Мученик англичан - Эдмон Лепеллетье

– Мы сейчас выйдем. Смотри, ничего не говори, если тебя станут расспрашивать. Можешь просто ответить, что меня зовут господин Дюбрейль, что я твой родственник и что мы едем вместе к твоим отцу и матери. Понял? Ничего другого!

– Да, – ответил испуганный мальчик.

Он мысленно допытывался, почему здесь нет его матери и куда заехала она так далеко. Он доискивался причины этого внезапного, неожиданного отъезда, не смел расспрашивать, но с беспокойством всматривался в Дюбрейля, который назвал себя его родственником, и в другого мужчину, совсем не добродушного вида; при этом мальчик ломал голову над вопросом, с какой стати мать передала его, сонного, этим незнакомым людям. К счастью, по беспечности детства, мальчик не испытывал особенного страха. Он был только смущен и встревожен этим торопливым путешествием.

Так как они, по-видимому, достигли конца своего пути, то Дюбрейль поднялся с ребенком в одну из комнат гостиницы. Он велел умыть его, переодеть, а потом, распорядившись, чтобы ему принесли поесть, оставил Андрэ одного и запер его на ключ, предварительно строго запретив мальчику звать к себе кого-нибудь.

Андрэ сначала сидел неподвижно, не смел дотронуться до поданных ему кушаний, а затем принялся плакать, остерегаясь, однако, рыдать слишком громко. Но его слезы мало-помалу иссякли, и Андрэ решил утолить голод. Подкрепившись, он приблизился далее к окну, влез на табурет и выглянул на улицу.

Комната выходила во двор, откуда доносились лошадиное ржание и топот, так часто отдававшиеся в ушах похищенного ребенка с его отъезда из Пасси. За двором простиралась масса черепичных кровель с торчащими трубами и зеленью деревьев; за ними высилась колокольня наподобие мачты, немного дальше – другая; наконец еще дальше, на сером горизонте, перед глазами Андрэ возникли как будто еще другие колокольни, которые были очень тонки и сближены между собой; они стремились к небу и походили на настоящие корабельные мачты, виденные мальчиком на картинках.

Это зрелище рассеяло его грусть, сменившуюся внимательным любопытством. Значит, там стоят корабли? Он увидит реку, большую реку, пожалуй, море, которое было ему знакомо лишь по книгам, сказкам и рассказам о кораблекрушениях. Андрэ почувствовал непреодолимое желание распахнуть окно, чтобы видеть хорошенько и приблизиться глазами к морскому ландшафту, который он угадывал вдали, за черепичными кровлями и колокольнями. Он не смел сделать это. Воспоминание о наставлениях и угрозах Дюбрейля не покидало его, и он терпеливо и, правда, не без любопытства дожидался своего освобождения, думая о том, что, может быть, его поведут гулять в гавань, расположенную совсем близко, и он увидит корабли, матросов, паруса.

Наконец явился Дюбрейль и сказал мальчику, что они сейчас уезжают.

– А мы скоро увидим маму? – спросил Андрэ.

– Да, скоро! Следуй за мной и не говори ничего!

Час спустя Дюбрейль и Андрэ были на борту английского корабля, совершавшего рейсы между Калэ и Дувром Второй спутник, Этьен, исчез.

Мальчик с Дюбрейлем остались теперь вдвоем на пути в Англию, где бедного Андрэ ожидало благополучие или несчастье, смотря по тому, сложатся ли обстоятельства, согласно планам Мобрейля, или же комбинация, задуманная им с сестрой, маркизой Люперкати, относительно ее брака с Шарлем Лефевром и усыновления ребенка, потерпит неудачу.

Высадившись на берег, Андрэ и Мобрейль сели в дилижанс и опять долго ехали среди лугов, полей и деревень из красного кирпича, пока наконец достигли Лондона со стороны Соусуорка.

Поселившись в Лондоне в маленьком домике, половину которого он нанял, Мобрейль ожидал известий от сестры. Он поспешил написать ей сразу по приезде в Калэ и в этом своем письме давал наставления маркизе, советовал ей в особенности наблюдать за тем, чтобы до Шарля Лефевра не доходили ниоткуда письма. Было очень важно как можно дольше, пожалуй, навсегда или хотя бы до свадьбы, оставить его в полном неведении о странном способе, каким была удалена Люси, и о похищении ребенка. Мобрейль между прочим уведомлял сестру, что отправил назад Этьена, которого надо пристроить в домик в Пасси, чтобы иметь возможность удалить всякого подозрительного человека, который пришел бы осведомляться о Шарле, Люси и ребенке, а также для того, чтобы перехватывать письма, которые Люси непременно станет писать туда, полагая, что Шарль вернется на старое пепелище. Мобрейль написал, что в пути все обошлось благополучно, в Англии же маленький Андрэ, состоящий под надзором и защищенный от нескромного любопытства, не мог ни указать никому, откуда он, ни сообщить имя, способное навести на след. Таким образом все устраивалось к лучшему, и маркизе Люперкати оставалось лишь ускорить осуществление плана, то есть свой брак с Шарлем Лефевром и усыновление ребенка, наследника императорского пожалования.

XIV

Прошло около недели после прибытия Мобрейля с ребенком в Лондон, и вдруг случилось событие, расстроившее планы брата маркизы.

Граф любил прогуливаться по Лондону, стараясь использовать свою поездку в интересах тайной полиции Бурбонов, так как надеялся снова попасть в милость, заставить забыть свою опалу и осуждение, которые он навлек на себя кражей императорских бриллиантов. Для этого ему нужно было бы сообщить управлению главной полиции какие-нибудь ценные указания, какие-нибудь сведения о заговорах бонапартистов, затеваемых в Лондоне, преимущественно с целью побега Наполеона или экспедиции для захвата острова Святой Елены.

Поэтому, оставляя Андрэ на попечении домовой хозяйки, миссис Мэри Бедфорд, граф чаще всего посещал рестораны, где собирались французские эмигранты. Он старался завязать с ними знакомство, чтобы получить какое-нибудь указание, которое могло бы навести его на след заговора, а в случае отсутствия такового предполагал даже придумать несуществующий заговор, добровольно взяв на жалованье подставных заговорщиков.

В таверне «Лебедь» он познакомился с бывшим шуаном, выдававшим себя за политического эмигранта. На самом же деле этот обломок шуанства по имени Роберт Ле Камю ускользнул просто от ареста за выпуск и сбыт фальшивых ассигнаций. То был весьма умный человек, и Мобрейль рассчитывал найти в нем полезного и преданного помощника, а потому расспросил его о заговорах, которые затевались в Лондоне с целью освобождения Бонапарта. Вникнув в проекты графа, Камю уверил его, что с небольшими деньгами, предложив солидное угощенье двоим или троим бывшим солдатам империи, скомпрометированным в вспышках военного мятежа в Гренобле, Безансоне, Сомюре, нетрудно составить ядро людей энергичных, предприимчивых, отважных, которые живо предоставят все элементы хорошего и интересного заговора. Но вместе с тем Камю заметил своему новому другу, что опрометчиво сговариваться о подобных планах в публичном месте и что им надо повидаться у него на квартире.

Мобрейль после некоторого колебания согласился на это и повел Камю к себе, и вот тут, несмотря на то, что Мобрейль поднялся в квартиру раньше гостя и велел миссис Мэри Бедфорд увести в свою комнату ребенка, Камю успел увидать маленького Андрэ.

– Кто этот мальчик? – спросил он. – Ваш сын?

С замешательством, не ускользнувшим от проницательною молодца, граф ответил:

– Это родственник, которого мне поручили привезти сюда, к его родителям… французам, поселившимся в Лондоне. На днях я должен отправиться к ним.

С этими словами он увел Камю к себе в комнату. По его требованию туда подали приготовленный на виски грог, возбуждающая теплота которого должна была благоприятствовать развитию дутого заговора, который, будучи раскрыт тотчас после своего возникновения, ускорил бы маркизу д'Орво возврат благосклонности Людовика XVIII.

Гость казался рассеянным во время беседы, а затем, дав слово явиться на другой день со списком нескольких надежных лиц, на которых, по его мнению, можно было рассчитывать, ушел от графа.

Очутившись на улице, Камю сделал вид, будто удаляется быстрыми шагами, а на самом деле остановился за углом и осторожно, крадучись, вернулся к дому и тщательно запомнил его расположение, после чего ушел, на этот раз совсем.

Он поспешил вернуться к себе, в убогий квартал Сохо и здесь, едва успев запереть за собой дверь и зажечь свечу, набросился на три-четыре измятых газеты, валявшиеся на столе, и стал жадно отыскивать что-то в объявлениях, прочитанных им раньше.

С некоторого времени старый шуан, у которого кончились все средства, перехватывал по нескольку шиллингов у собутыльников в таверне или просто у знакомых, чтобы помещать в газетах объявления, в которых предлагал услуги как преподаватель французского языка.

Камю тщательно просмотрел многочисленные предложения, которыми пестрели газетные столбцы, а затем вдруг вскрикнул от радости и, водя пальцем по строчкам найденного им отрывка, забормотал: