Дерево дракона - Виктор Каннинг

Это было дерево. Его ствол, у основания достигавший в обхват добрых пятнадцати футов, был покрыт корой редкого, светло-зеленого цвета, грубой и шершавой, как слоновья кожа. На высоте примерно шести футов над землей от ствола начинали подниматься в разные стороны массивные, гладкие зеленые ветви, почти до самого конца не имевшие листьев. Ветви простирались высоко над землей, и лишь самые их концы были покрыты узкими копьевидными листьями длиною в два или три фута. Все дерево целиком напоминало гигантский канделябр, а его зеленые ветви запутанным лабиринтом раскинулись вширь, придавая ему форму огромного гриба.

Зачарованный видом дерева повар Дженкинс от семьи своей девушки, жившей в Море, узнал его историю и даже отправил письмо в Британское Королевское общество садоводов с просьбой прислать ему подробное описание этого вида растения. И вот теперь, сидя с Абу, помогавшим ему чистить картофель для завтрашнего обеда, покуривая и время от времени освежаясь пивом, Дженкинс был счастлив использовать подвернувшуюся ему возможность и прочитать Абу лекцию по ботанике, нимало не заботясь, понимает тот его или нет.

– Видишь ли, Абби, бестолковый ты язычник, это в общем-то даже не совсем дерево. Просто лилия. По крайней мере, так считают эти ребята из ботанического общества. Dracaena draco, научное его название. А здесь оно для всех просто «драконово дерево». Смекаешь? – И он задрал голову, чтобы еще раз посмотреть на длинные, копьевидные листья, отливавшие глянцем в уходящих лучах солнца. – Это ж надо, какая красотища! Лилия высотою больше сорока футов! Ни одна лилия в мире не дорастет до такой вышины. И вот что я тебе еще скажу, приятель… Ведь вашего брата, неграмотного язычника, никогда не мешает поучить… У этого дерева нет сока. Вместо сока у него кровь. Да, да, настоящая кровь, прямо как у человека. Если надрезать его ножом, то польется кровь. Только смотри не вздумай делать этого!

Абу вежливо улыбался, глядя на Дженкинса, и повар безнадежно покачал головой:

– Про дерево я тебе толкую, безмозглый ты ублюдок!

– А…, да…, ублюдок… – покорно повторил Абу, кивая.

Дженкинс вытер руки о передник и затянулся сигаретой.

– Кровь, самая настоящая кровь! Представляешь? И знаешь, сколько ему лет? Тысяча. Вот так-то! А знаешь, что здесь о нем рассказывают? Говорят, когда островитяне сражались с испанцами или португальцами, черт их разберет, то битва происходила как раз под этим деревом. И вот когда островитяне были разбиты, дерево заплакало кровавыми слезами. Кровавыми слезами!… Ты хотя бы понимаешь? – Он дернул Абу за руку и провел пальцем себе поперек горла. – Кровь так и сочилась из него… Говорят, примерно раз в сто лет это дерево начинает плакать кровавыми слезами, и тогда… Ты только послушай, чертов Али Баба… Тогда все знают, что приближается беда. Только это вовсе не дерево, это лилия. Хотя, должен сказать, цветочки у нее совсем никудышные. Какие-то маленькие, бледные…, словом, невзрачные…

Из сторожевой будки вышел капрал Марч с винтовкой через плечо и, подойдя к ним, сказал:

– Ну, Синдбад, пора запирать тебя на ночь.

Сегодня ночью Марчу предстояло нести караул. Абу посмотрел на него и поднялся на ноги. Он явно не понял, что ему сказали, и тогда Дженкинс, выразительно склонив голову набок и сложив руки под ухом, изобразив подушку, пояснил:

– Пора в постель. Спать.

Абу улыбнулся.

Тонкие губы Марча дернулись в усмешке.

– Давай топай наверх.

Абу прошел через двор и начал подниматься по ступенькам, ведущим на галерею. Марч следовал за ним.

А Дженкинс, задрав голову, снова принялся разглядывать дерево. Зрелище казалось впечатляющим. Это ж надо, думал Дженкинс, тысячу лет стоит и все такое же сильное. Поневоле задумаешься! Когда он закончит службу и снова станет штатским, обязательно займется садоводством. Вот уж поистине благодарное занятие – всегда увидишь плоды своих трудов. Не то что здесь. Готовить жратву для этой своры!… Вот уж точно подлое дело. Часами выворачиваешься тут наизнанку около плиты, задыхаясь от жары, и в считанные секунды они уже покидали все это в свои паршивые желудки. И все, что получаешь вместо благодарности, это несколько вонючих отрыжек и море жалоб.

Днем Джон отправился на «Данун», чтобы успеть до его отплытия передать Берроузу рапорт. Сойдя на берег, он отправился не прямиком в форт, а в контору сеньора Андреа Альдобрана.

Альдобран сидел за письменным столом, держа в одной руке мухобойку, а в другой стакан с хересом. Он обрадовался приходу Джона и поспешно поднялся, чтобы надеть куртку и предложить гостю стакан хереса.

– Кстати, прекрасное вино. Правда, может быть, на ваш вкус немного суховато.

Джон попробовал и одобрительно кивнул:

– Нет, нет, в самый раз.

На самом деле это вино напоминало ему «Тио Пене», хранившееся в погребах его отца… Отца? Почему отца? Теперь эти погреба принадлежат ему. И он мысленно представил себе погреба в Сорби-Плейс и отца, занятого сцеживанием портвейна. Он вспомнил, как отец учил его правильно сцеживать вино – для него это был торжественный, почти религиозный ритуал – и впервые взял его с собой в Лондон, к знакомым виноторговцам.

И вот теперь настало время, когда он сам должен сцеживать вино.

Только для кого? Для своего сына… Эта мысль вызвала у него улыбку, которую сеньор Альдобран воспринял по-своему, решив, что Джону очень понравился херес.

– Ну как на ваш вкус? Это из моих запасов. А здешние вина совсем никуда не годятся. Ими только рот полоскать.

– Скажите, сеньор, – проговорил Джон, решив приступить к делу, – вам известно, что за пленники содержатся в крепости?

– Да, сеньор майор. Узнал о них по радио и из газет. Я много читал о Кирении. Вообще-то я живу на Сан-Бородоне, в Порт-Карлосе, хотя большую часть времени провожу здесь. В Порт-Карлосе у нас есть политический клуб, так что я хорошо представляю себе, что такое Кирения и какие у нее проблемы. Но… скажите, вас беспокоят эти заключенные?

– В некотором роде да. Моя работа заключается в том, чтобы содержать их под стражей в крепости. Но я знаю, что оба – и Хадид Шебир, и полковник Моци – не те, кто будет сидеть сложа руки. У них есть друзья, деньги, они обладают политической и военной властью. И если появится хоть малейшая возможность бежать, они не преминут ею воспользоваться. И тогда их ждет слава победителей, а нас…, нас ждут большие неприятности.

– О да, понимаю. Но скажите, майор, разве такое может случиться? Ведь это же крохотный островок! – Он снова наполнил бокал Джона.

– Я должен предвидеть любые варианты и быть готовым ко всему.

– Разумеется. Но что же делать? И что можно заранее предпринять?

– За этим-то я и пришел к вам. Вы знаете всех жителей острова, повсюду бываете. Поговорите с ними. Пусть будут начеку, и если заметят что-нибудь странное, необычное, пусть передадут мне через вас.

– Хорошо, майор. Вы будете знать обо всем, что происходит на острове. Я поговорю с ними. Вижу, вы серьезно относитесь к своей работе, и это очень хорошо. Солдат должен быть солдатом. Так же как виноторговец виноторговцем. Каждый занимается своим делом – так я обычно говорю.

И говоришь с удовольствием, подумал Джон. Ему понравился Альдобран; из разговора с ним он понял, что на острове не может случиться ничего, о чем бы сразу же не узнал этот человек.

Выйдя из конторы Альдобрана, Джон направился в сторону порта. На стоявшей у причала шхуне шла погрузка бананов, собранных на плантациях Моры. Каждая связка была тщательно обернута толстой коричневой бумагой. Два стареньких грузовика и несколько запряженных быками повозок то и дело подвозили новую партию фруктов. Вдоль изогнутого узким серпом берега тянулись развешенные для просушки сети, огромными листьями шуршали пальмы на ветру.

Самыми большими сооружениями на Море были местная церковь и здания винодельческих кооперативов – довольно уродливое нагромождение серых бетонных строений, расположенных на задах города, где дома уступали место обширной, простиравшейся до самых гор долине.

Преодолев небольшой подъем по пути в форт, Джон остановился и обернулся назад. «Данун» удалялся от берега, становясь все меньше и меньше, держа курс на север и оставляя за собой белый пенящийся след. Джон вдруг ощутил, будто его высадили на необитаемом острове. Внезапно нахлынувшее чувство одиночества вмиг перевернуло его отношение к этим местам – теперь Мора будто приобрела совершенно иные, новые измерения. Чистенькие и опрятные желтовато-розовые домики уже не казались ему игрушечными, словно нарисованными на открытке: он воспринимал их как внушительных размеров постройки, расположившиеся на огромном острове. Вот они, его владения! И здесь все не так просто, как в армии. Всматриваясь в даль, он разглядывал покатые склоны Ла-Кальдеры – невозможно было оторваться от величественного зрелища вулкана. Окутавшая его огромная шапка кучевых облаков, казалось, заняла все небо… В Уайтхолле, подумал Джон, сейчас заканчивается ленч, все скоро вернутся в свои рабочие кресла, вздохнут перед тем, как сделать последний рывок и досидеть в офисах до конца дня. В его имении управляющий как раз сейчас начинает обход угодий, и собаки несутся впереди, своими длинными ушами стряхивая пыльцу с цветущих трав, давным-давно готовых для покоса. Интересно, кто-нибудь вспоминает о нем? И вообще, кто может вспомнить? Бэнстед? Управляющий имением? Ну еще, быть может, несколько человек… Только никто из них подолгу не станет занимать свои мысли воспоминанием о нем. Да, конечно, кто-то любит его… Джона… Джона Ричмонда…, майора Ричмонда…, каждый называет его как привык. Но в сущности, никому из них нет до него дела, и ни одна живая душа на белом свете не проявит к нему настоящего, живого интереса, искренней симпатии и сочувствия. С тех пор как умерла его мать, на свете не осталось людей, которым он был бы нужен… С этими мыслями Джон повернулся и зашагал вверх по холму, отметив про себя, что до сих пор ощущение одиночества никогда по-настоящему не беспокоило его.