Веселая наука. Протоколы совещаний - Евгений Головин

Палящим огнем, проклятьем пениса наградил Господь мужчину за непослушанье.

Пенис не признает религиозных, социальных или родственных табу, реагируя на женскую субстанцию вообще, будь-то монахиня, мать, сестра, дочь, кто угодно. Жестокое потрясение, страх, тяжкая работа лишь на время его укрощают, кастрация, импотенция лишь стягивают, словно пружину, его бешеное рвение, которое просто меняет формы проявления, в момент смерти он исторгает сперму — добычу ламий или мандрагор.

Согласно Платону, голова и пенис взаимосвязаны, сперма суть мозг вытекающий. Правда это физиологически или нет, однако функциональность вычисляющего разума вполне аналогична сексуальной. Мужские глаза анализируют женщину, чтобы ей овладеть, рацио с той же целью анализирует природу.

Людвиг Клагес в знаменитом сочинении «Дух — ненавистник души» полагает: этот «дух», эманация абсолютного Ничто монотеизма, трансцендентный, абстрактный, прежде всего, убийственно аналитичен. В другой книге, «Космогонический Эрос», он противопоставляет «фаллос небесный» земному пенису: «Тайный огонь эйдоса превратился в злую сперму пениса — символа дикой похоти. Таким образом, любовь мужчины и женщины перешла в смертельную ненависть, где один пол использует другой в целях сугубо эгоистических».

Характер и темперамент каждой женщины отражает ту или иную космическую стихию — землю или воду, воздух или огонь. В этом смысле женщины соответствуют элементалам, населяющим стихии — хтонам, ундинам-нереидам, сильфидам, саламандрам.

«Женщины земли», послушные Гее, Деметре, Кибеле, нацелены на зачатие, роды, воспитание потомства. Мужчины — «мелиораторы», сельские работники, полезный инвентарь. Во времена кровавых культов великих матерей, мужчины жертвовали на алтарь богини свои гениталии, их разрубленные тела удобряли почву. Геродот упоминает, что во Фракии беременные женщины нередко убивали мужей и съедали их гениталии.

Женщина земли отличается деловитой пошлостью, основательностью, сугубой меркантильностью, ленивые зрачки мерцают и суживаются только в предчувствии материальных благ для нее и детей. Ее эминентные формы, влажный магнетизм ее женского средоточия властно притягивают мужской пенис, потом отбрасывают за ненадобностью. Она — живая аллегория геоцентризма. В «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского недурно сказано на эту тему: «Тут, брат, этакое перинное начало лежит, — эх! да и не одно перинное! Тут втягивает, тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом!»

В прокрустово ложе ее моральной установки втиснуться невозможно: она обзывает мужчин «кобелями» и в то же время презирает «импотентов», ее характеризуют безличные ласкательные словечки — миловидная, хорошенькая, смазливая…

Она понятия не имеет о красоте, поскольку в этом не нуждается ее самодовлеющая целесообразность. Да, мужчина ее инструмент, но ведь и она — только инструмент «хтонид», великих богинь плодородия: за ними блуждают в протоисторических туманах тени древних, древних старух, повелевающих жестко детерминированной судьбой.

Динамика и горизонт воды устраняют жестокую целеустремленность и «назначение», предлагая женщине разнообразие выбора. Образуется специфическая женская гармония, обусловленная плавностью и текучестью линий, тайный или явный «танец» разлагает монотонность ходьбы, вздымает руки над угрюмой ежедневностью работы. Поэтому Фридрих Шиллер заключил:

Любая земная Венера,сопричастная небу,Рождается в темной глубивиноцветного моря.

Красота отрицает устойчивое и детерминированное бытие, прошлое и будущее, уверенность в завтрашнем дне и прочее такое, красоте присуща свобода индивидуальности. Отсюда ее невозможность в современную эпоху, чьи бесконечные схемы, законы и стандарты порождены тяжкой земной стихией.

Фаллос Ураноса упал в море, так рассказывает Гесиод в «Теогонии». В розово-перламутрово-радужном кипении пены восстала удивительная девушка и вышла на песок острова Кипр. Под ее стопами раскрывались цветы, Эрос и Химерос — гении любви — сопровождали ее. Она внесла в жизнь богов и людей девичьи смехи и перешептыванья, обманы и дивные наслаждения.

Афродита Анадиомена — счастливая возлюбленная, всегда открытая любви, она — преизбывное богатство, она, одаривая, ничего не теряет.

Хотя волшебство страсти — ее творение, ее дар, богиня, в принципе своем, не любящая, но возлюбленная; она не захватывает в плен, подобно Эросу, но побуждает к наслаждению. Царство ее беспредельно — от сексуальной страсти до экстатики вечной Красоты. Все достойное обожания, восхищения, будь то изысканные линии тела, искусство беседы или жеста, все это называется по-гречески «эпафродитос».

Покорным ей мужчинам приносит богиня счастье — поэтому про удачный бросок игральных костей говорят: «милость Афродиты». С женщинами ситуация куда сложней. При малейшем непослушании богиня вырывает их из спокойной и скромной жизни и отдает в объятья красивых чужеземцев. Так Медея стала жертвой любви к Язону и свершила ужасающие преступления. Потому в драме Эврипида «Медея» хор женщин заклинает:

О повелительница, не посылай намот золотой тетивыстрелы бешеных желаний,оставь нам в удел скромность и покой.

Женщину земли формирует дух времени, местный колорит, косметика, мода, словом, внешние влияния подгоняют и шлифуют ее в том или ином стандарте. Подобная женщина в высокой степени не свободна и не индивидуальна. Иное дело присутствие Афродиты Анадиомены. Богиня пробуждает в душе активную и автономную жизнь, это в античной эстетике именуется «энтелехией», а в средневековой forma formanta, «формой формирующей». В значительной степени независимо от окружения, композиция души и тела таинственно меняется, превращая женщину в существо дивное и неповторимое.

Блуждания Александра Блока вокруг земной, акватической, аэрической женственности примечательны.

Превратила все в шутку сначалаПоняла — принялась укорять,Головою красивой качала,Стала слезы платком вытирать.

И, зубами дразня, хохотала,Неожиданно все позабыв,Вдруг припомнила все — зарыдала,Десять шпилек на стол уронив.

Подурнела, пошла, обернулась,Воротилась, чего-то ждала,Проклинала, спиной повернуласьИ, должно быть, навеки ушла…

Героиню не определяет ни имя, ни субстантив, ни местоимение, она проявляется лишь в действии, она предикативна. Ее турбулентность вызвана сопротивлением мужчины, которого она желает присвоить и растворить в своих эманациях как свою очевидную собственность, что и понятно: напряженная женская потенция рождает мужское движение, пробуждает мужской огонь. И когда этот огонь отклоняется, когда заключение звучит так:

Что ж, пора приниматься за дело,За старинное дело свое, —Неужели и жизнь отшумела,Отшумела, как платье твое? —

…наступает отчуждение и враждебность. Какое еще «свое» дело? Допустимы только наши дела, предписанные старинными законами природы. И если женская земная субстанция функционирует по принципу «иметь», ее мужской компонент, ее «динамис» обязан покориться. Деньги, власть, имущество. Очень похвальна дикая драка за самку, за собственность, за родину, сие называется мужеством и патриотизмом. В «Сказке о рыбаке и рыбке» представлена позиция героя между субстанцией земной и акватической. В дошедшей до нас версии Лукиана не рыба, но морская дева — нереида — попадает в невод старика. Она предлагает ему любовь и свободную жизнь в Океаносе, и ради утешения старухи предлагает исполнение трех желаний. Увы. Бешеное «иметь» неутолимо. И хотя старик боится и ненавидит старуху, еще больший страх остается от привкуса свободы и неустроенного будущего.

После ухода раздраженной мадам, герой грустно вопрошает: «Неужели и жизнь отшумела?» Вопрос онтологический, ибо если «иметь» общепонятно, «быть» — индивидуально загадочно. Смутные тропинки блуждают среди обманчивых ответов. Как это без всего «быть»? Если трудно угадать значение этого слова, легко предположить, что оно исключает: смерть, зависимость, авторитет, собственность, спровоцированную деятельность. Если мужской огонь отклоняется, в нем проступает «акватическая женщина» или humiditas radicalis:

День поблек, изящный и невинныйВечер заглянул сквозь кружева.И над книгою стариннойЗакружилась голова.

Встала в легкой полутени,Заструилась вдоль перил…В голубых сетях растенийКто-то медленный скользил.

Тихо дрогнула портьера,Принимала комната шагиГолубого кавалераИ слуги.

Услыхала об убийстве —Покачнулась, умерла.Уронила матовые кистиВ зеркала.

Любопытно: своевольная комната принимает шаги — могла ведь и не принять. Акватическая атмосфера одушевляет все в совершенной неопределенности всего: явь распадается в сновидении, зеркала неумолимо втягивают и не отдают отражения, фантомальная, гипотетическая она струится вдоль перил, причем непонятно, речь идет о героине стихотворения или упомянутой книги. Голубой кавалер, слуга, старинная книга, убийство — понятия вполне четкие в земной ситуации — расплываются здесь подводными флоралиями. Акватическая материя в текучей своей экзистенции ничего не удерживает и не фиксирует, ее двойственность дает мужчине и женщине возможность независимого друг от друга бытия.