Викторианки - Александр Яковлевич Ливергант

5

По малолетству смерть матери дети пережили не слишком тяжело. Старшие довольно быстро Марию забыли, младшие и не помнили, – да и ранняя смерть в те времена была в порядке вещей. Элизабет Гаскелл, склонной прувеличивать царящую в пасторате мрачную атмсоферу (дабы подчеркнуть, как непросто жилось героине ее книги с самого детства и как тяжелая жизнь скажется на ее творчестве), младшие Бронте виделись «не по годам угрюмыми и молчаливыми».

«Такие они тихие, послушные крохотки, что кажется, в доме и детей-то нет. Какие-то они безжизненные, непохожие на других детей», – ссылается Гаскелл, в подтверждение своих домыслов, на слова их тогдашней няни.

Патрик, один из первых читателей «Жизни Шарлотты Бронте», эту точку зрения – и можно его понять – решительно опровергает. «Такое впечатление, – пишет он Гаскелл, – надуманно и в корне ошибочно». К его словам можно было бы и не прислушаться, если бы многие бывавшие в эти годы в пасторском доме не воздавали многодетному отцу должное, не награждали его такими лестными эпитетами, как «добрый», «участливый», «приветливый», «внимательный», «доброжелательный». Мнение Гаскелл, рисовавшей Бронте человеком эксцентричным, необузданным (по ее словам, Патрик мог в порыве ярости отломать спинку от стула, швырнуть в огонь каминный коврик, не выходить к общему столу неделями), настолько не вязалось с тем, каким воспринимали Бронте друзья и знакомые, что она была вынуждена «исправиться» – изъять из третьего издания книги наиболее резкие, «надуманные», как считали многие, о нем суждения. Истина, однако, лежит, как всегда, посередине: можно быть хорошим, заботливым отцом и в порыве ярости ломать стулья, жечь каминные коврики и даже распускать руки – никакого противоречия тут нет. Как в точности складывались отношения отца с детьми, когда они были еще маленькими, кого он выделял, к кому, наоборот, был придирчив, мы не знаем.

Как бы то ни было, пятерых сестер, тем более их вздорного, непослушного брата, «не по годам угрюмыми и молчаливыми», «тихими и безжизненными» назвать было трудно. С заботливым, хотя и строгим отцом и «любящей мамочкой», как дети называли Элизабет Брэнуэлл, жилось им, надо полагать, не так уж плохо. Верно, молиться, зубрить псалмы и петь гимны им приходилось много раз на дню – пасторские дети как-никак, но ни в одежде, ни в игрушках, ни в шумных играх пастор и тетушка им не отказывали, хотя под горячую руку могли даже за мелкую провинность строго спросить.

В саду или в детской сестры и брат с увлечением разыгрывали истории, почерпнутые из Библии или из газет, – в тогдашних газетах было что почитать даже малолеткам. Героями игр младших Бронте становились библейские цари и пророки, кровожадные луддиты и знаменитые полководцы; между детьми шли жаркие споры, одержал бы Веллингтон победу над Цезарем или Ганнибалом, или древние полководцы взяли бы вверх над победителем Бонапарта, этого врага рода человеческого.

Чтение Священного Писания, сказок и газет, игры в Веллингтона и Цезаря – дело хорошее, но дети росли, гувернанток в доме не было, и не предвиделось: то ли Патрику это было не по средствам, из-за долгой болезни жены он и без того залез в долги; то ли институт домашних наставников, каковым он и сам прослужил не один год, ему с его аскетизмом претил. Словом, надо было отправлять старших учиться «на сторону». Пока же Патрик сам учил детей читать и писать, преподавал им начатки географии и истории, все то, что теперь в наших школах зовется «окружающим миром», – но этого было явно недостаточно; окружающий мир ограничивался, в основном, пределами Ховорта.

Альтернативой образованию – для дочерей, во всяком случае – был бы выгодный брак. Но кто возьмет в жены девушку без приличного приданого? Выгодный брак или карьера. Но, опять же, откуда взяться карьере без образования – не стоять же дочерям приходского священника за прилавком, не нянчить же за гроши чужих детей и жить «в людях». А ведь со временем придется. Как бы ни сложилась в дальнейшем судьба пяти дочерей Патрика Бронте, они обязаны были, дабы не выбиваться из своего круга, уметь, как положено юным леди, не только читать и писать, но сносно рисовать, шить, играть на фортепиано и говорить, пусть плохо, по-французски и по-итальянски; знания математики и древних языков от женщин в те блаженные сексистские времена не требовалось.

И Патрик ищет достойное место обучения дочерей, для начала – трех старших, Марии, Элизабет и Шарлотты; сыном, когда настанет срок, он займется сам. Ищет и находит, причем совершенно случайно. В конце декабря 1823 года читает в «Лидском курьере», что милях в пятидесяти от Ховорта, в Коэн-Бридже, открывается «Школа для дочерей священнослужителей» („School for ClergVmen’s Daughters“). Цель школы, говорилось в объявлении, – всестороннее интеллектуальное и религиозное воспитание юных отроковиц. Число воспитанниц – от семидесяти до восьмидесяти. Возраст – от шести до двадцати двух. Цена за обучение – умеренная, всего четырнадцать фунтов в год, интеллектуальное, тем более религиозное воспитание того стоит. При зачислении (еще один плюс) предпочтение отдается дочерям священников-евангелистов. В попечительский совет школы входят весьма известные и уважаемые лица, со многими Бронте знаком. Чего, казалось бы, еще желать?

Желать, как скоро выяснится, есть чего. Чтобы понять, что собой представляет школа-интернат со всесторонним интеллектуальным и религиозным воспитанием, куда Бронте без промедления отправляет трех старших дочерей, а спустя год, в ноябре 1824-го, и четвертую, Эмили, – читать жизнеописания Шарлотты Бронте, в том числе и книгу Элизабет Гаскелл, вовсе не обязательно. В «Джейн Эйр» Шарлотта, хоть она не раз повторяет, что это роман, а не биография, описывает эту школу, ее обычаи и жизнь воспитанниц точнее и талантливее своих будущих биографов. Вымысла в главах романа, где героиня, круглая сирота Джейн Эйр, учится в приютской школе Ловуд, немного. Перечитаем эти главы.

Подъем с рассветом. На шесть воспитанниц полагается один таз. Зимой вода в тазу замерзает, мыться невозможно. По звону колокола ученицы всех возрастов в одинаковых платьях из грубой коричневой материи и в холщевых передниках, с гладко зачесанными за уши волосами, в толстых шерстяных чулках и грубых, прохудившихся башмаках на медных пряжках строятся парами и спускаются в классную, длинную комнату, обшитую грубыми сосновыми досками, освещенную тусклым светом сальных огарков. На каждом столе Библия. В течение часа хором произносятся стихи Писания, наставница нараспев читает вслух главы из Нового Завета. Завтракают воспитанницы в такой же, как классная, мрачной комнате с низким потолком. На столах оловянные миски с несъедобной, подгоревшей овсянкой. Перед завтраком читается молитва, поется духовный гимн, после завтрака возносится коллективная благодарность Всевышнему: