Порочное место - Владимир Колычев

– А кто с вами в уютной компании сидел, Леонид Артемьевич или Леня? – в шутку спросил Круча.

Но Наташа восприняла этот вопрос всерьез. И даже задумалась. Но вот улыбка тронула ее губы, и она пригрозила ему пальчиком:

– Какой вы хитрый, товарищ полковник! Запутать меня хотите?

– Нет, не хочу. Просто я знаю, что Ковальского с вами не было.

Он хорошо помнил, что на журнальном столике в каминном зале гостевого дома стояло всего три бокала.

– Не было?.. Да, не было. Он сразу же ушел спать… Когда мы в дом пришли, Леня уже на ногах не стоял. Кажется, Миша и Женя на руках его тащили… Да, да, Элла еще ругалась. Он никакой был, а ей раздевать его пришлось…

– А в одежде нельзя было его оставить?

– Можно. Только он бы на следующий день на нее надулся. Он на Эллу никогда не ругается. Ну, почти. Но если надуется, неделю может не разговаривать. Он должен ощущать ее заботу, иначе будет обижаться, как дитя, у которого отняли любимую игрушку. Ну, мужчины – они все такие. Думаете, мой Миша лучше? Ну, может, чуточку лучше…

– Значит, вы отправили Ковальского спать, а сами сели пить коньяк?

– Ну да. Миша до этого выпил много, но ему казалось, что мало. Ну, вы знаете, как это бывает…

– Коньяк вы пили втроем.

– Ну да… Миша выпил пару рюмок и ушел спать, а мы с Эллой остались. Мы почти не пили, так, по чуть-чуть…

– О своем, о женском говорили?

– Ну да, о том о самом, – улыбнулась Наташа.

– И долго вы сидели?

– А пока Вадим не пришел.

– Когда он к вам пришел?

– Ну, я когда в нашу с Мишей комнату пришла, на часах двадцать минут второго было. А Вадим с нами минут пять был. Значит, где-то в час пятнадцать пришел, ну, я так думаю…

– Всего пять минут с вами был?

– Ну, он-то хотел больше, но Элла не захотела его терпеть. Молча поднялась и ушла.

– Демонстративная акция протеста?

– Что-то вроде того.

– И отчего же такая немилость?

– Немилость… Миша тоже однажды у меня в немилость попал. Ты, говорит, приложи язык к железной трубе, знаешь, говорит, такая приятная прохлада. А мороз – двадцать градусов. Язык намертво к этой железяке прилип, с мясом отдирать пришлось. Он у меня целый месяц без горячего потом ходил… О чем это я? Да, наверное, Вадим в немилость впал… Чем-то разозлил Эллу.

– Чем?

– Ну, не знаю…

– Может, сказал ей что-то не то.

– Ну, может быть… Он такой, он мог…

– Какой такой?

– Самовлюбленный. Напыщенный. Самовлюбленный напыщенный болван. Он всерьез думает, что земля вокруг него вращается… Неприятный тип.

– Я слышал, женщины от него без ума.

– Ну да, он красавчик, женщины таких любят…

– Вы говорили с Эллой о нем?

– Когда? Тогда, в тот вечер, или вообще?

– Ну, и тогда, и вообще.

– Тогда говорили, а до этого нет, не говорили. Элла Вадима только вот у Жени в первый раз увидела. Как-то раньше не пересекалась с ним…

– Значит, в тот последний для него вечер говорили.

– Да, говорили… Ну, пока Миша спать не ушел, не говорили. А потом говорили.

– И какого мнения о нем была Элла?

– Да что там за пять минут скажешь.

– Значит, Миша ушел спать в начале второго? – подсчитал Круча.

– Да нет, он почти сразу ушел… Он ведь такой же, как Леня, ему тоже перинку подстелить надо. Нет, разделся он, слава богу, сам. Но кровать я разбирала… Я минут через двадцать спустилась в зал, смотрю, никого нет.

Муравлева не стала объяснять, чем она занималась с мужем целых двадцать минут, но так никто ее к этому и не принуждал.

– Я думала, Элла к себе пошла, – продолжала она, – собралась уже уходить, слышу, дверь открывается. Ну, с улицы. Элла заходит, вся такая красивая. Ты где, спрашиваю, была? Да прогуляться перед сном, отвечает, ходила… Давай, говорю, коньячку выпьем, для согрева. Ну, мы и согрелись немного. А потом Вадим появился… Я хоть и под градусом была, но все помню…

– А до этого Элла что про него говорила?

– Да ничего такого. Просто козлом назвала.

– Ни с того ни с сего козлом назвала?

– Почему ни с того ни с сего? Вадима увидела и козлом его назвала. Тихо сказала, сквозь зубы, он даже не слышал. Но ушла она громко. Как будто он чем-то ее обидел.

– Чем он мог ее обидеть?

– Да я хотела спросить. Думала, утром спрошу, а утром Эллы уже не было. Они с Леней ночью уехали. Резко собрались и уехали.

– А когда ночью, во сколько?

– Да вы знаете, я вам этого не скажу. Мы с Мишей уже спали. Я сквозь сон слышала, как Леня на Эллу кричал.

– Ковальский кричал на свою жену?

– Ну да. Она однажды пах ему выбрила. Назло. Он тогда в хлам набрался, а она ему там все выбрила. Так он на нее за это наорал.

– Когда он на нее накричал? – терпеливо спросил Круча, прекрасно понимая, что это было в отдаленном прошлом.

В показаниях Муравлевой было много сумбура, но и зерна истины из них тоже проклевывались. И давали пищу для размышлений. Возможно, Элла назначила Вадиму свидание под луной, а тот не пришел. Она обиделась на него, вернулась в дом и, когда он появился, демонстративно ушла, выражая свое недовольство. Но, может быть, Вадим смог выманить Эллу из своей улитки, увлечь на пруд, в шашлычную беседку, где их и застукал проснувшийся рогоносец… Потому и накричал Ковальский на свою изменщицу-жену…

– Ну, когда проснулся. Проснулся, увидел, что пах выбрит, и накричал.

– Наталья, меня не интересует его пах. Меня интересует, почему Ковальский кричал на свою жену в ту ночь, когда погиб Остроглазов?

– А разве он на нее кричал? – удивленно посмотрела на Кручу Муравлева.

– А разве вы этого не говорили?

– Говорила… Только я не уверена. Может, мне приснилось. Может, никто и не кричал. Когда мы проснулись, их уже не было…

– А когда вы проснулись?

– Ну, где-то в начале седьмого… Правда, мы целый час в постели провалялись. Или даже два. А потом Женя появился. Беда, говорит, Вадим утонул…

– Он сказал это, и вы уехали.

– А что нам оставалось делать? – басовитым, с бархатистой хрипотцой голосом спросила Наташа.

Но нет, это был не ее голос. В зал твердой походкой уверенного в себе человека входил среднего роста, крепкого телосложения мужчина в дорогом летнем костюме. Черты лица грубые, резкие, властные, крепкий, чуть приплюснутый нос, тяжелый подбородок. Но взгляд на удивление мягкий, добродушно-ироничный. Примерно таким Круча и представлял себе хозяина этого дома.

– Здравствуйте, подполковник! Михаил Александрович Муравлев!

Рукопожатие у него крепкое, быстрое и четкое. И движения размеренные, лишенные беспечной сумбурности. Он сел на диван, заложил ногу на ногу и замер в ожидании вопросов. Было видно, что Муравлев готов пообщаться с представителем уголовного розыска, но при этом ясно давал понять, что он устал после рабочего дня и у него мало времени.

– Значит, вы уехали от Костиных… А что вас встревожило? – спросил Круча. – Почему вы уехали?

– А что нас могло встревожить? Мы же думали, что этот Вадим сам утонул.

– Почему вы так думали?

– Так пьяному море по колено. Полез купаться и утонул. Так часто бывает.

– Не самое лучшее время для купания.

– Говорю же, пьяному море по колено. И мозги набекрень. Нормальные люди спать ложатся, когда выпьют, а дураков ветром носит, не знаешь, куда прибьет. Этого к воде прибило. Девки с ним купаться не захотели, так он их за это наказал.

– Какие девки?

– Гипсовые.

– Хариты?

– Вот-вот, хариты. Женя говорил, что это богини какие-то. Может, их главный бог этого придурка и пристукнул.

– Остроглазова?

– Остроглазова.

– Так он утонул или его пристукнули?

– Не надо меня ловить на слове, подполковник, – с достоинством уважаемого человека улыбнулся Муравлев. – Это сейчас я знаю, что Жениного брата убили. А тогда я думал, что он просто утонул.

– Когда тогда?

– А когда мы от Жени уезжать собирались. И уехали… Нам потом Фима позвонила, все рассказала. И что вы Женю подозреваете, тоже рассказала… Кстати, как он там?

– Жив-здоров. Но не весел.

– Надо понимать… Не мог он брата своего убить.

– А кто мог?

– Не знаю. Вы милиция, вы и ищите.

– Ищем. Именно поэтому я здесь. Именно поэтому спрашиваю, почему вы уехали, не дождавшись милиции?

– Я же сказал, мы думали, что Вадим сам утонул. А объясняться с милицией не входило в мои планы. Не хотелось убивать на это выходной. Да и настроение портить не хотелось.

– А сама по себе гибель Вадима настроение вам не испортила?

– Испортила, но не очень.

– Как вы относились к Вадиму Остроглазову?

– Никак. Не нравился он мне, – прямо смотрел на Кручу Муравлев.

– Почему?

– Гнилой он. Снаружи все блестит, а внутри гниль одна. Ни кола ни двора, а на всех свысока смотрел. Мы для него не люди, мы для него плебс. Не его уровень.

– Он вам прямо это говорил?

– Ну, так прямо не говорил. За такие слова и в морду можно получить. Но если его послушать, то именно такая мысль на ум и приходит, он князь, а мы грязь.