Истории драматургии театра кукол - Борис Голдовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Магистр Лейпцигского университета А. Олеарий побывал в России несколько раз: в 1633–1634 гг. в составе Голштинского посольства и в 1635–1639 гг. – по дороге в Персию. Его впечатления легли в основу книги «Подробное описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639 гг., составленное секретарем посольства Адамом Олеарием». Судя по тому, что этот труд только в XVII в. был четырежды переиздан (в 1647, 1656, 1663 и 1696 гг.), он вызвал немалый интерес. В числе многих других наблюдений Олеария о жизни и быте россиян начала XVII в. есть и небольшое упоминание о кукольном представлении, снабженное иллюстрацией, сделанной гравером по рисунку автора. Олеарий обратил внимание на это кукольное представление в связи с непристойностью его содержания. Возмущаясь безнравственностью представления, он писал: «Подобныя срамныя дела уличные скрипачи воспевают всенародно на улицах, другие же комедианты показывают их в своих представлениях за деньги простонародной молодежи и даже детям, а вожаки медведей имеют при себе таких комедиантов, которые, между прочим, тотчас же могут представить какую-нибудь шутку или Klücht (шалость), как называют это голландцы, с помощью кукол. Для этого они обвязывают вокруг своего тела простыню, поднимают свободную ея сторону вверх и устраивают над головой своей, таким образом, нечто вроде сцены (Teatrum portale), с которою они ходят по улицам и показывают на ней из кукол разныя представления»[137].
Русский ученый XIX в. Д. А. Ровинский впервые прокомментировал этот рисунок: «Впереди кукольная комедия: мужик, подвязав к поясу женскую юбку с обручем в подоле, поднял ее кверху – юбка эта закрывает его выше головы, он может в ней свободно двигать руками, выставлять кукол наверх и представлять целые комедии»[138]. Ровинскому же принадлежит и мысль о том, что Олеарий встретился с ранней разновидностью комедии о Петрушке, а на гравюре изображена сцена покупки у цыгана лошади: «…справа высунулся цыган – он, очевидно хвалит лошадь», – пишет Д. А. Ровинский, – «в середине длинноносый Петрушка в огромном колпаке поднял лошадке хвост, чтобы убедиться, сколько ей лет; слева, должно быть, Петрушкина невеста, Варюшка»[139]. Комментарий Д. Ровинского о том, что Олеарий описал именно комедию о Петрушке, в настоящее время оспаривается, однако для нас свидетельство немецкого путешественника ценно прежде всего тем, что оно является первым и, фактически, единственным прямым подтверждением самого существования народного кукольного театра в России того времени.
Правда, существует еще одно, косвенное, но весомое подтверждение тому, что народные кукольные комедии продолжали, несмотря на многочисленные запреты официальной власти, активно бытовать в России; Анонимный автор статьи «О позорищных играх или комедиях и трагедиях», напечатанной в Примечаниях к Санкт-Петербургским ведомостям в 1733 г., рассмотрев особенности и задачи профессиональных, официально разрешенных кукольных зрелищ, далее пишет о кукольниках своего времени: «…Еще худшие комедианты то там, то инде скитаются, а особенно часто волочатся, где подлой народ их непорядочными представлениями забавляется»[140].
Не случайно, видимо, русская народная кукольная комедия была впервые замечена именно в 1-й трети XVII в. «Великую смуту» встретила Россия это время. «Московской трагедией» называли ее современники-иностранцы, «великой разрухой Московского государства» – русские[141]. За годы Смутного времени Россия пережила острейший кризис: политический, экономический, культурный. О настроении народа в этот период убедительно писал историк В. О. Ключевский: «[…] с воцарения новой династии в продолжение всего XVII в. все общественные состояния немолчно жалуются на свои бедствия, на свое обеднение, разорение, на злоупотребление властей, жалуются на то, отчего страдали и прежде, но о чем прежде терпеливо молчали. Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настроении народных масс. Из бурь смутного времени народ вышел гораздо впечатлительнее и раздражительнее, чем был прежде, утратил ту политическую выносливость, какой удивлялись в нем иностранные наблюдатели XVI в., был уже далеко не прежним безропотным и послушным орудием в руках правительства»[142].
Смута положила начало эпохе невиданных ранее по масштабу и количеству народных бунтов. Достаточно сказать, что только в царствование «тишайшего» Алексея Михайловича произошли мятежи в Москве, Томске, Устюге, Козлове, Сольвычегде (1648 г.), назревал еще один бунт в Москве (1649 г.), произошли мятежи во Пскове и Новгороде (1650 г.), «медный» московский бунт (1662 г.) и, наконец, крестьянская война под предводительством Степана Разина (1670–1671 гг.) на Дону и в Поволжье. По меткому выражению историка, в этих мятежах вскрылось полное отсутствие не то что благоговения, но и простой вежливости и не только по отношению к правительству, но и к самому носителю верховной власти[143]. Что же касается боярства, духовенства, правительства России того периода, то «простой народ относился к этим временщикам с самой задушевной ненавистью»[144].
Произошедший в «Великую Смуту» перелом в народном сознании породил и новое отношение к власти. Из «данной богом» она стала восприниматься как «ярмо». Одним из следствий было и рождение русской народной сатирической литературы. Непосредственно отражая настроение народа, росло распространение анекдотов, лубочных листов. Достаточно назвать наиболее известные: «Сказания о куре и лисице», «Служба кабаку», «Калязинская челобитная», «Повесть о Карпе Сутулове», «Повесть о бражнике», «Повесть о Шемякином суде», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Фоме и Ереме» и т. д.
Тогда же появился «Лечебник… как лечить иноземцев и их земель людей», где высмеивались шарлатаны-врачи с их лекарствами, состоящими из «тележного скрипа» и «свиного визга». В устной и письменной сатирической литературе появляется новый тип героя – авантюрист и пройдоха Фрол Скобеев. Это герой своего мятежного XVII столетия, анархист, рубаха-парень, обманывающий боярина. Фрол женится на боярской дочери Аннушке, такой же предприимчивой плутовке, как и он сам. В этой паре без труда узнаются типажи героев народной кукольной комедии, дошедшей до нас благодаря записям, сделанным во 2-й пол. XIX в.
Представления народного театра кукол в России нач. XVII в. показывались в программе скоморошьих игр. Они были непродолжительны и состояли из одной или нескольких сцен. По типу и характеру описанное Олеарием кукольное представление могло быть предтечей той народной кукольной комедии о Петрушке, которую мы знаем сегодня. Герой этой комедии в XVII в. мог носить любое другое имя, а сюжет мог быть иным и содержательно, и композиционно.
Народные кукольники 30-х гг. XVII в., подобно своим собратьям XIX в., по всей видимости, придерживались принципов импровизированной игры. В основе их импровизации лежал некий элементарный сюжет. Под влиянием дальнейших социально-исторических и культурных перемен в России эти сюжеты видоизменялись, сюжетная цепочка комедии варьировалась. Изменялся и главный герой пьесы.
В. Н. Всеволодский-Гернгросс в работе «Русская народная драма» отмечал, что старинный русский кукольный герой и внешне, и по характеру несколько отличался от того Петрушки, какого мы знаем по спектаклям XIX в. Он не был горбат, носил шапку иного покроя, амплитуда колебаний его характера определялась, с одной стороны, характером пассивного молодого человека из «Повести о Горе-злосчастии», а с другой – предприимчивым Фролом Скобеевым[145]. Изменение характера героя народной кукольной комедии отражало процесс смены типов народного сознания на переломах эпох. Уместно подчеркнуть, что народная кукольная комедия на протяжении трех веков оставалась, видимо, тем сатирическим действом, в котором проявлялся социальный протест. Не случайно впервые этот театр упоминается именно в начале XVII в. «Смута воочию показала, – пишет А. М. Панченко, – что “тишина и покой” канули в вечность. Русь переживала тяжелейший кризис – династический, государственный, социальный. Рушились средневековые авторитеты, и прежде всего авторитет власти. Процессы по “слову и делу” содержат на этот счет весьма красноречивые свидетельства. О царе говорят такие вещи, что сыщики их “в отписку писать не смеют”, – это речи “матерны и с государственным именем”»[146].
Но “бунташный век” не укладывался в рамки лишь XVII в. На три столетия – от Смуты до крестьянских восстаний XIX в. – простирает он свои границы. И в этих границах, на этом пространстве, в этом времени рождается, живет, видоизменяется, совершенствуется русская сатирическая кукольная комедия. Будучи своеобразным «предтеатром», народная кукольная комедия импровизации, вероятно, способствовала и появлению профессионального театра в России. Исследователи драматического театра, устного народного творчества уже обращали внимание на этот факт. Так, А. Белкин в книге «Русские скоморохи» отмечал, что «самим фактом своего существования медвежья потеха и “Петрушка” содействовали появлению театра живого актера хотя бы тем, что готовили зрителя к его восприятию»[147].