Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI – СХХ. - Сюэцинь Цао
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не были бы известны – не стала бы читать! – возразила Дайюй.
– Не верю, – произнес Баоюй. – Впервые слышу, что ты умеешь играть на цине. У нас в кабинете их несколько висит. В позапрошлом году к нам приезжал один музыкант, кажется, Цзи Хаогу. Отец попросил его что-нибудь сыграть, но гость, повертев в руках цинь, заявил, что инструмент никуда не годится, и обратился к отцу: «Если вам, почтенный господин, хочется послушать мою игру, я как-нибудь приеду со своим цинем и охотно исполню вашу просьбу». Но он так и не приехал. Видимо, решил, что батюшка не разбирается в музыке. А ты почему вздумала скрывать свои способности?
– Ничего я не скрываю! – воскликнула Дайюй; – Я и в самом деле не умею играть. Просто почувствовала себя лучше и стала просматривать книги. Заметила на полке ноты для циня и заинтересовалась. Объяснения в начале книги к правилам и приемам игры на инструменте оказались понятными. Игрой на цине древние успокаивали душу и воспитывали характер. Когда я была в Янчжоу, то брала уроки музыки, даже научилась играть, но потом все забросила. Верно говорят: «Три дня не поиграешь – пальцы теряют гибкость». Недавно мне попались ноты, но текстов песен при них не было, только указаны названия, поэтому я уловила мелодию лишь после того, как разыскала слова песен. Хорошо исполнять песни – трудно. В книге говорится, что Ши Куан[7] игрой на цине мог вызвать ветер и гром, драконов и фениксов. Мудрейший Кун-цзы учился играть на цине у Ши Сяна[8] и считал, что в игре на этом инструменте его учитель не уступает Вэнь-вану. Когда истинный музыкант встречает человека, способного понять музыку его души…
Ресницы Дайюй дрогнули, она опустила голову.
– Милая сестрица, как все это интересно! – воскликнул Баоюй. – Но прошу тебя, объясни мне хоть несколько из тех знаков, которые перед тобой!
– А что тут объяснять, – промолвила Дайюй, – ты с одного слова все поймешь!
– Я, видимо, туп. Объясни, что значит иероглиф «большой» с крючком и знак «пять» между ними, – попросил Баоюй.
– Ну ладно, смотри, – засмеялась Дайюй. – Иероглиф «большой» со знаком «девять» означает, что во время игры на цине большой палец следует положить на девятый лад. Знак «пять» с крючком – что правой рукой надо ударить по пятой струне; таким образом, это не иероглифы, а условные значки для обозначения определенного музыкального тона. Все очень просто. Что касается слов «протяжно», «мягко», «свободно», «плавно», «бодро», «весело», то они означают, как надо играть, обычно – в каком темпе.
– Милая сестрица, ты так хорошо знаешь правила игры на цине, что можешь научить всех нас играть, – сказал Баоюй.
– Злоупотреблять игрой на цине нельзя, – ответила Дайюй. – Древние брали цинь в руки, чтобы успокоить душу и заглушить низменные страсти. Уходили в самую дальнюю комнату внутренних покоев, в лес, в горы либо на берег реки, где тишина, где дует свежий ветерок и светит луна. Там они, бывало, погружаются в благовонные волны, их не тревожат суетные мысли, плоть и дух пребывают в равновесии, и тогда душою они сливаются с божествами и проникают в сущность самого «дао». Вот почему древние говорили: «Трудно встретить того, кто понял бы музыку души твоей». И они играли в одиночестве под свежим ветром и ясной луной, среди голубых сосен и причудливых скал, среди диких обезьян и старых аистов, чтобы не осквернить цинь. Игра на нем – большое искусство. Прежде чем взять в руки цинь, необходимо привести в порядок одежду, начиная с головного убора, надеть следует плащ из перьев аиста либо широкий халат, подражая предкам, – лишь тогда ты достоин коснуться божественного инструмента. Вымой руки, воскури благовония, сядь на мягкое ложе, положи цинь на столик так, чтобы его пятый лад находился против твоего сердца, и начинай играть обеими руками – лишь тогда тело и душа придут в гармонию. Играть следует торжественно или бодро, в зависимости от настроения…
– Я хотел учиться развлечения ради, – сказал Баоюй. – А так, как ты говоришь, действительно трудно!..
Вошла Цзыцзюань и, взглянув на Баоюя, с улыбкой спросила:
– Чем это второй господин так взволнован?
– Сестрица просвещает меня в моем невежестве! – воскликнул Баоюй. – Так бы и слушал ее без конца.
– Я не об этом, – сказала Цзыцзюань. – Скажите лучше, что привело вас нынче сюда? Почему раньше не приходили?
– Я слышал, сестрица больна, и не хотел ее беспокоить, – ответил Баоюй. – Кроме того, школа отнимает все время.
– Не утруждайте, пожалуйста, барышню, – прервала его Цзыцзюань. – Она лишь недавно поправилась.
– А я заслушался и не подумал, что она устала! – воскликнул Баоюй.
– Я совсем не устала, – возразила Дайюй, – напротив, эта беседа для меня – развлечение. Боюсь только, что не очень хорошо объясняю.
– Не бойся, постепенно я все пойму! – заверил ее Баоюй, вставая, и добавил: – В самом деле, сестрица, тебе нужно отдохнуть! Завтра расскажу о нашем разговоре Таньчунь и Сичунь и пришлю их к тебе, пусть учатся музыке, а я буду вас слушать.
– Выбрал для себя самое легкое, – засмеялась Дайюй. – Но если слушать не понимая… – Она осеклась, подумав о своих чувствах к Баоюю.
– Главное – научитесь играть, я буду с удовольствием слушать, – промолвил Баоюй. – А окажусь «быком»[9], не обращайте внимания.
Дайюй слегка улыбнулась и покраснела, а Цзыцзюань и Сюэянь рассмеялись.
Баоюй собрался уходить, когда вошла Цювэнь, а с ней другая служанка, державшая в руках горшок с орхидеей.
– Госпоже прислали в подарок четыре горшка с орхидеями, – сказала Цювэнь, – но ей некогда заниматься цветами, и она велела один цветок отнести второму господину Баоюю, а другой – барышне Дайюй.
Дайюй заметила два бутона на одной веточке – и сердце ее дрогнуло. Она не знала, счастливое это предзнаменование или несчастливое. Из задумчивости ее вывел Баоюй. Поглощенный мыслями о цине, он сказал:
– А почему бы тебе, сестрица, не сочинить песню на мотив «Гляжу на орхидею»?
Дайюй стало не по себе. Проводив Баоюя и вернувшись в комнату, она поглядела на цветок и подумала: «Весной все расцветает, на деревьях появляются листья, а я молода, но немощна, словно тростник или ива осенью! Если бы мои мечты сбылись, возможно, я постепенно поправилась бы! Но проходит весна, и ветер и дождь срывают лепестки!»
При этой мысли слезы заструились из глаз Дайюй. «Что это с барышней? – подумала Цзыцзюань. – Только что была веселой, а поглядела на цветы – и расстроилась».
Цзыцзюань всячески старалась развлечь барышню, когда явилась служанка от Баочай.
Если хотите узнать, с чем она пришла, прочтите следующую главу.
Глава восемьдесят седьмая
Расстроенная печальными стихами и воспоминаниями, девушка играет на цине;в предающуюся созерцанию молодую монахиню вселяется дух блуждающего огняИтак, Дайюй велела впустить служанку. Та справилась о здоровье Дайюй и отдала письмо. Дайюй предложила служанке чаю, а сама принялась читать письмо:
«Увы, я не смогла провести с тобой день твоего рождения. На нас обрушилось столько неприятностей, а мать уже стара, ей не углядеть за всем. По целым дням у нас грызня и скандалы, а тут еще свалилось несчастье – неотвратимое, как ветер или дождь. Я совершенно не сплю, ночами ворочаюсь с боку на бок, одолевают мрачные мысли! Мы с тобой очень близки по духу, и ты должна меня понять!
Помнишь нашу «Бегонию»? А как мы осенью любовались хризантемами и ели крабов, помнишь? Весело тогда было. Запали в душу такие строки:
Ты родилась в недобрый день, под несчастливою звездой.Тогда предчувствие невзгод жизнь омрачило всей семье.Сковала, как сирот, сестер неодолимая печаль,А матушка в года свои совсем ослабла, одряхлела…Покоя не было у нас весь день, с рассвета до темнаРычанье тигра, песий лай[10] не утихали ни на миг,Потом обрушилась беда… Весь дом несчастье потрясло, —Неистовей, чем ветра шквал, сильней, чем ливень в непогоду[11].Ночь глубока, а я томлюсь. Ворочаюсь, и – не заснуть.О, бесконечная печаль! Нет ей начала, нет конца!С тобою мысленно делю раздумья грустные свои,Лишь у тебя могу искать сочувствие и пониманье…Я вспоминаю, как возник наш круг – «Бегония» – в те дни,Когда осенняя пора в нас породила свежесть чувств,Любуясь хризантемой, мы вкушали крабов не спеша,Был тесен долгий наш союз, и всем казалась жизнь отрадной.
…Я помню фразу из стиха, которую хочу прочесть:«Одну лишь верхнюю из ветокНе заслоняет тень от мира,
А веток остальных уделНеторопливо расцветать…»
Никто так горько не вздыхал о быстротечности расцвета,Как мы с тобою в те часы, когда одни цветам внимали…
…Воспоминанья о былом сейчас растрогали меня,Я в четырех строфах тебе поведать так хочу об этом.Нельзя сказать, что нет причин прорваться стону моему;И все же песню предпочту, в которой растворятся слезы.
Прискорбно: меняется времени счет,И снова холодная осень подкралась.Тревожит по-прежнему горе семьи,Живу одиноко, в разлуке печалясь…
Мне чудится в северной комнате мать, —Возможно ль не помнить ее треволненья?Печаль ее, нет, не могла я унять,Поэтому в сердце, как прежде, – смятенье…
* * *Сгущается в небе копна облаков,И ветер вздыхает и стонет уныло,Иду к середине двора, где листваПод инеем белым засохла, застыла.
Куда мне податься? Что делать? Как быть?Утрачена радость. Приходит усталость.Лишь горечь да жалость в глубинах души,Лишь горечь да жалость… Вот все, что осталось!
* * *Есть омут, где ищет покоя осетр;Есть балка под крышей – журавль к нейстремится; Дракон обретает жилье под водой,А мой где приют, незатейливой птицы?
Я никну от горестных дум головойИ так вопрошаю пространство и дали:«О, Неба бескрайность! О, толща земли!А вы б затаенную скорбь угадали?..»
* * *Серебряный в небе бледнеет поток[12],Тепло исчезает, и холодом веет.Луна искривила под утро лучи,А чайник затих и вот-вот опустеет…[13]Печальное сердце стучит и стучит,Но вздох мой невольный – увы – не поможет.И все ж на призывный и жалобный стонСочувственно ты отзовешься, быть может?»
Дайюй прочла и сама загрустила.