Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века - Владимир Абашев

Не случайно поэтому исследователь истории пермской книги Н. Ф. Аверина интерпретировала мотивацию отношения чиновников-масонов к новому городу как желание «на новом месте <…> построить <…> если не город Солнца, то хотя бы город Разума, Знаний, Справедливости»118. Разумеется, проект идеального города свойственен был взгляду на город изнутри: так хотел бы сознавать себя человек, родившийся и живущий в Перми, усвоивший ее мифологию. Однако реальный город, по-видимому, мало соответствовал этому образу.

§ 5. Город-фантом (на материале путевого очерка Х1Х века)

Проект идеального города скоро столкнулся с реальностью. Выпавшая Перми роль столицы древнего, обширного и богатого края долгое время, вплоть до 1860-х годов, не имела ни соответствующей хозяйственной основы, ни собственного человеческого потенциала. Пермь не стала ни центром торговли, ни промышленным городом. Материальное тело Перми оставалось убогим, город десятилетиями пребывал в застое. Этот контраст между идеальным статусом Перми и её реальным положением бросался в глаза. Одновременно с идеальным текстом города на протяжении всего Х1Х века развивается другой, ему противоположный.

Посмотрим, какой семиотический след Пермь оставила в литературе XIX века. Количественно «пермский текст» в ХIX веке небогат. Преимущественно это взгляд извне: Пермь, увиденная глазами проезжающих, временно и вынужденно остановившихся в городе. Описания города мы найдём в путевых записках, очерках, мемуарной, эпистолярной и дневниковой прозе А. Н. Радищева, Ф. Ф. Вигеля, М. М. Сперанского, А. И. Герцена, П. И. Мельникова-Печерского, П. И. Небольсина, Е. А. Вердеревского, Ф. М. Решетникова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, И. С. Левитова, Н. Д. Телешова, А. П. Чехова, В. И. Немировича-Данченко, В. Г. Короленко. Их описания, как правило, фрагментарные, нередко скупо фактографичные, содержат всё же немало символически насыщенных деталей. Вникая в эти детали и фокусируя рассеянный в них образ города, постигаешь понемногу их глубокое внутреннее единство и то, что коренятся эти детали в некоем общем, определённом, не субъективно случайном, а культурно обусловленном образе города. Поразительно, но созданные в разное время и совершенно независимо друг от друга описания Перми в доминирующих своих чертах совпадают настолько, что кажутся вариантами одного текста – в них, или из них формируется некое общее структурносемантическое ядро.

Начнём с того, что для описаний XIX века характерно чувство новизны города. Для путешественников XIX века Пермь – это город-новостройка, «новая столица древнего «Пермского Конца» древних новгородцев»119, как охарактеризовал её Е. А. Вердеревский. В этой шутливой характеристике звучит важный для понимания логики восприятия Перми мотив: новый город подспудно противопоставлен окружающей его древней земле. Так проявляется главный для семиотической истории Перми конфликт имени (древнего) и места (нового). Внешние наблюдатели неизменно противопоставляли историю города и историю имени. В своих «Заметках на пути из Петербурга в Барнаул» один из основателей Русского географического общества, историк и этнограф, П. И. Небольсин счёл необходимым предупредить читателя: «Это не тот город, который в старину назывался Великою Пермью, как утверждают иные»120. Попутно заметим, что из этого замечания следует, что путаница между Пермью новой и старой – была всё же довольно обыкновенным явлением.

У многих авторов Пермь как город новый настойчиво противопоставляется органично развивавшимся старым русским городам. Этот мотив проникает в одно из первых по времени впечатлений от Перми. Мы находим его в «Воспоминаниях» Ф. Ф. Вигеля, бывшего здесь проездом в 1805 году и оставившего выразительную характеристику города и его обитателей. Вигель, отделяя Пермь от понятия города, органически развившегося, подчеркнул, что Пермь не была ни «царством, как Казань и Астрахань», ни «княжеским удельным городом», ни даже «слободой, которая, распространяясь, заставила <…> посадить у себя воеводу»121. Пермь – это новоучрежденный город, созданный по решению свыше. Многим позже, в 1849 году, словно фиксируя неизменность ситуации, это же обстоятельство отметил П. И. Небольсин: «до сих пор Пермь не имеет никакого значения; то, что должно обусловливать существование какого бы то ни было города, здесь не существует, и потому Пермь – только жилище чиновников, составляющих губернское управление. Большая часть обитателей Перми люди наезжие»122. Усугубляя этот мотив, Д. Н. Мамин-Сибиряк трактует Пермь как город, вообще лежащий вне органически освоенного исторического пространства: «От Перми до своего впадения в Волгу Кама не имеет никакой истории, её историческая часть выше Перми, где прежде стояли городки Искор и Урос, затем Канкор и Орел, а ныне Чердынь и Соликамск»123. Иначе говоря, Пермь как город существует вне пространства, насыщенного исторической памятью, она располагается на его периферии, в пустом, свободном от исторической памяти ландшафте. В связи с этим даже естественная символика городского ландшафта – город на горе – воспринималась порой как некий исторический казус, покушение на статус, исторически городу не принадлежащий. Д. Н. Мамин-Сибиряк не без язвительности писал, что «Пермь залезла на гору без всякой уважительной причины», поскольку «такие постройки имели смысл и значение для старинных боевых городов, поневоле забиравшихся на высокое усторожливое местечко»124. Тут у Мамина-Сибиряка появляется мотив подмены, игры: город играет не свою роль, притворяется не тем, что он есть.

В отличие от исторических, органически сложив-шихся городов, Пермь воспринималась как город искусственный, возникший не сам по себе, а исключительно в результате волевого государственного вмешательства в естественный ход вещей. Выразительный образ города, возникшего по приказу, находим у А. И. Герцена: «Пермь – странная вещь. Императрица Екатерина однажды закладывала при Иосифе II город и положила первый камень. Иосиф взял другой и сказал: «А я кладу последний». Смысл обширный. Нет городов, возникших по приказу. Пермь есть присутственное место + несколько домов + несколько семейств; но это не город губернии, не центр, не средоточие чувств целой губернии, решительное отсутствие всякой жизни»125. Так же и для Мамина-Сибиряка Пермь – это «административная затея», «искусственно созданная административная единица», наконец – «измышление административной фантазии»126. Но самый выразительный и символически насыщенный образ этого ряда оставил Ф. Ф. Вигель. Его Пермь прямо возникает из пустоты: «это было пустое место, которому лет за двадцать перед тем велено быть губернским городом: и оно послушалось, только медленно»127. Образ города, возникающего из пустоты велением государственной воли, обращает к кругу ассоциаций петербургской темы.

Это ощущение искусственности, измышленности города («измышление административной фантазии») развивается в представление о некоей его призрачности, фиктивности. Вернёмся к воспоминаниям Ф. Ф. Вигеля: «Въехав в Пермь, особенно при темноте, некоторое время почитали мы себя в поле: не было тогда города, где бы улицы были шире и дома ниже»128. Пермь воспринималась как город, растворяющийся в пустом пространстве, неразличимый в нём. В связи с этим даже реальные успехи Перми Мамину-Сибиряку, например, представлялись призрачными: «В последнее время Пермь совсем преобразилась; мощеные улицы и целые кварталы прекрасных домов производят даже известный эффект. К сожалению, все это тлен и суета <…> Искусственное оживление произведено железной дорогой, и всякая новая комбинация в этом направлении бесповоротно убьет Пермь»129.

Пермь воспринималась в аспекте глубокого несовпадения её статуса и её материальной данности, идеального плана и его реального воплощения. Емкий по глубине обобщения образ города, существующего только на плане, оставил в своих очерках П. И. Мельников: «Если вам случилось видеть план Перми – не судите по нём об этом городе: это только проект, проект, который едва ли когда-нибудь приведётся в исполнение. Почти половина улиц пермских существует лишь на плане <…> Поэтому, с первого взгляда, Пермь представляется городом обширным, но как скоро вы въедете во внутренность её, увидите какую-то мертвенную пустоту»130.

То же несоответствие внешнего и внутреннего, видимого и реального в образе города выражается у большинства писавших о Перми в мотиве обмана и подмены. Пермь – это город-декорация, за которой скрывается нечто другое. Характерен при этом устойчивый мотив обманчивости первого впечатления при знакомстве с городом, который мы находим у большинства писателей. Например, у П. И. Мельникова: «Вид на <…> город с Камы <…> очень хорош. Большие каменные дома тянутся длинною линией по берегу Камы; над ними возвышаются церкви и монастырь <…> но вот мы приехали в Пермь – и где тот прекрасный ландшафт, которым издалека любовались мы? Те большие каменные дома, которые находятся по берегу Камы, стоят без рам, без окон, с провалившимися крышами, с обвалившейся штукатуркой; на улицах нечистота, дырявые тротуары, крапива по колени. Воля ваша, а Пермь как хороша снаружи, так незавидна внутри»131.