сможет изъять магический предмет незаметней — это два. И ещё я почему-то знала, что он всё равно их найдёт. Потратит много времени, но найдёт. Это три.

Вывод? Наверняка логичнее всё-таки отдать. Вообще мне не должно быть никакого дела до герцога и герцогини после того, как я свалю, но какой-то маленький мстительный червячок грыз изнутри. Так что да, я расскажу магу, что бы ни хранилось в этой табуретке.

Найти его особого труда не составило. Он всё так же обследовал библиотеку, и тоже набрал себе книги — видимо, здесь хранится немало редкостей.

Почувствовав, как внимательно я разглядываю амулеты на нём, маг всё-таки отвлёкся и вопросительно взглянул на меня.

— У вас есть амулет для отвода глаз или что-то вроде того? — Наконец, выдала я.

— Допустим, — кивнул он, — Но они не так уж мало стоят, так что без особой необходимости…

— Укажу место, где кроется то, что вы ищете, — бесцеремонно, коротко, но содержательно перебила я, слегка улыбнувшись.

Определённый опыт оставил порой очень даже нужную привычку во всём искать выгоду.

В комнату я возвращалась ещё более осторожно, чем шла в библиотеку. Пять прихваченных с собою тяжеленых книг жутко отдавливали руки, но на душе стало как-то немного спокойней. Чтобы не быть замеченной со своими «сокровищами», предусмотрительно надела выклянченный амулет для отвода глаз (и этого достаточно, чтобы его активировать). С ведьминским заговором. В качестве дополнительной функции — он нагревается, когда вблизи появляется нечисть. Полезная штука.

Время уже близилось к утру, но я честно постаралась укротить свой сонный и зевающий организм, ибо утром, днём и вечером по комнате кто-то вечно шастает. Да, и снова паранойя.

Несмотря на сонливость и усталость, я читала до самого рассвета, справедливо рассудив, что по возможности максимально разобраться в строении этого мира, уклада жизни в нём и во всяких связанных с этим деталях — первостепенная задача. Мысли о прошедшем разговоре я задвигала подальше на задворки сознания, иначе вообще ведь не усну. Говоря словами Скарлетт, я подумаю об этом завтра…

Наверное, мне лучше было вообще ничего не делать, а сразу завалиться спать, ибо с утра по случаю скорого приезда жениха меня настиг ожидаемый, но от того не менее жестокий террор.

Глава 13

Постой, не проходи, взгляни в окно,Там за окном дитя, во взгляде бездна,Он в этом детском доме уж давно,И, кажется, уже не интересно

Ему, что там, за каменной стеной,Постой, не пожалей своих минуток,Это могло бы быть с любым, с тобой,Когда такой вот взгляд, но почему так?

Прививку депривации сполна,Он получил ещё в доме ребёнка,Где с ним не нянчились с рождения никогда.Менялись по часам под ним пелёнки,

Кормили и поили по часам,Спать захотел, малыш, так вот кроватка,И словно маятником, он головкой, сам,Качал, качал, пока не падал…. Жалко,

Как жалко, их, рождённых невпопад,Не так и не у тех, и не в то время,Сердечки их стараются, стучат,Но от тоски им биться всё труднее.

Малыш заснул, дай бог, чтоб видел сны,А может быть, там были мамы руки?И были даже ласковы они,Но, снова, целый день, часы разлуки.

Мелькал перед глазами персонал,Да молча подходили, есть давали,А малышок, одни глаза искал,И руки, что во сне его качали.

Бежали дни, ни кто не прижималЕго к груди, ни целовал в макушку,Ни пожалел, и даже не узнал,Когда у малыша болели ушки.

К головке прижимались кулачкиНо он не плакал, плачут, чтоб жалели,Лишь взгляд его от боли и тоски,Кого-то звал, чрез прутья колыбели.

Он бы хотел, кого то полюбить,Узнать хотя бы, что это за чувство,Но с той минуты, как он начал жить,Сменялось нянечек не долгое дежурство.

Они бежали к детям и мужьям,И берегли любовь свою, для дома.Малыш ещё смотрел по сторонам,Пытаясь угадать, может знакомо…

Ему вот это или то лицо,Может запомнить лучше, привязаться,И полюбить, без разницы, за что,Да просто, человеком, чтоб остаться.

Ведь человек рождён, чтобы любить,А если не научишься с пелёнок,То организм причин не видит житьСколько таких, и взглядов их бездонных.

А перед ним, мелькал всё персонал,Кормили, мыли, памперсы меняли,А кто-то даже тихо обнимал,Но эти руки снова пропадали.

Постой, не проходи, взгляни в окно,Ты вечерами свою гладишь кошку,Ты к ней привязан, даже любишь, но,Подумай, может, дашь дитю немножко…

Своей любви, тепла, ведь не война,Хотя тогда сирот соседи слёзно,Но в дом пускали, значит в нас вина,Подумай, может быть ещё не поздно…

Мне редко когда снятся сны. Эти причудливые образы, созданные нашим подсознанием, часто тесно переплетаются с реальностью — с тем, что уже произошло, или с возможным будущим, которого мы в глубине души ждём или боимся. И чаще всего эти смутные видения нельзя определённо отнести к плохим или хорошим, так же, как нельзя поделить жизнь только на чёрное и белое. Кошмарами мы называем те сны, которые не столько наводят на нас страх, сколько боль и беспокойство.

Эта боль давно стала моим худшим врагом. В реальности я могу быть циничной, скрываться за тысячью масок, которые уже стали моим вторым «я». Но от себя не убежать… эта боль — неизменная, не оставлявшая меня с рождения — очевидно, самая яркая часть настоящей меня, вернее, того, что осталось от меня.

«…Вечер. Всё вокруг кружится в безумном вихре, и я, наконец, начинаю забывать, где и с кем я нахожусь, лишь изредка с удивлением замечая, что сквозь пьяный гогот и ржач слышится мой собственный хриплый голос и надрывный смех. Чужой и пустой, как те бутылки, что беспорядочно валяются рядом. По венам будто течёт огонь вместо крови, алкоголь кружит голову и даже будто делает ярче серый паскудный мир, создавая иллюзию жизни, покоя, и будто ты кому-то здесь нужен — насквозь лживую, как отражение в кривом и треснувшем зеркале. Сознание теплится где-то далеко, я не слышу собственных слов, не чувствую тела… только в таком состоянии я на короткий миг могу забыть об осознании собственной никчёмности, бесполезности своей жизни, о жалости к себе и боли, что изгрызла меня изнутри.

В следующий миг вижу почему-то асфальт и лужу перед лицом — видно, упала, и даже не почувствовала. Мимо проходит какая-то женщина, под руку с какой-то аккуратной девчонкой, на пару лет младше меня, и та смотрит с таким брезгливым презрением, будто я сама — такая же грязь, как та, в которую упала по пьяни, и душа привычно наполняется до краёв смертельным ядом. Хочется крикнуть вслед что-то такое, чтобы ей, такой счастливой в своём неведении, тоже было больно, хоть чуть-чуть, хоть на сотую долю так же, как нам — детям, которые никому, кроме себя, не нужны.