Ударом на удар - Михаил Серегин

– Выходи, кто там, мать твою! – взревел Фиксатый.

– А-а, вот вы где! – ехидно улыбнулся Константин Сергеевич, наблюдая за неистовством Фиксатого. – Пока девчата проверяют душевые, давайте заглянем сюда.

Фиксатый кисло улыбнулся. Этот высокий, тощий, как гвоздь, мужик с замашками обойденного фортуной Наполеона действовал ему на нервы. Ничего хорошего он от него не ждал – и лицо, и манеры этого фраера не могли оставлять сомнений в том, что он привык использовать свое служебное положение, дабы исправить капризы природы, наделившей его столь отталкивающей внешностью, и капризы судьбы, лишившей его возможности самоутвердиться, заняв более высокий пост.

– Я и сам хочу туда войти, – зевнув, сказал Фиксатый.

Он всегда растягивал рот в зевке, стоило ему столкнуться с щекотливой ситуацией, заставлявшей его нервничать или ставившей его в почти безвыходное положение. Он с отстраненной деловитостью и в то же время с железной напористостью постучал костяшками пальцев в дверь. За ней притаилась нездоровая тишина, которая, почувствовал Фиксатый, могла скрывать что-то боязливо-постыдное и греховное. Константин Сергеевич уловил дух «клубнички», исходящий из сауны, и от этого его вытянутое пергаментно-желтоватое лицо с заостренным, как у покойника, носом и увеличенным залысиной лбом сделалось еще более отвратительным, потому что его губы рассекала ядовито-осуждающая усмешка.

– Пацаны, – заорал Фиксатый, отвернувшись от санврача, – вылезайте, в натуре, шутки в сторону.

За дверью послышалось напряженное шевеление. Потом дверь открылась, выпуская тревожно вращающего глазами парня и худую девицу с гладко зачесанными светло-каштановыми волосами. Она опускала свои зеленые глаза и вообще старалась вжаться в стенку.

– Ты откуда и когда ее приволок? – изумился Фиксатый, забыв, что рядом с ним врач из санэпидемслужбы.

Подобное нарушение строгой дисциплины, которой отличались спортивно-клубные нравы, задело Фиксатого до глубины души. В этой самодеятельности он усматривал серьезную опасность и настоящий регресс. Причем парень и девица вовсе не были красными и запыхавшимися, то есть явно не парились, а занимались более приятным делом. Парень был из новеньких, звали его Гришкой, а пацаны кликали Гришаном. Он начал было что-то говорить в свое оправдание, но Константин Сергеевич не дал ему завершить его жалкую речь. Он настойчиво протиснулся между парнем и косяком. «Не терпится!» – едко подумал Фиксатый. Его злило, что он не может в связи с создавшейся обстановкой выплеснуть на Гришана гнев, вызванный наглым поведением последнего. Вздумал трахаться в то время, когда убили Болдина! Но Гришан был новичком, он толком не знал Славку, и это его в некоторой степени извиняло. Хотя в ту минуту Фиксатый готов был растерзать незадачливого братка на месте.

– Какого хера! – в бессильной ярости взревел Фиксатый. – Подожди, Колян тебе рога пообломает. А ты, – сурово взглянул он на полуголую девицу, на которой была узенькая маечка на тонких бретельках и короткие эластичные шорты, – мотай отсюда, и чтоб я тебя здесь больше не видел. Совсем охренели, в натуре!

Пока он скрежетал зубами, дотошный санврач обследовал помещение сауны. Он едва не на карачках облазил предбанник, щупая резиновые коврики и почему-то выпячивая свои слюнявые губы, потом перешел в парилку. Там он закачал головой, словно высказывал осуждение.

– Нехорошо-о-о, – раздумчиво протянул санврач, проводя рукой по доскам, – нехорошо-о-о...

– Что нехорошо? – удивился и без того раздосадованный Фиксатый.

– И стены тоже... – с нарочитой горечью вздохнул Константин Сергеевич.

– Да нормально все! – осмелился противоречить врачу Фиксатый.

– И в предбаннике тоже... – вздыхал Константин Сергеевич.

Фиксатый не понимал, что может быть неисправно в предбаннике и парилке. Он подозревал врача в желании загодя все охаять и содрать с Батурина побольше денег.

– Что плохо-то? – раздраженно спросил Фиксатый.

– Это я отмечу в акте, – остался холоден и замкнут Константин Сергеевич. – Да-а-а... Можете закрывать.

Санврач направился в душевые, где в это время с точно таким же тщанием и предвзятостью осмотром помещения занимались две жопастые тетки.

– Константин Сергеич, – увидев начальника, сказала одна из них, – на трубах ржавчина, на стене грибок... Вентиля тоже оставляют желать лучшего...

– Ты, Люба, все отмечай, – кинул ей удовлетворенный ее замечаниями Константин Сергеевич, – а я пока пойду доложу Аркадию Матвеевичу.

В это время Оковалов уже сидел в кабинете сумрачно глядящего на него Батурина. Разговор у них не клеился. И приход Константина Сергеевича, казалось, мог внести свежую струю. Когда же он доложил начальнику, как обстоят дела, тот едва мог сдержать довольную улыбку. Ценой грандиозных усилий он подавил в себе желание улыбнуться во весь рот, а вместо этого скривился в язвительной усмешке, говорившей как бы о его недовольстве, а на самом деле – торжестве.

– Так вот, батенька, – с презрительной снисходительностью взглянул он на несколько смущенного Батурина, – придется вас пожурить.

Его тон, елейно-мягкий и скользко-липкий, на самом деле не предвещал ничего хорошего. Батурин уловил это и оттого на душе его заскребли кошки.

– Эхе-хе, – продолжал разыгрывать сердобольного этакого господина Оковалов, – вот закроем вас, что тогда скажете? Это мы еще столовую не проверяли... Да, Константин, – обратился он к подчиненному, – скажи Алевтине, чтоб пищеблок как следует посмотрела.

Константин Сергеевич кивнул и вышел из кабинета.

– Так ведь ничего страшного нет, – спокойно возразил Батурин, – это ж не то что...

– Это вам так кажется, – несговорчиво усмехнулся Оковалов, приняв гордый и неприступный вид, – а на самом деле все выглядит более чем печально. Полная антисанитария.

Батурин по простоте душевной решил, что санврач напрашивается на взятку, сам Колян обычно говорил «шоколадку».

– Ну так ведь все можно уладить, – неопределенно начал дипломатические переговоры Колян, – у всего есть цена...

– Вы что, мне взятку предлагаете? – оскорбился Оковалов. – Я вам повода не давал! То, что я у вас тут бардак увидел, не дает вам права считать, что я напрашиваюсь на взятку! – пафосно возвысил он голос.

– А вы не возьмете? – пошел ва-банк утративший терпение Батурин – он злился на этого инспектора даже не столько за то, что он обнаружил три грамма ржавчины, сколько из-за того, что нагрянул именно тогда, когда в голове Коляна роились невеселые мысли о глупой смерти Славки Болдина.

– Да я сейчас свидетелей приглашу! – взъерепенился Оковалов. – Вы что себе позволяете? Думаете, полгорода скупили, так вам все можно! Совсем стыд потеряли!

Не помня себя, Батурин надвинулся на Аркадия Матвеевича. Тот испуганно стал пятиться, пока не уперся спиной в стену.

– Я тебя, чмо вонючее, сейчас по стенке размажу! – Батурин схватил Оковалова за грудки и мощно потряс, приподняв от пола.

Аркадий Матвеевич роста был небольшого, а рядом с Батуриным и вовсе выглядел карликом.

– Помоги... – прохрипел Аркадий Матвеевич.

И тут в дверь после отдающего скупую дань вежливости стука вошел сияющий Константин Сергеевич.

– С пищебло... – на миг он осекся, увидев, как Батурин, выпустивший к тому времени из рук Оковалова, прижимает того к стенке.

– Я и милицию вызвать могу! – возмущенно крикнул обретший неожиданно мужество Оковалов. – Константин Сергеевич, этот... этот... – он задыхался от бешенства, – этот маньяк мне угрожал физической расправой, когда я отказался от взятки. Будьте свидетелем!

– Всегда пожалуйста, – услужливо откликнулся тот.

– Вызывайте ментов, – грозно сдвинув бесцветные брови, прогнусавил Оковалов.

– Не надо милиции, – устало произнес Батурин, – у меня погиб друг, поэтому я немного не в себе...

– А нам-то что? – бездушно сказал Аркадий Матвеевич. – Мы-то здесь при чем? У вас неполадки, нарушения... Хорошо, милиция отменяется пока, но акт мы составим. Скоро там Алевтина с Любой? – спросил он у подчиненного.

– Скоро, – ответил тот.

Тут в кабинет постучали.

– Да! – зычно крикнул Батурин.

На пороге возникли два типа, пришедшие с Оковаловым. У одного из них в руках была кожаная папка.

– Вовремя, – улыбнулся Оковалов, – Станислав Василич, давайте папку.

Станислав Васильевич, среднего роста мужчина с незапоминающейся внешностью, решительной походкой направился к столу. Подойдя, он отчеканенным движением положил перед присевшим на стул Константином Сергеевичем папку. Тот неторопливо открыл ее, достал чистый бланк и принялся писать. Вскоре подошли и женщины. Одна из них, та, которую Оковалов называл Любой, начала монотонно диктовать Константину Васильевичу. Она не забыла ни одной мелочи. Ее стародевический голос дребезжал, как пустая консервная банка, которую пинает ногой рассеянный школьник.